Как кошак

[Kommissar]

Название: Как кошак
Автор:  Kommissar
Пэйрин: Хаус/Уилсон
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш , Романтика
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: Мини
Статус: закончен
Описание: Грэг Хаус соблазняет своего лучшего друга.

- У тебя красивые волосы…
- Викодина переел?
Хаус преспокойно наблюдал за старым другом, подперев рукой подбородок. Взгляд казался затуманенным и глубоким, и абсолютно смущал. Уилсон сосредоточенно делал вид, что занят.
Зачем он так смотрит? Почему? Следит? Хотелось развернуться и спросить: «Чё надо, бл…?!»
Но становиться зачинщиком в любимой игре Хауса ему не хотелось. И он продолжал работать с микроскопом, старательно игнорируя флюиды, витавшие вокруг.
- Нет, у тебя, правда, очень красивые волосы, - повторил приятель, и даже как-то вдохновенно улыбнулся. Самому себе, что ли…
- А с чего это тебя вдруг мои волосы привлекли? Камерон уволилась? Или Кадди…
- Кадди есть чем другим похвастать! А Камерон никогда меня не привлекала, я люблю Чейза. А ты не знал, что я гей?
Последнее было произнесено через короткую паузу после признания в любви к Чейзу.
Уилсон икнул. Конечно, он понимал, что коллега шутит, и что ни к какому Чейзу он не испытывает страстных чувств. И что мысли его заняты Кадди, Стейси и иногда волосами Камерон. А в свободное от работы время, шлюхи, которых он вызывает…
- Не смей!
Уилсон предупредительно поднял указательный палец.
Хаус удивленно замер, когда собирался было потрепать слегка взъерошенные мягкие… определенно, мягкие и, конечно же, совершенно приятные на ощупь волосы Уилсона.
- Убери от меня руки!
Хаус нахмурился.
- И как ты заметил? Ты же в упор занят был работой. Ты что, следил за мной?
- Ну да, учеными доказано, что уши тоже могут видеть…
Грегори улыбнулся. Все-таки уроки саркастичности не прошли даром.
- Вообще-то, - вздохнул он, нехотя принимая поражение, - это была всего одна рука.
- Но она тянулась к моим волосам! – заметил несколько напряженно Джеймс. Он продолжил занятие тестом, который, вообще говоря, должен был уже давно завершить.
Он надеялся, что Хаус оставит свое занятие – доставать его. Потому что именно так это и называется. И никак иначе! Уилсон настойчиво переубеждал собственные мысли в этом. Хаус наиграется и уйдет. Не получит того, чего хотел, и тоже уйдет. Доставать Кадди, конечно…
Но Хаус никуда не уходил. Он сидел рядом, и пристально, так же по-щенячьи старался заглянуть в карие глаза онколога. Уилсон опять себя почувствовал неуютно. И какого-то хрена стали подрагивать руки…
Он снова засек движение справа от себя, и повернулся.
Хаус, который сидел на расстоянии… ну, почти что вытянутой руки, теперь находился гораздо ближе. Проклятые стулья на колесиках! Предугадывая действия друга, Уилсон произнес:
- Только попробуй…
И сразу же пожалел, что сказал именно это. Именно так. Именно теми словами, которыми мог воспользоваться Хаус, перефразировав их по-своему, вроде: «Ну, раз ты сам настаиваешь…»
Туманность голубых глаз вмиг прояснилась, и мысли, которые Уилсон гнал прочь, радостно ворвались в мозг, поработив сознание…
Грэг скользнул рукой по волосам старого друга, довольно улыбаясь, и явно ловя от этого кайф.
- А у тебя действительно классные волосы, Джимми! – Ехидно парировал он, утопая пальцами в шелковистой каштановой шевелюре. – Я бы даже мог, наверное, отказаться от Викодина…
Поймав недоуменный взгляд темных глаз, он пояснил, стараясь по-хаусовски быть понятным.
- Твои волосы… приносят мне удовольствие! Такое же, какое я получаю каждый день, проглатывая по двадцать таблеток. Я мог бы просто поглаживать тебя по голове, вместо этого…
Смущенная улыбка коснулась губ онколога.
- Ага. Только вот персонал больницы явно не оценит этой «замены»… И Кадди…
Хаус закатил глаза.
- Может, хватит уже мне портить кайф воспоминаниями о Кадди?! Ты еще Камерон с Чейзом вспомни! И шоколадного мальчика – на закуску!
Но, несмотря на ворчание, Уилсон знал, что Хаусу сейчас хорошо. Возможно, даже лучше, чем когда бы то ни было. С одной стороны, конечно, его настораживали эти… этот приступ нежности. Ведь, положительный Хаус – это Хаус, который всем хамит и вызывает одни отрицательные эмоции.
А с другой, Уилсон не мог не радоваться за него! Отсутствие боли – вот, что может превратить Медузу Горгону в Богиню Любви Афродиту. Уилсон мысленно скривился от столь несносного сравнения для лучшего друга, к которому он хоть и испытывал нежные чувства, но они были запредельно далеки от влюбленных.
Тем не менее, методичные поглаживания пальцев Хауса по его голове, ставили в затруднительное двусмысленное положение. Ведь это было так приятно…
Хотелось брякнуть, а именно этого Джеймс и боялся, какую-то глупость, вроде: «О, у тебя такие нежные руки!» или «Ты так приятно это делаешь… Не останавливайся!» Оба варианта были окончательно идиотскими.
Но состояние Уилсона Хаус заметил быстро. И не преминул воспользоваться.
- Ой, да ты прям весь растаял… Сейчас замурлычешь, как кошак! Только не залей меня соплями от удовольствия…
- Можно подумать, тебе этого не хотелось, - оскорбленно отозвался Уилсон, высвобождаясь из-под гладящих его рук.
Но руки его не пускали.
- Да брось, я пошутил…
- Шути так над Камерон и Чейзом. А с меня хватит.
Уилсон встал, собираясь уйти из лаборатории.
Хаус перегородил ему дорогу.
Онколог только ухмыльнулся.
- И что ты сделаешь? Опять стукнешь тростью?
- Останься, Джимми…
- Отойди, Хаус. Я предупреждаю.
- Ударишь калеку?..
- Если понадобится…
Они стояли друг напротив друга, не уступая друг другу. Уилсон – с результатами анализа крови пациента. И Хаус с больной ногой, и притягательным небритым фэйсом. Сейчас Джеймс даже жалел, что однажды признался ему в этом, но трехдневная щетина на загорелой коже смотрелась просто сногсшибательно…
- Так и будем стоять? – Нарушил тишину онколог.
Но Хаус ничего не ответил. Он стоял, закрывая собой единственный выход из лаборатории. И смотрел. Кровожадно, трепещуще, пронизывающе. И как-то еще…
- И?.. – еще раз попробовал Уилсон, прикидывая свои шансы обойти коллегу.
Однако Хауса надо было подвинуть или оглушить, или оглушить, а потом подвинуть. Но его мысли были прерваны внезапной сменой освещения. Точнее, его отсутствия.
- Зачем ты выключил свет?..
Пока глаза привыкали, он мог поклясться, что Хаус с быстротой кошки оказался возле него. Он кожей ощутил горячее дыханье.
- Ты что, видишь в темноте?
И - едва не подпрыгнул, когда его подозрения оправдал тихий баритон, прямо возле уха.
- Может быть…
Мужчина едва не выронил все результаты теста. Он хотел выглядеть… ну, хотя бы казаться серьезным, даже суровым, но голос подвел.
- Ч-что это ты…
Задумал. Уилсон зажмурился, не договорив, когда его щеку кольнула щетина.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, PG, Слэш

---

[златоволоска]

Дорогие сообщники! хочу написать... тадам! Хилсон. какая неожиданность, правда?
Может быть, кто-нибудь составит компанию моему полету фантазии?

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, Слэш

---

Поцелуй под омелой.

[Atex]

Название: Поцелуй под омелой.
Автор: Атех.
Пэйринг: Хаус/Уилсон.
Рейтинг : PG-13.
Жанр: юмор (наверное).
Размер: мини.

Хаус стоял, облокотившись на стойку сестринского пункта, и сосредоточенно заполнял какие-то бумаги. Тауб, Чейз и Форман заняли наблюдательный пункт около кабинета нового начальника.
- Как думаешь, Бэтс уже заметила, что Хаус стоит под омелой? – поинтересовался Чейз, с любопытством наблюдая, как медсестра странно смотрит на его босса.
- Даже если и заметила, то ни за что не решится подойти и поцеловать, - ответил Тауб и тоже впился взглядом в лицо молодой девушки.
- Ставлю пять сотен, что никто не осмелится его поцеловать, - усмехнулся Форман и картинно помахал деньгами перед носом у друзей.
- Накидываю еще двести, - спокойно парировал Чейз.
- Это пари не имеет смысла. Вы просто останетесь при своих деньгах, - произнес Тауб. – Но всё же триста на то, что к Хаусу близко никто не подойдет.
- Ставки приняты, - произнес голос у него за спиной. Тауб обернулся и увидел Уилсона, стоявшего у стены чуть поодаль от них.
- Ты хочешь сказать, что у кого-то хватит смелости? – иронично выгнул бровь Форман.
- Не исключаю возможность, так что тысяча против вашей тысячи.
- По рукам, - почти хором ответили врачи. Они уже предвкушали, как поделят деньги.
Уилсон широко улыбнулся им и пошел в сторону Хауса.
- Что он делает? – с опаской поинтересовался Тауб. Никто не успел ему ответить. Уилсон был уже около стойки. Он одним движением развернул Хауса к себе лицом, обнял за пояс и непринужденно поцеловал. Диагност сначала широко распахнул глаза, а потом, как ни в чем не бывало, приобнял Уилсона, прижимая ближе к себе.
Чейз с Таубом застыли памятниками самим себе, приоткрыв рты. В голове у Формана промелькнула запоздалая мысль о том, что его только что крупно развели.

Конец.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, Слэш, PG-13

---

Historia morbi [6] Epicrisis. Конец 6ой части. Конец цикла

[Createress]

Epicrisis
Автор: Creatеress
Бета: M_Litta
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Закончен

"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.

Конец 6ой части

Магнер вполголоса переговаривалась с патологоанатомом Пристон Плейнсборо, склонившись над каким-то листком бумаги, который тот держал в руках. Внезапно, словно почувствовав взгляд Хауса, она резко вскинула голову, и глаза их встретились на секунду перед тем, как женщина машинально заправила прядь волос за ухо и снова опустила голову.
Когда их пригласили назад, сообщив, что комиссия закончила, Хаус, зашедший первым, заметил, что количество зрителей изрядно поредело – врачи разошлись по своим делам. Он запретил себе думать, хороший это признак или плохой, равно как и не стал смотреть на Уилсона, опасаясь прочитать решение по его лицу. Хаус не видел причин, почему бы не потянуть немного агонию – она, в конце концов, хоть и стадия умирания, но еще не смерть.
Председатель поднялся со своего места, в руках у него были бумаги отчета комиссии, однако, подождав, пока в зале все затихнут, он положил их на стол и даже придавил слегка микрофоном.
- Коллеги, прежде чем огласить решение комиссии, я бы хотел сказать несколько слов. Доктор Уилсон очень хорошо говорил об ответственности. Сейчас современная наука дает нам столько способов проверить свой диагноз, перестраховаться – это прекрасно, но только до тех пор, пока из-за этого врач не начинает пытаться избежать риска. Потому что мы не имеем на это права – и медицина не прощает таких попыток. Доктор Хаус, я прекрасно знаю, что вас нельзя обвинить в неумении идти на риск, но бесконечно рисковать в вещах, где без этого можно было обойтись, с тем, чтобы не решиться рискнуть там, где это было необходимо, … - он замялся, подбирая слова и, едва заметно поведя широкими плечами, продолжил: - как минимум, глупо. Доктора, я провел множество комиссий – некоторые меня злили, некоторые расстраивали, – но сегодня мне впервые было так противно председательствовать. Хирург своей бескомпромиссностью доводит до того, что диагност вынужден идти на подлог. Диагност своим поведением заставляет хирурга оперировать практически вслепую… Коллеги, жизнь, смерть, титанический труд, боль, отчаяние, слезы, обретение надежды подчас сводятся в одну строку в нашей истории болезни. Давайте же будем достойны тех строчек, которые мы пишем. Вы хотите что-то добавить?..
Последняя его фраза была адресована Хаусу, подтянувшему к себе микрофон.
- Да, я хотел заметить, что предпочел бы прочитать это все в ваших мемуарах.
Агонизировать слишком долго все-таки не хотелось.
Хазе смерил его долгим взглядом и после паузы заговорил снова.
- Коллеги, проанализировав все данные и учтя все сведения о характере заболевания, анамнезе и обстоятельствах происшествия, комиссия вынесла свое решение. Вины доктора Магнер в произошедшем комиссия не видит, считает эпизод трагической случайностью, лежащей за пределами влияния врача. Смерть пациентки на операционном столе заносится в рейтинг хирурга. Комиссия выражает свои соболезнования доктору Магнер. Комиссия рассматривает действия доктора Хауса как преступную халатность и выносит строгий выговор с занесением в личное дело. Доктор Хаус снимается с должности ответственного врача на ближайшие шесть месяцев. В случае каких-либо взысканий за этот период вопрос о дальнейших мерах будет решаться администрацией больницы. В случае получения во время практики повторного строгого выговора, доктор Хаус будет лишен медицинской лицензии без права ее восстановления. Комиссия благодарит остальных врачей за предоставленную информацию. Заседание закрыто.

Магнер и Хаус, пробывшие вынужденно большую часть комиссии вместе, не успели еще ни разойтись, ни даже поругаться, когда к ним подошел Уилсон. От взгляда его не укрылось, что они оба чуть повернулись к нему, одновременно и приветствуя, и отгораживаясь слегка друг от друга.
Холл шумел и гудел, словно трансформаторная будка – врачи обсуждали и переговаривались о результатах комиссии. Все понимали, что взять напечатанный анализ, разжиться ручкой и подписать лишнюю единицу уж никак нельзя по простой халатности. Однако же они все слышали, как комиссия расценила этот эпизод именно так, понимали, почему было сказано именно так, и почему так и следовало бы сделать. Однако в любом случае им было, о чем посплетничать.
В стороне от толпы, практически в коридоре уже, сидела миссис Уэлш, враз уменьшившаяся и сгорбившаяся. В простом черном платье она удивительно органично смотрелась на фоне больничной стены, и вместо того, чтобы выделяться темным пятном, незаметно сливалась с окружающей средой, словно тоже была ее частью, вместе с обдирающим бестеневым светом, светлыми стенами, окнами без занавесок, полом, намытом дезинфектантами и истоптанным сотнями ног. Взгляды врачей скользили по ней, не задерживаясь, как будто мозг вообще не идентифицировал эту женщину как живой объект. История болезни покойной уже продвигалась в сторону архива, и врачебного запала присутствующих осталось только-только на то, чтобы последний раз перемыть кости участникам комиссии перед тем, как разойтись по своим новогодним делам. В этом разговоре места для существования такого феномена как миссис Уэлш уже не было. Ну, или, по меньшей мере, не было ни для кого кроме тех, кто не имел еще права ее не замечать.
- Мне в любом случае придется к ней подойти, - заметила Магнер, ни на кого не глядя, - и попытаться объяснить…
Она тряхнула слегка головой, видимо, откидывая мысль подождать, и направилась к сидящей женщине. Уилсон молча поймал взгляд Хауса, и они просто смотрели друг на друга с несколько секунд, не говоря ни слова. В следующее мгновенье Магнер ощутила, как ее сильно дернули за локоть, поймав, словно на крючок, тростью.
- Не лезь не в свое дело, - любезно порекомендовал ей Хаус и сам направился к миссис Уэлш.
Магнер утомленно закрыла глаза, а когда подняла веки, то увидела, разумеется, Уилсона.
- До сих пор не верю, что все закончилось, - сказала она. Из ее тона вымело всю напористость, вместе с эмоциями. Голос звучал только бесконечно устало.
Уилсон слабо улыбнулся.
- Я сегодня впервые за все это время буду спокойно спать. Ну, или, по меньшей мере, попытаюсь.
Беспокойство о неслучившемся – черта чисто человеческая и повсеместно распространенная, поэтому Уилсон подозревал, что мысль о том, как Хауса могли отдать под суд или лишить лицензии, будет скалиться на него из темноты спальни этой ночью.
Но возможно, ощущением горячего чужого тела под боком эту мысль удастся изгнать.
Что увидит в ночном беспокойстве Хаус? Мысль о том, что биопсию можно было бы сделать сразу при поступлении, если бы герпес обнаружили вовремя?
- Я не стану извиняться перед ним, - заявила вдруг хирург, и хотя взгляд ее, обращенный на Уилсона, был почти молящим, словно она ожидала какого-то решения от него, но в голосе-таки прорезался вызов. – Я хочу просто уехать домой. Хорошо?
- Господи, ну конечно. Хаус уже забыл о твоем существовании, Камала. Постарайся отдохнуть.
Она кивнула и, покопавшись в кармане, достала слегка смятую бумагу.
- Результаты биопсии пришли. Репликации вируса герпеса не обнаружено. Это была аутоиммунная атака. Скажи ему, что он все равно ничего не смог бы сделать. Это все не имело никакого значения. Бессмысленная биопсия, бессмысленная смерть на столе, да и комиссия...
Уилсон был бы рад сказать что-нибудь, чтобы поднять ей настроение, но прощаясь, прикинул про себя, будет ли Камала думать, что один миллиметр вправо или влево – и игла прошла бы мимо сосуда среднего калибра? По всему выходило, что будет, и Джеймс искренне пожелал ей удачи.
Хаус все еще сидел рядом с миссис Уэлш, которая слушала его, но едва ли слышала – неподвижная, безмолвная с пересохшими красными глазами и неестественно прямой спиной. На мгновенье Хаус оглянулся на Уилсона, и тот понял, что пора вмешаться – это был взгляд утопающего.
Он подошел и мягко похлопал Хауса по плечу.
- Купи себе кофе. Я сейчас.
Хаус послушно встал, позволив Уилсону занять свое место, и даже сделал пару шагов к автомату, когда миссис Уэлш вдруг внезапно коротко и бурно разрыдалась. Это длилось едва ли мгновенье, а потом она вытерла глаза носовым платком поглаживающего ее по плечу Уилсона, энергично встала, подошла к Хаусу и даже честно попыталась улыбнуться сквозь слезы.
- Спасибо вам за все, доктор.
Губы, коснувшиеся его колючей щеки, были мокрыми.
Миссис Уэлщ ушла, и Хаус обернулся к подошедшему Уилсону.
- Как ты это делаешь?
- Дар Божий, - ответил тот, пожимая плечами.
Хаус выглядел измотанным, постаревшим и таким насквозь больным, что Уилсону захотелось на мгновенье нарушить все их эмбарго и обнять его прямо в больничном холле.
Однако тут Хаус слегка склонил голову к плечу и сказал, указывая на препарат с заспиртованным мозгом на стенде:
- Смотри-ка, Гарсия забыла. Надо ей отдать, а то как она за руль сядет?
Уилсон покачал головой, а Хаус изо всех сил стиснул зубы, ожидая пока рассеется немного темнота в глазах от нестерпимой боли.
*
Уилсон прошел прямо в спальню и начал раздеваться, не чувствуя в себе достаточно сил ни для того, чтобы приготовить обед, ни для того, чтобы его заказать, ни для того даже, чтобы его съесть.
- Пива? – спросил Хаус, не зашедший почему-то за ним, а стоявший в гостиной, вцепившись одной рукой в обивку дивана, а второй – в трость.
Уилсон дернул плечом.
- Давай, - равнодушно ответил он, решив, что сегодня можно и выпить в постели. Все равно другого новогоднего праздника не предусматривалось.
Автоответчик, однако, не мигал сообщениями на все лады, и Уилсон без особого удивления увидел, что Хаус его просто выключил.

Хаус, стиснув зубы, прошел-таки через гостиную довольно ровно, надеясь, что Уилсону ничего не бросится в глаза, а на кухне, уже прикрыв за собой дверь, рухнул на стул, почти задыхаясь от боли, зажмурился, ожидая, когда же она хоть чуть-чуть отпустит. Боль замерла на секунду на том же уровне, а потом неторопливо, но неукротимо стала нарастать. Хаус прислонился лбом к столешнице, сгибаясь практически пополам. Рука словно по собственной воле полезла в карман и достала распечатанную баночку викодина. Хаус посмотрел на нее сквозь полуоткрытые мокрые ресницы, слабо дернул уголком рта, не одобряя и не осуждая себя. Надавил подушечкой большого пальца на крышку, как делал тысячи раз, высыпал две таблетки на ладонь, закинул в рот и проглотил. Сглотнуть пришлось несколько раз, прежде чем горло, словно стиснутое чужой рукой, немного расслабилось и позволило протолкнуть таблетки внутрь.
Его вставило, как бывает только с наркоманом после долгой ремиссии. Ощущение было подобно горячему удару в солнечное сплетение, этакому безболезненному заряду дроби в упор, разлетевшемуся влажным, неприятным жаром по всему телу.
А через мгновенье все схлынуло вместе с болью.
Он встал, достал из холодильника две банки пива, откупорил, приготовил все, что нужно и понес Уилсону.

- Все в порядке? Где ты там пропал? – полюбопытствовал Уилсон, беря пиво из его рук.
В банке что-то зазвенело, и Уилсон подозрительно встряхнул ее еще раз.
- Что за черт?
- Отрезанное ухо Ван Гога нашлось? – предположил Хаус, делая глоток из своей банки.
Уилсон хмыкнул недоверчиво и отпил.
Пиво было отличное, но насладиться ему толком не дали, потянув для поцелуя.
Хаус был очень-очень горячим и расслабленным, и это был совсем неплохой способ сбросить адреналин, если уж подумать, так что Уилсон отправил, недолго думая, банку на тумбочку.
Что-то снова зазвенело.
Поцелуи Уилсона оставались нежными и сладкими, но руки сжимали тело Хауса грубо, почти впиваясь в кожу, словно тот хотел ускользнуть. Было что-то исступленное в том, как Уилсон наваливался на него, задирал футболку, скользил под ткань мягкими теплыми ладонями, гладил, стискивал, потирал – и трогал-трогал-трогал, как будто впитывая их близость, их любовь прямо через кожу.
Хаус закрыл глаза и поплыл. Наркотические волны пополам с на пробу покусывающей болью уносили его, туманя разум, а крупные уверенные руки Уилсона слегка покачивали. На какой-то момент Хаус весьма отчетливо ощутил себя лодкой и лениво подумал, что, кажется, пора пугаться. Он выбирал викодин из препаратов гидрокодонового ряда в свое время как раз за то, что тот помогал сохранять разум ясным, такая реакция была ненормальной даже после долгого перерыва. Впрочем, на пару мгновений он даже сумел обмануть себя тем, что это не наркотик, а унявшаяся боль вместе с сексуальным возбуждением так действуют на него. А потом и эти мысли унесло зеленоватыми волнами, и Хаус понял, что оседлал цунами – то самое, которое мнимо безопасно катится по морю с тем, чтобы у берега взбрыкнуть и сожрать все кругом. Уилсон тихо постанывал сквозь поцелуи, горячечно ловя его губы, выпивая дыхание, шипя от уколов щетины и, кажется, распаляясь от них еще больше. Хаус послушно раздвинул под ним ноги, вцепился в плечи пальцами, хватаясь, не лаская. Глаза у него были закрыты, и весь он как будто таял, распластываясь под Уилсоном.
Что-то было не так.
Похотливое марево, мутившее Уилсону голову, слегка рассеялось, и ему стало неловко за свою жадность. Их секс был прекрасен, но состояние здоровья Хауса не особо позволяло страстные грубости в постели, и Уилсону казалось, что он давно научился всегда вести себя правильно. Он отстранился, и пальцы Хауса впились в кожу еще крепче.
- Прости. Тебе больно?
- Нет, - тут же отозвался Хаус, не открывая глаз. – Мне не больно. Продолжай.
Уилсон знал все выражения его лица от вдохновения до отчаяния. Знал, куда смотреть, чтобы уловить даже минимальный отсвет боли, жестко изламывающий уголок рта и собирающий складочку между бровей. Сейчас лицо Хауса было полностью расслаблено, как давно не бывало даже во сне. На самом деле у Уилсона была только одна ассоциация с таким выражением лица, причем из тех, что заставляет вздрогнуть.
Что-то шло совсем не так.
Он сдвинул бедра Хауса и, сказав сжать крепче, ткнулся горячим членом между ними, провел рукой по завиткам седоватых волос, сбегающим вниз от пупка, и обхватил влажную плоть. Хаус мотнул головой, неясно протестуя, и снова раздвинул ноги, заводя здоровую на бедра Уилсона прижимая его к себе.
- Перевернись, - только и вымолвил Уилсон, лаская его пальцами.
- Нет. Я хочу так.
- Ты завтра встать не сможешь.
- Я вообще не собираюсь вставать.
Было в этом во всем что-то ну совсем неправильное.
Глаза Хауса оставались крепко сомкнутыми, лицо без единого проблеска какого-либо выражения, не тронутое даже подступающим экстазом, руки скользнули по плечам Уилсона и упали на простыню. Если бы его тело не отвечало: жадно сжимаясь в ответ на проникновение, подаваясь бедрами к каждому толчку, снова и снова ища соприкосновения – Уилсон был бы готов поклясться, что Хаус просто без сознания.
Уилсон в последний момент не выдержал и окончательно вжал Хауса в простыни, вбиваясь в него в последних толчках. Он еще попытался удержаться на руках, чтобы хотя бы не рухнуть на Хауса, когда по телу того прошла долгая, тягучая волна дрожи и он конвульсивно откинул голову. Уилсон упал рядом с ним на сбившиеся подушки.
По лицу Хауса из-под сомкнутых век текли мутные капли, и хотя Уилсон подозревал, что это скорее пот, а не слезы, его неясное беспокойство переросло в испуг.
- Ты что? Хаус? Ты что? – быстро спросил он, гладя его по щекам, слабыми непослушными после оргазма пальцами стирая влажные дорожки.
Сухие губы Хауса дрожали, когда он лихорадочно целовал руки Уилсона, беспрестанно шепча то его имя, то фамилию.
- Тебе больно? – поцеловав его в лоб, словно проверяя температуру, спросил Уилсон, готовый идти за капсаицином, за спазмолитиками, за шприцами для футлярной анестезии.
- Мне не больно, - честно ответил Хаус, открывая светлые, ясные глаза.
И вместо радости Уилсон вдруг ощутил, как его кольнуло странной мыслью: а почему, собственно говоря, ему не больно? Было в ней что-то невыразимо жуткое, даже дрожь по спине прошла.
- Воды тебе принести? – просто чтобы отвлечься, спросил он.
Хаус кивнул и тут же вцепился в руку попытавшегося подняться Уилсона с такой силой, что тот зашипел сквозь зубы от боли.
- Ты куда это?
- А как я иначе воды принесу? – отозвался Уилсон, высвобождаясь и потирая следы от пальцев, оставшиеся на коже.
- Тогда не надо воды. Останься.
- Ох, Хаус… - выдохнул Уилсон, ложась назад, и взял с тумбочки свое недопитое пиво, давая устроившемуся рядом Хаусу глотнуть.
В банке опять зазвенело.
Какое-то время они просто полежали рядом. Уилсон лениво думал, что надо-таки встать и найти какой-нибудь ресторан, который согласится приготовить и прислать на дом ужин в новогодний вечер, потому что есть хотелось все сильнее.
- На счет того… моего предложения… по поводу муниципалитета, - сказал Уилсон вслух, - можешь не волноваться, раз уж надобность в этом отпала, я больше на твою свободу не покушаюсь. Просто забудем об этом, да?
Хаус посмотрел на него очень внимательно и покачал головой.
- Уилсон, ты меня кинуть решил, что ли?
- Я… Что?
- Почему остальные твои пассии получили медовый месяц в какой-нибудь обители греха, а я нет? Если у меня член вместо вагины, мне что, и медовый месяц не положен?
Уилсон почесал голову, почти неосознанно, пытаясь привести мысли в порядок.
- Медовый месяц прилагается только к свадьбе, - наконец, осторожно ответил он.
Хаус картинно вздохнул.
- Ну, я готов чем-то пожертвовать. Хочу в Лас-Вегас.
- Ты сказал, что не хочешь вступать со мной в брак!
- Неправда, - покачал головой Хаус. – Я сказал, что твое предложение неприемлемо, но не говорил, что я этого не хочу.
Уилсон сдался.
- Я не понимаю.
Хаус закатил глаза, призывая высшие силы в свидетели, что он старался быть терпеливым, а потом развернулся, достал из верхнего ящика тумбочки со своей стороны лист бумаги сложенный пополам.
Уилсон развернул его и прочел, что 7 января их ждут в местном муниципалитете для заключения акта о гражданском союзе. Несколько сухих строчек ему пришлось перечесть четырежды.
- Тебе не нравится четвертое число? – наконец, слабо спросил он.
- Мне не нравится быть четвертым, - напрямик отозвался Хаус.
- Мне сделать операцию по восстановлению девственности?
- Просто приди и подпиши эти гребанные бумаги там, где они покажут.
- И ты первый, кто женится на мне, - сказал Уилсон, все еще, кажется, не до конца осознавая случившееся.
Хаус кивнул.
- Что тут скажешь? Люблю быть первым.
Уилсон откинулся на подушки, глядя прямо перед собой.
- Надо подумать, кого пригласить, - наконец, выговорил он.
- Я уже всех пригласил. Я отправил утром е-мейлы и позвонил твоим родителям. Они, правда, сказали, что не могут ездить в наше захолустье каждый раз, когда тебе придет в голову жениться, но я их успокоил, объяснив, что этот раз точно будет последним. Я не собираюсь сходить с ума, если ты вдруг увлечешься кем-нибудь еще, Уилсон. Просто покажи мне этого человека заранее, чтобы я убил эту суку до того, как между вами что-то будет.
И вот тут Уилсон, наконец, рассмеялся, и, продолжая улыбаться просто от избытка радости, допил свое пиво, и…
- Это кольцо, да? Это кольцо там звенит?
- Ну… да. Оно особенное. На него рыболовные крючки припаяны: одеть можно, снять – только вместе с пальцем.
- Чудесно, - все еще посмеиваясь, Уилсон посмотрел на свою банку. – А как его вытащить оттуда?
- Над этим я еще раздумываю, - признал Хаус.
Уилсон никак не мог перестать улыбаться.
- Ну, сообщи, когда придумаешь.
Он взял с тумбочки телефон.
- Поищу, где еще удастся заказать столик. Твое первенство надо отпраздновать.
- Ну, на самом деле, - с показным равнодушием заметил Хаус, - мое первенство будет только в том, случае, если ты согласишься, а ты пока ничего не сказал.
Уилсон посмотрел на него.
- Я не думал, что мне надо говорить что-то. Конечно, я согласен. И… Хаус, тебе не обязательно было припаивать крючки на кольцо. Я его и так никогда не хотел бы снимать.
Он снова отвернулся к телефону, и Хаус понял, что добрался до того самого момента, когда цунами должно погрести все вокруг под тоннами воды.
Он встал с кровати, игнорируя удивленный взгляд Уилсона, и кинулся в туалет с максимально возможной скоростью. Рука скользнула по бортику раковины, когда он уцепился за нее, и послышался небезопасный треск. Больная нога подрагивала, Хаус опустился на колени и сунул пальцы в рот. Нёбо под прикосновением показалось очень гладким и очень горячим, мышцы глотки неприятно дернулись, во рту появился какой-то синтетический привкус. Хаус подвигал слегка пальцами, пытаясь пробудить глоточный рефлекс и наконец, после пары пробных спазмов его выломало судорожным рвотным позывом. Он поспешно убрал пальцы, пока его выворачивало наизнанку. Наконец, желудок успокоился, и Хаус выпрямился, все тело охватило страшной слабостью.
- И что значит это представление «два пальца в рот»? – спросил Уилсон, стоящий в дверях.
Хаус, не оборачиваясь, сплюнул тягучей слюной, вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел в унитаз. В лужице желтоватой желудочной жидкости лежали две белые таблетки.
Уилсон посмотрел, как Хаус спускает воду, и неловко пытается поменять позу. Его кожа блестела от выступившей испарины, и он слегка дрожал в ознобе. Мягкий член безвольно мотнулся и склонился на покалеченное бедро.
Уилсон кинул Хаусу его джинсы, и тот, морщась от боли, залез в них, а потом уселся поудобнее на полу, прислонившись спиной к ванне. Уилсон, помедлив, опустился рядом.
Хаус залез в карман джинсов, вытащил рыжую баночку и отдал Уилсону.
- На. Забери. Не могу больше.
Уилсон долго молчал, губы у него подрагивали, а потом он спрятал викодин и обнял Хауса за горячие мокрые плечи.
- Мы вернемся в клинику, - сказал он. – В этом нет ничего страшного, Хаус. Пройдешь еще один курс. Тебе станет легче. Я буду рядом. Я всегда буду рядом.
- Ну конечно, ты будешь счастлив увидеть снова Эшвеге, - пробормотал Хаус, не открывая глаз и крепче прижимаясь к Уилсону. – Перед ним даже ты выглядишь мужественным.
- Хаус, - отозвался Уилсон с непередаваемым выражением в голосе, - как ты считаешь, что я сейчас делаю?
- Пытаешься меня поддержать?
- Правильно. А что ты сейчас делаешь?
- Издеваюсь над тобой за это?
- Хаус, ты козел.
- Да, я в курсе, - согласился Хаус.
Уилсон прижал его к себе еще крепче, почувствовал, как Хаус ищет рукой его пальцы, и уголки его губ приподнялись.
- Все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо.
И в его словах звучали такая уверенность и такая сила, что Хаус заставил себя улыбнуться.
- Да, - ответил он. – Да.

Конец 6ой части.

Эпикриз.

Выписной эпикриз

Грегори Хаус, 46 лет, поступил в стационар 10 января 200* года, на повторную плановую добровольную госпитализацию в связи с возобновлением болей психического генеза после частичной ампутации мышц бедра. В анамнезе многолетняя гидрокодоновая зависимость. Ремиссия 6 месяцев.
Госпитализирован на наркологическое отделение №5.
Медицинским представителем является Джеймс Уилсон (гражданский партнер).
Сопутствующие заболевания: в анамнезе непроникающий инфаркт миокарда, острая почечная недостаточность.
Проведено полное клинико-лабораторное обследование.
Повторное образование контрактуры мышц бедра не выявлено. На ЭЭГ от 15 января патологическая болевая дуга не определяется.
Проведен курс физиотерапии, психотерапии.
16 января начат профилактический курс лечения антиконвульсантами, продолжался в течение двух недель. На фоне проводимой терапии больной отмечает улучшение, ослабление болей. Ремиссия сохраняется.
Соматическое состояние в норме, нервно-психологическое состояние неустойчивое, мотивация относительно устойчивая.
Рекомендации даны. Больной выписан под наблюдение психотерапевта 10 февраля 200* года.
Прогноз: на жизнь – благоприятный
на социальную активность – относительно благоприятный
на стойкую ремиссию – относительно благоприятный.

Эшвеге Р. (подпись)

10.02.0*

***

Жизнь, смерть, титанический труд, боль, отчаяние, слезы, обретение надежды подчас сводятся в одну строку в нашей истории болезни.
Доктор Хазе

Конец цикла.

От автора:

Я была очень рада работать над этим циклом и заканчивать его мне тоже приятно. Наверное, это и есть счастье. Я хочу поблагодарить всех, кто читал эту работу, кому она нравилась и кому она не нравилась. Если у вас есть, что сказать по этому поводу, то сейчас самое время)))

Кроме того, я хотела бы, наконец, отдать старый должок и ответить на вопрос, который в разных вариантах так или иначе всплывал в дискуссиях и на который мне приходилось отшучиваться. Звезды сложились так, что из всего сериала я смотрела две с половиной минуты, какой-то средней серии среднего сезона, причем за это время Хаус не произнес ни единого слова. Я прошу прощения у тех,кому тянула с ответом.

С наступающими праздниками!
20.12.12

Вопрос: Я...

1. Читал, мне нравилось, я комментировал		6	(20.69%)
2. Читал, мне нравилось, я не комментировал		22	(75.86%)
3. Читал, мне не нравилось, я комментировал		0	(0%)
4. Читал, мне не нравилось, я не комментировал		1	(3.45%)
Всего:		29

@настроение: Я блюз играю на гитаре без струн. Храни Создатель от подобного блюза!

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, NC-17, Слэш

---

Historia morbi [6] Epicrisis. Глава 7.Часть1

[Createress]

Epicrisis
Автор: Creatеress
Бета: M_Litta
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.

Глава 7.1

Глава 7.1
Хаус встал сегодня первым и так, что Уилсон этого даже не заметил, проснувшись через пятнадцать минут после будильника с чувством, будто он не спал всю ночь или начинает заболевать. Глаза слипались, голова была тяжелой и все тело ломило.
Время величина очень непостоянная - пятнадцать минут, когда у тебя остались только они от законного перерыва, чтобы сходить в кафе за углом и выпить кофе, это очень мало; но если ты встаешь рабочим утром на пятнадцать минут позже будильника – это почему-то очень много.
В результате Уилсон пытался одной рукой бриться, второй чистить зубы и одновременно завязывать галстук, что закончилось, конечно, предсказуемо: на галстуке расплывалось бело-зеленое пенистое пятно, а у Уилсона на щеке ближе к краю челюсти красовался вульгарнейший порез. Уилсон бросился в комнату, на ходу сдергивая новый галстук с подхвата на дверце шкафа, и, разумеется, раздался треск и вырванный «с мясом» подхват рухнул, взметнув многоцветным шелковым хвостом из галстуков. Беззвучно выругавшись, Уилсон подхватил всю мешанину с пола и, не разбираясь, швырнул на кровать. Завязывая галстук на ходу, он едва не получил дверью по лбу, когда в спальню заглянул Хаус.
- Чем ты тут занимаешься?
- Хаус, я опаздываю!
- Верю, но ты тратишь на эту суету еще больше времени. Не спеши так.
Уилсон знал, что Хаус прав – он вообще раздражающе часто бывал прав, но…
- Что поделаешь? Я неврастеник!
- Ну, уж нет, - с абсолютной убежденностью в голосе возразил Хаус, и снова был, конечно, прав.
Хотя Уилсон готов был поспорить, что нервы у него расшатались здорово за последние дни. Сердце защемило нехорошей болью, от которой вздох застрял в груди.
Хаусу он еще со вчерашнего вечера приготовил и с грехом пополам выглаженную рубашку, и заранее завязанный галстук, но господин Не-Признаю-Правил вместо них напялил какую-то футболку с принтом в виде козлиноподобной рожи.
- Ты идешь? – риторически спросил Уилсон, хватая ключи с крючка.
Однако к его удивлению Хаус только головой покачал.
- Нет, поезжай. Я буду к началу комиссии. В двенадцать, да?
- В одиннадцать. Хаус!
- Прости, оговорился. Я буду к тому моменту, когда комиссия закончит толочь воду в ступе и делать вид, что выясняет все мнения, и перейдет к своей настоящей работе –начнет рвать всех в клочья. Я даже лучшие трусы сегодня одел.
- Хаус.
- В одиннадцать, я понял.

На самом деле, он появился в больнице раньше, и Салливан, подходя вместе с Хаусом к лифту, негромко, так чтобы слышал только сам диагност, говорила:
- Хаус, вам надо обратиться к терапевту – я не могу вечно по-тихому давать вам клофелин. Я давала вам его вчера после вечеринки, позавчера, в воскресенье – а давление все равно зашкаливает. Если не назначить нормальную регулярную терапию, это может плохо кончится.
- До свидания, - с нажимом выговорил Хаус, зайдя в лифт, за мгновенье до того, как дверцы захлопнулись.
Магнер, против обыкновения в «партикулярном» платье, сидела около дверей в зал, где собиралась комиссия. На этот раз народу собралось гораздо больше, чем обычно: кроме непосредственных участников на открытое заседание пришли ведущие врачи почти всех отделений.
- И ни одного пустого места, - заметила хирург, отодвигая себе стул.
- Одно есть, - возразил Хаус, садясь рядом с Магнер в первом ряду. – Справа наверху сидит Гарсиа. Она дерматолог.
- Хаус, - тихо сказала женщина, пока собственно комиссия не началась, поймала его взгляд и продолжила: - Ничего личного.
- Ничего более личного придумать нельзя, - не согласился он.
Больше они не говорили. Хаус рассеянно скользил глазами по сидящим перед ним членам комиссии.
Кадди склонилась к Хазе и что-то говорила ему на ухо, так тихо, что Хаус не мог угадать ни одного звука, как ни старался. Однако сам председатель скрываться не посчитал нужным и, выпрямившись, в голос ответил:
- Не заступайтесь за своих, доктор Кадди, мы сами разберемся. Коллеги, начинаем заседание.

Хауса мало интересовало, что могут сказать о пациентке врачи приемного покоя, равно как и выписки из амбулаторной карты, равно как и короткий сбивчивый рассказ Салливан о печальном пребывании пациентки в реанимации. Что до председателя комиссии, то он либо был пресыщен подобными вступлениями сверх всякой меры, либо был профессионалом в навыке выглядеть до смерти скучающим. Хазе слабо оживился, лишь когда ему представили распечатанные копии анализов из лаборатории, которые следовало сравнить с внесенными в историю болезни. Сравнивать председатель ничего не стал, лишь брезгливо оттолкнул слегка от себя бумаги, утверждая Хауса во мнении, что о подлоге Хазе все уже знал заранее и, более того, хотел как можно меньше заострять внимание на этом факте.
- Доктор Леммон, - сказал Хазе, стоило всем вступительным формальностям закончится, - расскажите, какие дополнительные данные вам удалось выяснить при повторном патологоанатомическом исследовании?
Он не сказал «исследовании трупа» и это было характерно: в медицине удивительным образом избегают подобных слов. Даже на курсе анатомии, как помнилось Хаусу, всегда пользовались изящным эвфемизмом «объект», и восемнадцатилетние студенты украдкой выдвигали одно за другим самые похабные толкования распоряжения профессора «позанимайтесь-ка на объекте».
Онколог Уилсон почти привычно избегал глагола «умереть», пользуясь нейтральным «уйти», по меньшей мере, до тех пор, пока Хаус не извел его вконец требованиями пояснить, когда же «вернется» тот самый парень с обширной меланомой, который вчера «ушел».
Хазе сидел совершенно ровно, и даже его кожа цвета лучшего кофе приобрела какой-то болезненный вид под рассеянным и унылым светом ламп. Совершенно белая шапка курчавых волос, венчающая голову, словно горка сливок, слегка вздрагивала всякий раз, когда Хазе чуть кивал, отмечая следующий пункт в отчете патологоанатома.
Хаус вдруг понял, что маленькая доктор Леммон уже минут пять говорит, резко взмахивая сильной рукой в такт своих выводам, а он не слышал ни одного слова, убаюканный регулярными кивками председателя. Вообще отвлечься и не слушать комиссию оказалось до смешного легко, мысли улетали к совсем другим рассуждениям без малейшего напряжения и напротив, чтобы начать все-таки слушать патолога, Хаусу пришлось сосредоточиться изо всех сил, будто та говорила на иностранно языке.
- …таким образом, мною обнаружено, что биопсийная игла травмировала сосуд среднего калибра. Первичный тромб, очевидно, образовался и закрыл травмированный участок, однако при крайне низком количестве тромбоцитов образование вторичного тромба было невозможным…
- Доктор, пожалуйста, - перебил ее Хазе, - все присутствующие осведомлены о принципах свертывания крови и образовании тромба.
- Да. Таким образом, после вымывания первичного тромба, кровотечение возобновилось с фатальными последствиями.
Она еще несколько минут говорила о признаках смерти от массивной потери крови, но публика слушала уже не слишком внимательно – сомнений в причинах гибели пациентки и так ни у кого не было. История с подменным анализом была известна в подробностях мало кому, однако слухи ходили, и сейчас, когда появилась пусть сдержанная, но определенная информация, по рядам пронесся оживленный шепот.
Хазе поблагодарил патолога и положил бумаги на стол. Какая-то лампа над его головой была неисправна, и монотонное громкое жужжание сверху доводило Хауса до тошноты.
- Доктор Магнер, - меланхолично спросил председатель, - какие меры были предприняты, когда кровотечение началось?
Хирург, поднявшись с места, начала перечислять, однако Хазе по-прежнему смотрел на нее с напряженным вниманием, словно предвкушал что-то.
- Я все жду, - наконец, сказал он, - когда вы скажете о введении взвеси тромбоцитов?
- Мы перелили цельную кровь, тромбоцитарной взвеси не было. Нам привозят тромбоциты только по заказу, а тут мы не видели показаний.
- Что-то вы многого не видели, - хмуро заметил Хазе, - мне вот, например, отчетливо видится, что 15 тромбоцитов – это определенно показание. Оставим в стороне, почему диагност передал вам ошибочный анализ, но почему вы-то не перепроверили клинический анализ крови перед тем, как начинать оперативное вмешательство?
Магнер могла сказать очень многое: что было рождественское утро, и она торопилась закончить все побыстрее, а экстренный анализ надо чем-то обосновать. В медицине хирург часто оказывается в роли работника конвейера, когда все предварительные исследования, как и конечное лечение, перекладывается на другие службы, а его задача ограничивается выполнением собственно манипуляции. А еще страховая служба давно настолько ограничила время, которое позволено потратить на пациента, что сбор анализов на отделении стал непозволительной роскошью. Проблема была в том, что все это и так всем известно и принимается как правила игры, но только до тех пор, пока все в порядке. Когда происходит катастрофа, ничто не может служить оправданием.
- Я привыкла доверять данным, которые мне передают коллеги, - только сказала она.
Хазе мрачно скривил губы.
- Вот так доверяя коллегам, вы и оказываетесь с мертвой пациенткой.¬¬ Доктор Хаус, не поделитесь с нами соображениями, которыми вы руководствовались, отправляя пациентку с тяжелой тромбоцитопенией на выполнение противопоказанной ей биопсии? Можете не вставать.
- А я и не собирался, - негромко заметил Хаус, по счастью мимо микрофона, так что его услышала только сидящая рядом Магнер.
Уилсон сидел по другую руку от председателя и услышать, конечно, ничего не мог, однако, видимо, угадал примерно фразу Хауса и бросил на него обеспокоенный взгляд.
Впрочем, Хаус доложил случай практически идеально без шуток, без попыток поиздеваться над комиссией или представить произошедшее веселым приколом.
- Доктор, какое последнее значение тромбоцитов вы получили из лаборатории перед тем, как отправить пациентку на биопсию?
Хаус почти неосознанно кинул взгляд на Уилсона, но вопрос был поставлен так, что уйти от него было сложно.
- Пятнадцать.
- Вы способны трактовать этот анализ?
Небольшие запасы терпения Хауса, предназначенные для общения с власть предержащими, очевидно, дошли до предела.
- Если бы я не был способен трактовать анализы, моя работа свелась бы к тому, чтобы тыкать в список лекарств из нужной главы фармакологического справочника. Дешевле было бы взять на мое место шимпанзе.
- То есть вы осознаете, что у пациентки была тромбоцитопения? Это хорошо. А вы вообще в курсе, что низкое количество тромбоцитов - это противопоказание для того, чтобы колоть пациента большой иглой в печень? Прошу прощения за подобные вопросы, но нужно разобраться, что вообще произошло, потому что пока я колеблюсь между приступом внезапного умопомешательства и сознательным вредительством.
Даже легчайший шепот в зале стих, внимание слушателей сосредоточилось полностью и, хотя председатель говорил очень спокойно, нервозность почувствовали все, даже те, кто недолюбливал Хауса.
- Я в курсе, - подтвердил Хаус. – Биопсия была единственным способом поставить точный диагноз и выбрать правильное лечение. Улучшить работу печени до постановки диагноза было невозможно, и не было времени, чтобы пробовать разные варианты лечения. Из этого был единственный выход…
- Крайне незамысловатый, - перебил Хазе, - спровоцировать ситуацию, когда наиболее точным диагнозом стали слова «Массивная кровопотеря». Доктор, что за фиксация на диагнозе? Хочу вам напомнить, что ваши предшественники веками лечили различные болезни, не зная, что именно послужило им причиной. Вы не знали диагноз – так лечили бы синдроматически.
Лист бумаги, который председатель крутил в толстых пальцах со светлыми крупными ногтями, взблеснул зеленоватой белизной под тяжким светом искусственных ламп.
- Во-первых, подозреваю, что у моих предшественников пациенты мерли ещё чаще, - огрызнулся Хаус. – Во-вторых, я вообще не завсегдатай таких комиссий – они всегда плохо понимают родную речь или это только сегодня так случилось? Когда я говорю «единственный вариант» - вам что, слышится «один из десятков вариантов»? Если бы я мог справиться с этим, не вмешивая других, я бы сделал это. Мне… мне жаль, что так получилось…
Он посмотрел на Магнер, которая упорно глядела прямо перед собой, и только приоткрывшиеся в судорожном вздохе губы указывали на то, что она вообще слышала Хауса. Он снова повернулся к комиссии.
- Но мне нужно было любой ценой узнать, что на самом деле происходило в ее печени. Ничто не указывало на то, какой вариант лечения будет верным, и ее состояние ухудшалось так быстро, что у меня не было бы возможности его сменить, выбери мы наугад не то направление лечения…
- Любой ценой – это ценой жизни пациентки? – шелковым голосом уточнил председатель. – Вы нашли прекрасный, радикальный способ выйти из этой ситуации – вы просто убили эту девочку, и, не буду спорить, всякая необходимость выбирать метод лечения, соответственно, отпала. Отличный выход, мне нравится. Вот только… - он крутанул взблеснувший стакан, - вы уверены, что вам доверяли достаточно для принятия таких рискованных решений?
- Мне кажется, - быстро выговорил Уилсон, просто чтобы помешать заговорить Хаусу, - если после смерти двух дочерей мать привезла третью к доктору Хаусу, это как нельзя лучше доказывает, что ее доверие к нему как к врачу было неограниченным.
Ему казалось, он бормотал почти истерически, понимая, что они в полушаге от катастрофы, потому что стоит Хаусу сейчас открыть рот, и спасти уже ничего будет нельзя.
На самом деле, голос его прозвучал абсолютно спокойно, разве что чуть глуше обычного. Уилсон сознательно отвлек внимание на себя, но все же невольно поежился, оказавшись под перекрестным огнем взглядов. Взгляд Хауса был при этом самым мрачным и наименее благодарным.
- Доктор Уилсон, - сказал неторопливо председатель, - а что вы думаете о произошедшем? Дайте свою этическую оценку случившегося.
- Я? Я предпочел бы воздержаться. Я не вел эту пациентку и не видел…
- Доктор Уилсон, пожалуйста, сегодня новый год – у всех собравшихся, уверен, полно дел, и я надеюсь еще попасть на праздник в школу к внуку. Не задерживайте нас. Вы вышли на комиссию врачом-экспертом. Вы способны дать экспертное заключение?
Уилсон покосился на Хауса, но вопрос был поставлен так, что увильнуть не вышло бы в любом случае.
Уилсон положил на стол заключение патолога, которое он уже полчаса как крутил в пальцах, чтобы занять хоть чем-то руки, и встал.
- Я вынужден сказать, что поступок доктора Хауса был по отношению к его коллегам, по меньшей мере, непрофессиональным, а, учитывая результат, являлся ошибкой, причем ошибкой непростительной, - он перевел дыхание. Продуманные в общих чертах заранее, слова застревали в горле. – Однако я хотел бы оговорить, что это было результатом не легкомысленного риска, а, напротив, попытки сыграть слишком «безопасно». Выбирать лечение наугад было риском, при котором ошибочное решение означало смерть пациентки. Мы часто встаем перед подобным выбором, и все мы знаем, что риск и ответственность – это часть нашей профессии. Однако это легко говорить, стоя здесь на кафедре, но трудно так поступать, когда у тебя на руках погибает человек и между ним и смертью стоит только твое решение. Меня поймет любой, кто отказывался в подобной ситуации.
Это был меткий удар, потому что кроме него самого в комиссию не входило ни единого врача, который занимался бы клинической медициной, ни одного, кто лечил бы больных.
- Попытка избежать риска оказалась непоправимой, преступной оплошностью, - он не смотрел на Хауса, он вообще ни на кого не смотрел, - однако, продиктована она была той беспомощностью и тем отчаянием, которые всегда овладевают врачом, когда он понимает, что пациент, молодой пациент, обречен.
Он все же поднял взгляд и встретился глазами с Магнер.
- Что же касается действий хирурга, то, хоть я и не вижу других вариантов в заданных условиях, но не могу не сказать, что все мы всегда можем найти причины, почему в катастрофе виноват кто-то другой. Не реаниматологи, а хирурги, не хирурги, а терапевты, не терапевты, а приемный покой, не приемный покой – так «скорая помощь». Чистка своей статистки – это все та же попытка играть безопасно. Однако чужая вина не дает морального права складывать ответственность с себя.
Уилсон понял, что напрочь забыл следующий абзац, не помнил даже слов, с которых тот должен был начинаться, в голове была такая гулкая пустота, какая бывает только, когда вдруг останавливаешься посередине заученной речи и теряешь мысль. Однако речь его была определенно не заучена. Да и, в конце концов, вряд ли он мог сказать что-то большее.
- Вполне удовлетворительно, - отозвался председатель, - спасибо, доктор. Коллеги, комиссия будет совещаться.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, NC-17, Слэш

---

Historia morbi [6] Epicrisis. Глава 6

[Createress]

Epicrisis
Автор: Creatеress
Бета: Не в этот раз, увы
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.

Глава 6

Глава 6

Хаус и Уилсон в эти дни не разговаривали о смерти Кэрри Уэлш, как будто заключили какой-то бессловесный договор. Они не обсуждали, какие именно темы попадают под табу, но ни разу даже случайно не коснулись их, словно те оказались обнесены видимой только для них лентой: «Опасно! Не подходить!». Они не говорили о биопсии, об отстранении Хауса, о предстоящей комиссии, о возможных исходах, о том, что будут делать после.
Вместо этого они обсуждали, где будут заказывать ужин, что купить на Новый Год, как именно займутся сегодня сексом, какой фильм смотреть вечером, но не говорили о комиссии. Если отвлечься от ужасающего дамоклова меча, то Уилсон готов был признать, что эти дни перед Новым годом были самыми спокойными и тихими в их отношениях за все время знакомства. Они были мягки друг с другом, ненавязчивы, предупредительны, похожи на двух альпинистов, которые бояться даже на полтона повысить голос, чтобы не сошла лавина, которая погребет обоих разом.
И все бы ничего, но мысль о комиссии снова и снова приходила то к одному, то к другому под венецианской маской чумного доктора, своим саркастическим оскалом из-под длинного носа напоминая, что она не перестанет существовать, если продолжать обходить молчанием ее присутствие. Более того, после каждого дня, в который они думали, но не говорили о ней, этот призрак крепчал и гримасничал уже совершенно неприлично. Сворачивался уютным клубком в углу комнаты, устраивался между ними на диване, скалился из-за плеча коллег и пациентов, подмигивал из телемагазина, хихикал из-под кофейного автомата.
Они оба слышали этот фантом, видели его, но никогда о нем не говорили.
Не говорили утром в машине, слушая радио, которому Хаус ненавязчиво дирижировал. Не говорили на работе, старательно делая вид, что не обращают внимания, как второго то и дело дергают то к юристу, то к главному врачу. Не говорили дома, допивая пиво после окончания фильма. И даже ночью, устав лежать без сна рядом на неширокой постели с хрусткими чистыми простынями, они все равно не говорили о том, что будет если…
- …если нам придется уехать, - сказал Уилсон за завтраком, даже сейчас пользуясь эвфемизмом, чтобы не нарушить ненароком их эмбарго на обсуждение, - то Билл Брокаст приглашает нас на работу в окружную больницу Мэна.
Отправляя себе в рот очередную ложку каши, безвкусной, словно масса папье-маше, несмотря на добавленный мед, Хаус подумал, что, в принципе, это не эвфемизм. Если комиссия сочтет, что он должен быть уволен, но, так и быть, имеет право и дальше издеваться над бессловесными пациентами, то им определенно придется уехать. А если комиссия решит, что американская нация и так подвергается слишком большому количеству опасностей, начиная от количества сахара в кока-коле и заканчивая террористической угрозой, то уезжать им не придется, потому что тогда уже будет совершенно все равно, где искать работу сорокапятилетнему инвалиду без специальности.
Так что это не эвфемизм – это правда. Просто слегка недоговоренная, этакая полуправда. Она же известная как худший вид лжи. Хаус решил, что ложь очень похожа на микробов – как ни борись с нею, она все равно появляется снова и снова в самых неожиданных местах. С другой стороны, ему ли не знать, что в человеческом теле на смену некоторым микробам может прийти нечто куда более страшное.
- Хаус, - погромче позвал Уилсон, и тот волей-неволей вынырнул из своих размышлений.
На столе перед ним лежала простая распечатка на листе А4, слегка замятом по краям – пора новый принтер покупать. Хаус взял ее в руки, пробежал взглядом короткий официальный текст, потом перечитал второй раз внимательнее.
- Уилсон, - обратился он, с интересом наблюдая, как тот намазывает тост апельсиновым джемом, - по-моему, вчера ты все-таки ошибся с выбором позы и трахнул меня в мозг, потому что у меня явно утренние галлюцинации.
- И что, как тебе кажется, ты видишь? – без особого участия уточнил Уилсон, откусив тост.
- Какую-то чушь.
- Здесь написано, что 4 января нас ждут в местном муниципалитете для заключения акта о гражданском союзе, - любезно пояснил Уилсон, недоумевая, почему лучший апельсиновый джем сегодня имеет вкус точь-в-точь как оконная замазка.
- Вот! – воскликнул Хаус, взмахивая ложкой, к счастью, без каши. – Теперь ты ее говоришь вслух – эту дикую, невообразимую чушь!
Уилсон оставил тост в покое и посмотрел, наконец, Хаусу в глаза, впервые с начала разговора.
- Хаус, - терпеливо сообщил он таким тоном, как будто говорил с умственно отсталым, - учитывая, что написано в твоем резюме, тебя возьмут врачом только в индейскую резервацию – потому что их старейшины поголовно невозмутимы и неграмотны. Я почти уверен, что тебе не понравится перспектива прыгать вокруг каждого больного в бизоньей шкуре на голое тело и трясти бубном.
Гениальный диагност нужен для трудных случаев, а их всегда меньшинство. И любой главврач десять раз подумает, прежде чем повесить себе на шею хамоватую потенциальную бомбу многоразового действия, только ради перспективы диагностики этих редких пациентов.
Так или почти так мог бы сказать Уилсон, но не сказал, потому что это грозило разрывом той самой оградительной ленточки, а она уже и без того натянулась до опасного потрескивания.
- Трудоустройство партнера по договору – моему договору – это единственный выход, но для этого нам придется заключить брак.
- Это так романтично, - заметил Хаус, возвращаясь к своей каше, - что я прямо сейчас в обморок свалюсь. Всю жизнь мечтал услышать именно такое предложение руки и сердца, с самого детства.
- Извини, - без тени раскаяния пожал плечами Уилсон, – времени не хватило, чтобы научить голубя надеть тебе кольцо на палец.
- Если бы ты использовал Удивительного Бескрылого Почтового Голубя Формана, - назидательно просветил его Хаус, - то хватило бы. Хотя… я сопротивлялся бы попыткам Формана надеть на меня кольцо.
- Ты закончил? Нам на работу пора.
- Уилсон, - совершенно серьезно сказал Хаус, глядя ему в глаза, - это неприемлемо.
С этими словами он разорвал распечатку пополам, еще раз пополам, и еще, а потом швырнул в сторону помойного ведра, позволяя клочкам осыпать его, как конфетти -молодоженов.
- А вот теперь, - продолжил Хаус, поднимая с пола рюкзак, - я закончил. Пошли.
*
Если отстраненному Хаусу было нечем заняться в клинике, то сегодня это не слишком бросалось в глаза, так как в преддверии праздника на всех отделениях царила расслабленность, и никто не выглядел преисполненным желанием работать. Пациентов было мало, что в клинике, что на отделениях, плановых операций не ставили, студенты, интерны и ординаторы отползли под прикрытием праздничных украшений, и в коридорах стало как-то пусто.
К вечеру на новогодней вечеринке Хаус предпочел смешать себе напиток сам, в конце концов, при большом желании в больнице с твоим коктейлем могут сделать и что-нибудь пострашнее, чем просто плюнуть.
Впрочем, на деле к его коктейлю никто не подошел. И не только к коктейлю – постепенно вокруг Хауса образовалась своего рода полоса отчуждения, а те, кто в нее попадал, старались по возможности быстрее выбраться. Отделение хирургии в полном составе, не считая Камалы, умудрялось удивительно синхронно кидать на Хауса тяжелые взгляды, реаниматологи и анестезиологи просто предпочитали держаться подальше, Салливан выглядела так, как будто ей отчаянно неловко, а лаборант – словно у него в ноздрях застрял запах гниющей рыбы. Чейза и Кэмерон Хаус так и не увидел, хотя и подозревал, что «потерялись» они где-то вместе, взгляд Формана был нечитаем.
В итоге, он перехватил свой мартини поудобнее и отправился на поиски, справедливо рассуждая, что хоть Уилсон не станет обращаться с Хаусом так, словно тот осужден на смертную казнь или фатально болен.

- Но неужели вам-то необходимо уезжать? – спросила Мэгги, подбивая пальчиками свои кудряшки, и Уилсон был вынужден признать, что Хаус прав – пожалуй, что-то нарочито сексуальное в этом жесте было. Чисто теоретически, конечно.
- Ну, похоже, что да, - улыбнулся он, стараясь выглядеть беззаботно.
Обмануть Хауса ему не удалось бы ни на секунду, но Мэгги не знала Уилсона так хорошо (и, если это хоть в какой-то степени зависело от него, то он определенно не хотел, чтобы у нее был даже шанс узнать, большое спасибо), так что она радостно улыбнулась ему карамельными пухлыми губками.
- Как вам диссертация доктора Байер?
- Вероятно, доктор Байер сделала все, что смогла, - дипломатично ответил Уилсон и почти не удивился, когда у него из-за спины Хаус добавил:
- Диссертация хороша, но когда придет Страшный Суд, и все тела соберут свои изначальные части, от нее ничего не останется кроме имени на титульном листе, потому что даже оформление у кого-то украдено. Ты не могла бы взять себе выпить? – безо всякого перехода попросил он Мэгги.
- Зачем? – удивленно подняла она тонкие выщипанные бровки и нахмурила узкий лобик.
- Затем, что ты меня раздражаешь, и мне хочется как-нибудь повежливее отослать тебя подальше, - любезно объяснил Хаус.
Уилсон закусил губу и пообещал себе, что, если он все-таки сохранит должность онкологического отделения, то Мэгги будет старшей медсестрой до конца дней, своих или его, просто ради того, чтобы Хаус мог снова и снова измышлять новые подколки.
- Идите, - улыбнулся он в хорошенькое недоумевающее лицо. – Я хочу задушить его без свидетелей.
- А мозгоправ был прав, - радостно возвестил Хаус, когда Мэгги отправилась за еще одним хересом, - любезность действительно срабатывает.
- Намерение достойное, - подтвердил Уилсон, - но над формулировками тебе еще придется поработать.
Он посмотрел в светлые задумчивые глаза Хауса и, посерьезнев, добавил:
- Как давно ты там стоял и как много слышал?
- Достаточно. Итак, тебе действительно необходимо тоже уезжать?
- Видимо так.
- Но почему? – очень серьезно и с видимым, не наигранным интересом спросил Хаус.
Уилсону на секунду действительно захотелось его хорошенько придушить. Почувствовать горячую кожу горла с колючей щетиной под ладонями, сдавить как следует, пока этот гений не начнет задыхаться. А потом долго целовать распахнувшиеся сухие губы. А потом придушить снова.
Кажется, если вся эта ситуация не разрешится в самое ближайшее время, то его пробьет на «злой секс».
- Да все из-за той круглой блестящей штучки, которую я собираюсь нацепить себе на палец.
- Опять, - вставил Хаус.
- Что?
- «… нацепить себе на палец опять», - с готовностью пояснил Хаус и повторил: – Это неприемлемо.
- Тогда позвони в муниципалитет и отмени заявку.
- А я уже. Я отменил ее еще сегодня утром, - выдал Хаус и откинул голову, демонстрируя шею в вырезе мятой футболки под пиджаком. – Теперь можешь душить.
*
В целом, как ни парадоксально, полоса отчуждения Хауса вполне устраивала, но под влиянием алкоголя оградительные ленты стали таять и растворяться в пространстве. Организована вечеринка была в виде фуршета, и присесть можно было разве что на пол, но Хаус сомневался, что сможет после этого вообще подняться даже с помощью Уилсона, на которую, кажется, еще мог рассчитывать. Нога подрагивала, мышцы дергало от боли, так что Хаус глотнул еще алкоголя. Однако когда к нему последовательно подошли три врача и шесть медсестер с выражением соболезнований, адресованных почему-то Уилсону, и плохо скрытым осуждением, Хаус почувствовал, что с него хватит и сбежал.
Ну, или попытался сбежать.
На дверях лифта криво висел листок с очень вежливым и безличным предупреждением, что аппарат сломан, когда будет починен – неизвестно, и всем плевать, как именно один конкретный диагност сумеет спуститься.
Так, по крайней мере, эту записку прочел Хаус.
Он открыл дверь на лестницу, и та, освещенная пустым больничным светом, словно издевательски подмигнула ему.
Хаус покрепче сжал трость одной рукой, а второй вцепился в перила, испытывая то особое чувство беспомощности, что бывает только у человека, которому и пара шагов дается только ценой боли и силы воли, когда он стоит перед добрыми тремя сотнями ступенек. Он до крови закусил губу, перед полуприкрытыми веками заплясали переливающиеся таблетки викодина. Хаус едва помнил сейчас и свои передозировки, и ломки, память упорно подпихивала картины облегчения, словно заботливая бабушка – кусочек тортика разжиревшему внуку. Вдох-выдох сквозь зубы, стиснутые до судорожной боли в челюстях.
Это было как спуск на горных лыжах новичка, который еще едет, но уже знает, что упадет.
Ему удалось спуститься на десяток ступенек, но потом нога все-таки подломилась, и Хаус рухнул на лестницу, относительно удачно удержавшись за перила. Трость вылетела у него из руки и прокатилась по пролету вниз. Он дернулся было, чтобы подняться, но в глазах потемнело, и Хаус, не помня себя, из всех сил впился зубами в кожаный браслет часов, подаренных ему Уилсону на последний день рождения, чтобы заглушить стон боли. Тот вырвался-таки каким-то сдавленным рычанием, свободная рука сама метнулась к карману и схватила изученную вдоль и поперек баночку. Крышка отлетела с мягким приглушенным щелчком, и его палец на мгновенье ощутил гладкий перекат таблеток внутри.
Сзади по лестнице вдруг прозвучали звонкие шаги, какие бывают только от каблуков в пустой части здания.
Магнер в своем обычном хирургическом костюме спустилась и молча села рядом на ту же ступеньку, поставив между ними открытую, но почти полную бутылку.
- Коньяк будешь? – спросила она, чуть ли не впервые в жизни обращаясь к нему на «ты».
Он неприметно закрыл распечатанную баночку викодина, перекочевавшую назад в карман, взял бутылку и глотнул прямо из горла, пользуясь случаем сморгнуть незаметно слезы с ресниц.
Пара глотков неразбавленного коньяка обожгли горло и присоединились к той толике, что он уже выпил сегодня. Хаус поставил бутылку назад на ступеньку, и Камала схватила ее так резко, что их руки едва не столкнулись. Она поднесла горлышко ко рту, провела языком по краю, слизывая влагу, оставшуюся после его губ, а потом отпила, запрокинув голову и показывая красивый изгиб шеи.
Хаус слегка нахмурился, в легком удивлении, недоумении возможно, но точно не чувствуя себя возмущенным. Мужчины крайне редко чувствуют себя возмущенными, если привлекательная женщина делает им авансы, вне зависимости от обстоятельств.
Честно говоря, если у них все в порядке с самооценкой, они и удивленными себя чувствуют не слишком искренне.
На брюках ее костюма от края штанины и до середины голени расплывалось темное пятно, словно тень от акулы, проступающая под лазурной водой. Хаус мимолетно коснулся его правой рукой. Женщина перехватила его движение и пояснила:
- Мистер Стокер. Рецидивирующий тромбоз брыжеечной артерии. Шустрый. Третий раз с воскресенья сдохнуть пытается.
- Вот сволочь, - посочувствовал Хаус, и она кривовато усмехнулась.
На секунду он задумался, сколько же она успела выпить после окончания своей смены.
- Ты была на этой оргии, там, наверху? – спросил он, отпивая еще коньяка.
Ему приходилось неловко тянуться правой рукой, потому что светиться следами слюны и отпечатком зубов на браслете часов не хотелось, а пропить острый глаз хирурга нелегко.
- А как же? – кивнула она и тоже сделала глоток. – Приемное отделение старалось держать меня на другом конце зала от тебя. Опасаются, видимо, что я расцарапаю тебе лицо. Зря, я царапаюсь только когда кончаю. Что насчет тебя?
- Ну, - задумчиво отозвался Хаус, - я определенно не царапаюсь.
Пили они по очереди, но ни разу не передали бутылку из рук в руки. Один всегда ставил ее, а второй подхватывал со ступеньки.
- Тем лучше для Уилсона, - заметила она без улыбки.
- Уилсон, - вздохнул он, думая о чем-то другом.
- Да.
- Да…
Камала произнесла фразочку, как будто прополоскала чем-то густым горло. Хаусу показалось, что это смесь испанского и чего-то еще, но он чувствовал себя слишком выпившим, слишком уставшим и слишком больным для лингвистических изысканий.
- Что это значит?
- Это означает мужчину, при первом взгляде на которого кажется, что ему бы стоило сбросить килограмм пять, но когда пытаешься решить, откуда их убрать, то приходишь к выводу, что гораздо лучше оставить все как есть.
На этот раз Хаус улыбнулся и потянулся, было, за бутылкой, когда Магнер вдруг резко схватила его за левую руку и повернула ее ладонью вверх. Кожа была глубоко содрана, видимо, о ступеньку, и торчала острым заборчиком вокруг неприятного вида кровавых ранок.
Боли не чувствовалось вообще никакой, как будто кисть была под глубокой анестезией, так что Хаус ограничился тем, что с интересом посмотрел на собственную ладонь.
- Что это тебя вообще на лестницу понесло?
- Лифт не работает.
- В здании не единственный лифт.
- Но мне хотелось спуститься по лестнице.
- Тебе хотелось, - рассмеялась она без намека на веселье в голосе. – Ну, конечно. Мне пора бы привыкнуть.
Отсмеявшись, Камала снова взялась за бутылку, но пить не стала.
- Ну, кто из нас это скажет? – спросила она вместо этого.
- Элвис не вернется?
- Кадди пообещала, что прикроет мой рейтинг, если я не буду болтать на комиссии завтра.
Хаус пожал плечами.
- Она блефует. Она в любом случае не будет афишировать этот случай – он недостаточно красивый для семейной фотографии в рамку на стенку.
Телефон, зазвонивший в кармане у Камалы, вырвал их обоих из этого странного диалога.
Перепуганный голос Ника звенел в трубке так сильно, что даже Хаус без труда его слышал.
- Магнер, вы еще в больнице?
- Спорный вопрос, - ответила она, откидываясь и почти ложась на ступеньки спиной. – Что случилось?
- Это миссис Солтаж – по-моему, открылось внутреннее кровотечение.
- А где Хейстак?
- Он на экстренной операции – аппендицит у беременной. А тут у Солтаж пошла кровь по катетерам.
- Ну, так оперируй ее.
- Магнер, вы не могли бы все-таки подойти? – в голосе у него звучала плохо скрытая мольба. – Я не уверен, что это действительно оно, и боюсь, что если пойду на релапаротомию, а это …
- Черт, я тебя поздравляю! Ты вернулся на уровень двухлетней давности! – Она глубоко вздохнула и сказала: - Поставь инфузионную и разворачивай операционную на всякий случай. Я буду через пятнадцать минут.
Женщина выключила телефон и отпила еще коньяка.
- Нет, - сказала она, возвращаясь к их разговору. – Она блефует потому, что не сможет прикрыть мой рейтинг в любом случае. Люди умирают от кровотечения после биопсии печени, даже если у них нормальные тромбоциты. И все всегда будут думать об этом, глядя на мой послужной список. Уэлш могла быть одной из них. Но она не была. Она умерла, потому что у нее не было тромбоцитов. И мы с тобой оба это знаем. И это не изменится вне зависимости от того, что я завтра скажу.
- Тогда наш разговор вообще не имеет смысла.
Камала снова рассмеялась, нехорошим каркающим смешком.
- Точно. Вкусим еще хмеля и запретный плод вожделения заодно?
- Слишком пафосно, - покачал он головой.
- Тогда давай просто напьемся и трахнемся, - предложила она.
Хаус внимательно посмотрел на нее от шикарных черных волос до темного пятна крови мистера Стокера на штанине.
- Тебя на отделении ждут, - напомнил он.
- Через пятнадцать минут. Мы успеем.
- Нет, пятнадцать минут это несерьезно, - возразил Хаус.
Она усмехнулась и заложила руки за голову, устраиваясь на жестких ступеньках поудобнее.
- Ты здорово помотал мне нервы, - после паузы призналась Магнер. – Тебе ведь плевать, да? Тебе на все плевать, кроме себя… А может и на себя тоже. Ладно. Мир тебе.
Она встала рывком, даже не покачнувшись на каблуках, спустилась по лестнице ниже и подняла его трость. Хаус не протянул руку, да женщина и не стала подавать ее ему, а просто бросила рядом с недопитой бутылкой, развернулась и пошла вниз.
*
Когда через пару часов Уилсон выказал готовность отбыть из больницы, Хаус чувствовал себя уже достаточно трезвым, чтобы сесть за руль.
Спустились глубокие сумерки, и на лобовое стекло падали частые, навязчивые не то капельки дождя, не то снежинки. Отблеск от дорожных фонарей проезжался по лицу Уилсона то полосой света, то полосой тени, создавая впечатление, будто последовательно сменяются различные маски. Потом Уилсон прикрыл глаза и откинулся на спинку сидения, не задремав, а просто давая себе отдых.
Внезапный рывок и визг тормозов быстро вырвал его из этого состояния. Красно-синий джип из правой полосы резко вильнул и подрезал хаусовскую машину в считанных сантиметрах от переднего бампера. Хаус ушел в левую полосу и выжал гашетку почти на максимум. Уилсон почувствовал, как их вжало в кресла, словно при разгоне самолета.
- Держись, - негромко сказал Хаус и резко крутанул руль направо, перестраиваясь перед джипом.
Потом он нажал на тормоза, сильно сбрасывая скорость, заставляя водителя джипа затормозить изо всех сил, чтобы не влететь в хвост. Уилсон знал этот прием, когда, проучив таким образом наглого шофера, следует так же быстро нажать на газ и уехать, однако в этот раз что-то пошло не по плану. Вместо этого Хаус продолжил давить на тормоз, и машина, завизжав издыхающим опоссумом, остановилась, чертя по асфальту черные полосы торможения. Их бросило вперед, но Хаус успел-таки выставить в сторону руку, прижимая Уилсона к креслу, чтобы тот не ударился о бардачок.
Машина остановилась, и за ней волей-неволей встал и джип, так близко, что уже не мог вывернуть на другую полосу.
Лицо Хауса было искажено болью, и он явно просто не в силах был переставить ногу на газ, и вообще двинуть ею, продолжая изо всех сил давить на тормоз, хотя они уже давно стояли.
Уилсон схватился за рычаг коробки управления и, неловко, безымянным пальцем, нажав на кнопку, передвинул его на «парковку», обезопасив себя, по крайней мере, от того, что машина тронется с места, если Хаус все же сумеет отпустить тормоз. Джип сзади засигналил, а Уилсон отстегнул ремень, открыл дверцу и выскочил на дорогу, чудом миновав идущую по правой полосе машину, которая тоже разразилась негодующим клаксоном. Он оббежал шевроле спереди и распахнул дверцу рядом с водителем. Хаус сидел, судорожно сжимая руль, из прокушенной губы текла кровь. Уилсон положил руку на его бедро, и почувствовал каменно-сведенные мышцы, которые сократились так сильно, что выступали под кожей, словно он ощупывал анатомический препарат под джинсовой тканью.
Джип засигналил снова, и ему в унисон отозвались другие машины. Движение было вроде бы не очень активным, но это до тех пор, пока они не заблокировали полностью среднюю полосу, да и левую заодно прихватили открытой дверцей.
- Хаус, давай… осторожнее…
Он мягко попытался размять мышцы, но Хаус со сдавленным хрипом перехватил его руку и сжал у запястья с такой силой, что кисть мгновенно онемела.
Сзади снова раздался негодующий сигнал. Водитель джипа опустил стекло и что-то крикнул. Сзади него скопились другие машины, так что при всей своей безбашенности он не мог теперь и сдать назад, чтобы перестроиться на другую полосу.
- Хаус, что с тобой случилось?
Тот с внезапной силой отбросил руку Уилсона и посмотрел ему в глаза.
- Что с тобой случилось, Уилсон? Ко мне сегодня подошла каждая чертова мартышка в этом зверинце, включая даже семисотлетнюю медсестру из детского отделения - я вообще думал, что она давно умерла и в кресле около аквариума сидит ее мумия с вязанием на коленях! Каждый придурок, не имеющий представления ни о том, что такое гепатит, ни о том, зачем нужна в принципе биопсия, и путающий мандрен с мандражем, а печень с печеньем, посчитал своим долгом бросить мне в лицо свое высочайшее мнение, осудить и заклеймить – на мне, между прочим, ни одного свободного места нет. И только ты молчишь все эти дни, как будто все действительно в порядке. Ты ходишь к Кадди, к этой долбанутой адвокатше, ты делаешь мне чертово предложение – да, я понимаю, что у тебя это на уровне рефлекса – ты готов лишиться работы, и ты не сказал мне ни единого слова.
Он выдал все это на одном дыхании и сдвинул, наконец, ногу с тормоза – судорога слегка отпустила.
- Хаус, - сказал на это Уилсон, - говорить тебе, что моя чертова жизнь теперь напрямую и как никогда связана с твоей – бесполезно. Если ты это понимаешь, то нет смысла озвучивать вслух, а если не понимаешь, то это не изменится, что бы я ни сказал. Я верю, ты в курсе, что от этой завтрашней комиссии зависит будущее – наше будущее – и что ты не поставил бы его под угрозу, если бы оно того не стоило. Я хочу в это верить. Не мешай мне.
Он мог бы сказать еще очень и очень много: что как бы Хаус ни сопротивлялся, но он несет ответственность теперь за жизнь Уилсона в той же мере, что и наоборот; что у них нет уже отдельного будущего, а только общее: и что он, Уилсон, рад, черт возьми, делить это будущее, что бы оно ни приносило. Да, временами оно будет, обязательно будет приносить проблемы, приносить горе, приносить боль, но пока Хаус понимает их совместную жизнь так же как Уилсон – это всегда, всегда будет того стоить.
Однако он не сказал ничего – все казалось настолько очевидным, что произнести вслух означало обесценить это понимание, рожденное в глубине сердца.
Сзади снова истерически зашелся гудок.
- Да работает у тебя клаксон, работает! – закричал водителю джипа Уилсон. – Оставь его в покое и проверь дворники, наконец!
Он протянул руку и мягко потянул Хауса за плечо.
- Давай. Пусти меня за руль.
Хаус послушался, тяжело, хватаясь за мокрый капот, доковылял до пассажирского кресла – его хромота сейчас была заметна как никогда - и сел туда, позволяя Уилсону занять водительское сидение и сдвинуть, наконец, машину, освобождая проезд несчастному джипу.
*
До дома они доехали тихо, тихо выпили чаю и тихо легли.
Хауса накрыло, конечно, позже, и в три часа ночи Уилсон обнаружил его на кухне, сидящим со стаканом виски, откуда не было сделано ни глотка, и смотрящим на пустую крысиную клетку. На мгновенье Уилсон подумал, что вместо нее сейчас видит Хаус? Анализ тромбоцитов? Кровоточащую печень? Завтрашнюю комиссию?
Он мягко положил руки Хаусу на плечи сзади и слегка помассировал. Хаус не двинулся с места и только через пару минут склонил голову, прижимая чужую кисть небритой щекой.
- Они скажут завтра, что это было сделано из «академического интереса», - пробормотал он вдруг. – Что я отправил пациентку под нож ради чистой науки.
- А на самом деле? – спросил Уилсон после паузы.
Это был вопрос, который мучил его все эти дни. Тот, который он боялся произнести вслух. Он хотел верить, что не исследовательский интерес толкнул Хауса на то, чтобы нарушить течение жизни стольких людей. Уилсон принимал возможность пожертвовать чем-то ради попытки Хауса спасти человека – никто не обещал, что будет легко. Жертвовать собой ради попытки Хауса самоутвердится в диагностике он, может, и не был готов. Днем, раз за разом, всем, кто хотел слышать, Уилсон повторял: «Он только боролся за жизнь пациентки». Но ночью, лежа в кровати без сна, когда сумерки не просто клубятся по углам, но и гримасничают, присаживаясь на край кровати, он спрашивал сам себя: «Полно, а за это ли он боролся?». Уилсон хотел верить, да. Но еще он, черт возьми, хотел слышать это.
- Уилсон, если бы можно было вылечить ее, не узнав, от какой болезни она умирает – я забил бы на этот диагноз, - ответил Хаус.
Это было все, что Уилсон хотел услышать. Любой, кто знал Хауса хоть немного, понимал, чего стоит такое признание.
Он склонился и поцеловал растрепанную макушку.
- Это самое главное. И я не хочу больше слышать, что человек, которого я люблю, пожертвовал жизнью пациентки ради науки. А с комиссией завтра будь, что будет.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, NC-17, Слэш

---

Historia morbi [6] Epicrisis. Глава 5

[Createress]

Epicrisis
Автор: Creatеress
Бета: Не в этот раз, увы
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.

Глава 5

Глава 5
Мэгги – милейшее, миниатюрное создание со взбитыми пепельными кудряшками – была новой старшей медсестрой на отделении онкологии, и Уилсон ровным счетом ничем не мог на нее пожаловаться, если не считать того, что она как минимум три раза уже срывала его в больницу, когда он был дежурящим на дому врачом. Когда же он был в больнице, Мэгги и вовсе появлялась в его кабинете с регулярностью клоуна, выскакивающего из шкатулки. Уилсон допускал, что Хаус мог быть прав, подозревая, что приверженность Мэгги к общению с заведующим отделением не лишена сексуального подтекста, однако старшая медсестра ровно с таким же энтузиазмом дергала и всех остальных врачей, доводя их до истерик реальными и вымышленными симптомами у пациентов.
- Да… да, - китайским болванчиком кивал он. – Нет, я верю, что у миссис Холистер затруднение дыхания. Это вполне возможно, потому что она поступила с опухолью пищевода, а та может пережимать трахею.
- Доктор, вы должны обязательно пойти посмотреть! У нее хрипы, и ей приходится есть только жидкую пищу, потому что…
«… потому что у нее опухоль пищевода», - про себя закончил Уилсон со смиренным вздохом.
- И я вызвала ее лечащего врача, и он позвонил рентгенологам и попросил сделать анализ на концентрацию газов крови, там все в порядке…
«Так какого же черта ты тогда меня к ней вызываешь?» - мысленно вопросил онколог, не переставая улыбаться.
- Я никогда такого не видела, это…
- Это простейший случай, - оборвал ее Хаус, вставший в дверях. – У вас на отделении есть успокоительное, феназепам, например?
- Да, доктор, - активно закивала Мэгги, глядя на него во все глаза.
- Две таблетки, пожалуй.
- Дать ей прямо сейчас?
Хаус покачал головой, подходя к столу.
- Ей вообще не надо. Выпейте сами.
Уилсон не удержался от улыбки, прикрывая глаза, а когда открыл их, то они уже были с Хаусом вдвоем в кабинете.
- Мне кажется, я не получу от нее новогоднего подарка, - высказал предположение Хаус, задумчиво водя набалдашником трости по полировке стола.
- Полагаю, она еще и рождественским эльфам наябедничает, и тебя занесут в реестр плохих мальчиков, - согласился Уилсон. - Не говоря уже о том, что доктора Хейстака заставили прервать отпуск, чтобы он вышел ответственным врачом на отделение хирургии вместо Камалы, так что он тебя в ближайшее время тоже не возьмет на экскурсию с другими детьми…
- Не уложит спать, не подоткнет одеяло на ночь… Да и в неврологии мне не рады сегодня – у них пропал барбитурат, и они почему-то злятся на меня.
- Я точно не уверен, но может это потому, что ты его украл? – предположил Уилсон.
- Украл, конечно, но они-то об этом вроде как не знают.
- Ну, тогда это, наверное, потому что две недели назад ты заявил их ведущему специалисту, что у нейрохирургов должны быть такие огромные мочевые пузыри, что для головного мозга места уже не остается, несмотря на крошечные желудки?
Хаус хмыкнул, исподлобья глядя на Уилсона.
- Какие они злопамятные, эти нейрохирурги.
Несмотря ни на что, вдвоем в этом кабинете, где они за этот год уже ссорились, мирились, швыряли вещи со стола и занимались сексом, им было тепло.
«Это оно», - подумал Уилсон. – «Это то самое, ради чего люди связывают свои жизни вместе. Чтобы столкнуться с проблемами не просто держась за руки, но каждое мгновенье чувствуя тепло друг друга».
- Замени меня на занятии со студентами, пожалуйста, - попросил он, поднимаясь на ноги. – Это третий курс, просто посмотри с ними рентгенологические снимки.
- Уилсон, я похож на человека, который добровольно пойдет заниматься с неандертальцами из медицинского колледжа? Кроме того, я занят.
- Интересно, чем? Форман забрал диагностическое отделение себе. Кроме того, если ты не пойдешь, нам придется поменяться: я отправлюсь заниматься с неандертальцами, а к тебе я пришлю Кадди и Хелену. Последняя уже съела свою сегодняшнюю дозу прозака – тебе даже вывести из себя ее не удастся.
- Ладно, по рукам, - поспешно согласился Хаус. – Пойду узнаю, где пряталось такое количество довольно крупных существ, пока питекантропы развивали центральную нервную систему.
- Под сенью твоего непомерного самомнения, - отозвался Уилсон и коротко обнял его, перед тем как Хаус открыл дверь.

Разговор с Кадди ожидался тяжелым и именно таким он и был.
Когда она закончила обрисовывать их безрадостные перспективы и в упор посмотрела на Уилсона, тот только и сказал:
- Если его уволят, но сохранят лицензию, то мне придется уйти тоже. В Принстоне ему работу больше не найти.
Кадди откинулась на стуле, опираясь подбородком о сцепленные пальцы.
- Я думала, что ты что-нибудь такое скажешь. А если лицензию аннулируют?
- Тогда не знаю, - искренне ответил Уилсон.
Представить Хауса без медицины, это было что-то за гранью. Как солнце, которое всходит, но не светит.
Хаус, которого он крайне редко видел с каким-нибудь медицинским инвентарем и никогда в белом халате, был в его сознании прочно спаян с профессией врача.
- Ты говорил с Хазе?
- Хазе хочет крови.
Кадди вздохнула, даже не пытаясь скрыть тревогу, затаившуюся в глубине ее блестящих глаз.
- Комиссия послезавтра – ты сумеешь держать Хауса в узде хотя бы во время нее?
Уилсон сделал отрицательный жест.
- Никто не способен держать Хауса в узде, кроме самого Хауса, и только тогда, когда он этого захочет
- Тогда, - ответила Кадди, - тебе лучше сделать так, чтобы он захотел.
Она была, конечно, права, но положа руку на сердце, Уилсон думал не об этом, пока шел от кабинета главврача по коридорам больницы. Он остановился перед учебной комнатой, на внутренних окнах которой не опустили жалюзи, и стал молча наблюдать за Хаусом, перелистывающим снимки перед студентами.
- Треугольная тень в легких.
- Тромбоэмболия легочной артерии? - предположил кто-то, и Хаус согласно кивнул.
- Тромбоэмболия ветвей легочной артерии, мои дорогие мартышки, если уж точно. Хотя то, что к третьему курсу вы научились читать по букварю - это приятно. Тромбоэмболию самой легочной артерии вы на снимках не увидите.
- Она не отображается на рентгене?
- Просто трупам его обычно не делают.
- А в одиночку реально откачать человека с сердечным приступом на улице? – выкрикнул очень высокий, худой, бритый мальчишка с последней парты.
- Реально, - кивнул Хаус, неприметно опуская руку под стол, чтобы стиснуть шрам на бедре через джинсы. Он предсказуемо отозвался болью, но она хотя бы локализовалась теперь только под пальцами. – Реально, если это молодой здоровый человек с асистолией. Только молодые здоровые люди нечасто падают на улице с асистолией.
- А прекордиальный удар1 делать нужно? – уточнила темноглазая девушка с копной ярко-оранжевых косичек-афро.
- Ну, - задумчиво ответил диагност, - если вы этого человека давно знаете и ненавидите, и годами мечтали безнаказанно садануть ему кулаком в грудь, то – да, можно сделать прекордиальный удар, пока он валяется без сознания. В остальных случаях – необязательно.
Он перелистнул снимок в проекторе. Для человека, ненавидящего учить заведомых «врачей для приличия», он получал от этого слишком большое удовольствие.
Хаус и сам не видел снимков до этого, так что с не меньшим интересом посмотрел на изображение грудной клетки, где практически вся правая ее половина была залита ровным белым цветом, словно пленка оказалась бракованной или засвеченной.
- Да тут вообще нет одного легкого, - воскликнул светловолосый мальчишка, вскинув золотистые брови. – Пульмонэктомия2?
Хаус неопределенно махнул рукой.
- Вон виден легочный край на самом верху. Это тотальная правосторонняя пневмония.
После такого заявления они все с уважением уставились на снимок, включая даже парня с прической под летчика первой половины двадцатого века, который большую часть занятия тихо продремал с открытыми глазами.
Девочка, сидящая одна за первым столиком, по-мышиному дернула остреньким носиком.
- Господи, а ему дышать не трудно было?
Хаус оглядел их всех и, повернувшись к снимку, повысил голос:
- Скажите, вам дышать не трудно было?
Он замер, слегка склонив голову к плечу, будто в самом деле ожидая ответа, а Уилсон, наблюдающий все это через стекло не смог удержаться от улыбки.
- Молчит, не отвечает, - с видимым разочарованием в голосе произнес Хаус и, поворачиваясь, встретился на мгновенье взглядом с Уилсоном.
Это длилось всего секунду, а потом Хаус вернулся к своей благодарной публике, а Уилсон, приняв, наконец, решение отправился дальше по коридору.
Студенты вовсю скрипели ручками, описывая снимки, и Хаус получил несколько минут передышки.
Взгляд Уилсона не шел у него из головы.
Он понимал, на самом деле, понимал, что у него проблемы, хотелось ему это обсуждать или нет. И его никогда не смущала вероятность того, что его действия принесут проблемы другим людям. Но не такие проблемы, и не Уилсону. Эта мысль, настойчиво отгоняемая последние дни, впилась ему-таки в мозг. Забывшись, Хаус попытался положить ногу на ногу.
Боль была словно раскаленное шило, вонзившееся сквозь мышцы прямо в кость, рванувшее по нервам в спинной мозг, а потом по позвоночному каналу в голову, где распорола туго натянутый между висками канат выдержки.
Рука крепко сжала баночку викодина и палец поиграл с защелкой крышки, тем специфическим движением, похожим больше всего на поглаживание головки члена при онанизме. Хаус прикрыл глаза, и перед мысленным взором буквально встала россыпь белых таблеток, словно видение раскаленными иглами выбитое на внутренней поверхности век. Он воочию почувствовал гладкую поверхность таблетки языком, ее горечь, переплавляющуюся в специфическое чувство онемения, ее неловкую величину, когда сглатываешь, пытаясь всухую протолкнуть в покрытое наждаком горло. А потом тягостные моменты ожидания и затем…
Облегчение, которое прокатывается по всему телу и на несколько времени…
От этих мыслей рот у него наполнился густой слюной, словно у голодающего. Желание было почти нестерпимым.
- Мы закончили, - заметила девушка с плохо замазанными тональником прыщами и глубоко посаженными умными глазами. – Доктор?
- Веселье никогда не утихает, - пробормотал Хаус и перелистнул снимок.
Сделав это, он поднял глаза и снова посмотрел в окно аудитории, но Уилсона там не было.
*
Камала ударила по клавише Enter изо всех сил, и Уилсон почти поверил, что клавиатуру расколет пополам.
- Привет, - тихо вклинился он между пулеметными очередями печати.
Женщина подняла на него взгляд и тут же снова уставилась в экран ноутбука. Если она была рада сегодня видеть Уилсона, то скрыла это безо всякого труда.
Ему не хотелось приходить, но, пожалуй, ради Хауса Уилсон был готов использовать все шансы.
- Ты не был на конференции в Риджерсе вчера, - не выдержав тишины, все же заговорила первой Магнер.
- Я хоронил крысу.
- Ты все-таки прикончил Хауса?
- Настоящую крысу. Четвероногую, - уточнил Уилсон.
Камала одарила его долгим утомленным взглядом, а потом вернулась к компьютеру.
- Не люблю крыс.
- Стив был довольно умным животным. И очень любил Хауса.
- Ммм? Ну, хорошо, что его хоть кто-то любит.
Уилсон дождался очередного перерыва в стаккато клавиатуры и вставил:
- Знаешь, Хаус сам себе злейший враг.
- Нет, - оборвала его Магнер, лихорадочно закусывая сигарету и роясь в ящике стола, чтобы найти зажигалку. – Пока я жива, определенно не злейший.
Уилсон вдруг мягко вытащил сигарету из ее полных губ, переломил между пальцев и бросил в пепельницу. Камала с мгновенье просто смотрела на него, а потом, словно сорвавшись, со всей силы швырнула зажигалкой куда-то в угол кабинета. Уилсон проводил этот полет взглядом и вернулся к разговору.
- Он, конечно, козел. Никто в этой больнице лучше меня не знает, каким козлом он может быть…
- Но хороший секс слегка искупает тебе неудобства?
Это был удар по правилам, хотя и не соответствующий действительности. Хороший секс в их отношениях появился гораздо позже, чем они с Хаусом буквально вросли друг в друга.
- Ты знаешь, - сказала хирург, - мне плевать, когда кто-то нарушает какой-то регламент страховой. Но есть правила. Другие правила. Никто и никогда не имеет права заставить хирурга взяться за операцию, которую он делать не хочет. Даже заведующий, даже главврач. В крайнем случае, они могут встать и выполнить операцию сами, но не более того. У девчонки были противопоказания, однако пойди он делать биопсию сам – мне плевать. Но он не имел права убивать ее моими руками. Все ваши больные, они умирают от того, что не подействовали лекарства, не сработала иммунная система, не поддался вирус. Они умирают от того, что что-то там, слабо от вас зависящее, чего-то не сделало. Но они не умирают от того, что вы сами что-то сделали. Что-то своими собственными руками. В этом разница между хирургами и остальными, - она перевела дыхание. – Никто кроме нас не убивает собственными кровавыми руками. Поэтому мы на особом положении. Поэтому есть правила.
Она уронила руки на стол и опустила голову. Уилсон мягко погладил ее по тыльной стороне кисти.
- Комиссия послезавтра. Что ты собираешься делать?
- Я сама еще не знаю, Джеймс, - ответила она после молчания, - прости.
После всего у него просила прощения Камала. Уилсон лениво прикинул, как могло быть еще хуже.
*
В ванной шумела вода, когда телефонный звонок заставил Хауса отвлечься от книги в его руках. Шансы на то, что Уилсон выскочит мокрый и обнаженный, были соблазнительны, но призрачны и Хаус поднял трубку.
- Алло, - произнес женский голос.
Хаус вздохнул.
- Я ничего не покупаю, мне плевать на глобальное потепление и я уже нашел собственную веру.
Эллоди неприкрыто хмыкнула.
- Хаус, раньше ты ненавидел меня за то, что я спала с Джеймсом, а ты нет. Теперь ты с ним спишь, а я нет, и ты все равно меня ненавидишь. В ком из нас проблема?
- В тебе, разумеется. Я-то совершенен, - отозвался Хаус и, повысив голос, позвал Уилсона.
Тот вышел уже в полотенце, но еще сухой – видимо искупаться не успел.
Уилсон быстро перехватил трубку и вернулся ванную – единственное место, где ему удавалось поговорить без хаусовских комментариев.
- Эллоди?.. Да, привет… Да… Да… Пока ничего не понятно… Да, конечно, пожалуйста.
- Я поговорила с Биллом, - сказала женщина. – Он предложит тебе место в онкологии и будет рад взять на работу Хауса.
- Рад? – в принципе Уилсон мог допустить, что существуют те, кто не осведомлен подробно о характере Хауса, но «рад» - это уже перебор. – А ты сказала ему, что Хаус злобный тролль и питается чужим чувством самоуважения на завтрак?
- Нет, но я сказала ему, что Хаус гениальный диагност, замечательный нефролог и отлично разбирается в инфекционных болезнях.
- А ты дипломатична, - протянул Уилсон, и они оба рассмеялись.
- Только, - отсмеявшись, сказала Эллоди, - эта программа действует как «размещение партнеров».
Уилсон помолчал, пробуя рукой воду в ванной.
- Я понял. Весьма романтично.
- Не хуже, чем брак по залету, - подтвердила Эллоди и разъединилась.
В ванной текла вода, чтобы Уилсон мог спокойно поговорить, не опасаясь, что его подслушают, но поэтому и он не услышал, как Хаус тихо опустил на рычаг трубку параллельного телефона.


~ ~ ~
1. Удар кулаком по грудине, по некоторым техникам выполняется перед непрямым массажем сердца, в надежде восстановить сердцебиение
2. Удаление легкого

От автора

Пользуясь правом авторского произвола, посвящаю эту главу своей студенческой группе: Ребята, вы еб@нутые, но вы были лучшей компанией, чтобы пережить эти 6 лет.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш

---

Historia morbi [6] Epicrisis. Глава 4

[Createress]

Epicrisis
Автор: Creatеress
Бета: Не в этот раз, увы
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.

Глава 4

Глава 4
В кабинете адвоката, куда Хауса-таки заманил Уилсон, применив запретную технику зубозаговаривания, действительно сильно пахло духами, и были эти духи, в самом деле, очень и очень сладкими. Хаус уловил запах ванили, мускуса и, кажется, амбры.
- У вас есть что-нибудь присовокупить к делу? – излишне жизнерадостно поинтересовалась Хелена Кларк – неопределенного возраста крашенная блондинка с излишне темными бровями.
У Хауса было что присовокупить к делу, но даже он понимал: все присовокупленное станет уже последними гвоздями в крышку его гроба, поэтому ограничился тем, что сказал:
- Да. Сладкие духи – вечерний аромат, а сейчас одиннадцать утра.
Хелена расплылась в такой улыбке, что Хаус мог легко оценить ее зубы мудрости.
- Как мило, что вы заметили мои духи! Так вот, я хотела сказать, что если против вас выдвинут иск, нам придется его признать, - лучась счастьем проинформировала она Хауса. – Из лаборатории получена копия того анализа – так что факт подлога можно считать доказанным. Подлога, повлекшего… э… ряд осложнений, так?
- Ну, полагаю, легкий случай смерти определенно осложнил течение ее заболевания, - заметил диагност, - так что можно и так сказать, да.
- Вы знали реальное количество тромбоцитов? Вы были поставлены в известность о риске кровотечения? И после отказа хирурга вы подделали анализ?
На каждый из этих вопросов ответ был «да», и каждое следующее «да» - мрачнее предыдущего.
- Ну что? – поинтересовался Хаус. – Это дело даже хороший адвокат не выиграл бы?
- Именно, - все так же улыбаясь, подтвердила Хелена.
- А ты не прошла в коллегию адвокатов, даже когда конкурс был два места на человека?
- Точно, - согласилась она, не утратив своей радости ни йоту.
Хаус плюнул и сдался. Он откинулся в кресле, вперив взгляд в потолок, однако так запах стал словно еще сильнее.
- Доктор, а у вас есть еще какая-то специализация? – мимоходом поинтересовалась адвокат, перебирая документы.
Хаусу вживую виделось, как от каждого движения над поверхностью бумаги взвивается облачко аромата.
- Я хорошо читаю с листа на пианино, могу импровизировать на гитаре…
- В медицине?
- Секс со мной похож на карри. А что?
- Если комиссия не сочтет, что у вас были убедительные причины настаивать на биопсии, то она предпочтет лишить вас диплома без вариантов. Вы в курсе, сколько правил вы нарушили?
- Никогда, - открестился он. – Они меня раздражали – я их игнорировал.
- Надо не игнорировать, а бороться с тем, что тебя раздражает, - в лучших традициях американской мечты отозвалась Хелена.
- Меня раздражаешь ты. Можно я буду бороться с тобой? – попросил Хаус, но адвокат умудрилась и это пропустить мимо ушей.
- Скажите, а ваша наркозависимость не могла повлиять на принятие вами медицинских решений?
Хаус очень живо представил себе, как можно было бы схватить пузырек духов со стола и сунуть Хелене прямо в накрашенный алой помадой рот между лошадиными зубами, как яблоко рождественскому поросенку.
- От тебя так пахнет духами, что у нормального человека слезятся глаза, инструкция к полижинаксу засунута под стекло – упорный кольпит¹, и я могу поспорить на трость, что твоя улыбка порождение прозака – это все могло повлиять на то, что тебя бросил уже второй муж?
Ее небрежно накрашенные губы округлились почти в правильную букву «о», но Хаус уже встал из кресла.
*
В тот день Уилсон испытал давно забытое ощущение, когда боишься взять телефонную трубку, чтобы не слышать, что тебе скажут. Однако, глядя на бесстрастные буквы на экране мобильного, гласящие, что звонит ни кто иной как Хазе, он все же переборол себя.
- Добрый день, - привычно растягивая гласные, поздоровался председатель комиссии.
Учитывая, по какому делу ему звонил Хазе, можно было предположить, что он найдет другой вариант приветствия, но Уилсон не стал спорить и подтвердил: бывали дни и похуже.
- Я полагал, вы еще в отпуске, сэр.
- Вернулся пораньше. Я думаю, нет смысла затягивать это дело, доктор Уилсон. Сумеете подготовить комиссию к среде?
Это была фраза с вопросительной интонацией, но Уилсон прекрасно знал, что на самом деле вариантов ответов тут не предполагается.
- Конечно.
- Хорошо. Доктор Леммон сказала, что сделает заключение. Что-то мы с вами слишком часто встречаемся последнее время, не находите?
Доктор Хазе мягко, бархатисто рассмеялся и повесил трубку.
Уилсон кинул телефон в карман и решительно вышел из кабинета.
*
Хаус дополз до собственного отделения и упал в кресло в диагностической комнате. Голова, разболевшаяся еще до визита в обитель Хелены, массированную атаку юридических заморочек и духов уже не перенесла и отзывалась яростной болью в темени на каждую попытку движения, словно Хаусу дали по макушке ледорубом. Перед глазами запрыгали темные пятна, перемежающиеся световыми всполохами, какие бывают, если слишком сильно нажать на глазные яблоки. Он огляделся по сторонам, но очертания предметов заметно расплывались, и от этого зрелища Хауса так замутило, что тошнота даже отдалась холодком во рту.
От внезапно вспыхнувшего электрического света, залившего комнату до самых краев, Хаус дернулся, зажмуриваясь изо всех сил, почти уверенный, что глаза у него вот-вот вытекут из глазниц.
- Хаус?
В голосе Чейза явственно превалировала вопросительная интонация, будто он в самом деле мог перепутать своего начальника с кем-то.
- Его здесь нет, - отозвался Хаус, не открываясь глаз и изо всех сил пытаясь уговорить собственный желудок, что нет никаких причин расставаться с завтраком.
- А что вы тут вообще забыли в воскресенье?
- Дома Уилсон. Туда нельзя вызвать проститутку, - ответил Хаус, готовый поделиться информацией о встрече с адвокатом только под сывороткой правды.
Чейз поджал губы и покачал головой, но выражение его лица тут же стало серьезным и даже подозрительным.
- Вы ведь не со вчерашнего дня тут сидите?
Хаус все-таки рискнул приоткрыть глаза и кинул на Чейза взгляд полный отвращения.
- Я не принимал викодин, и у меня нет передозировки, - сразу отрезал он, отметая все промежуточные звенья диалога.
Чейз не выглядел успокоенным, но Хаус уже снова сомкнул веки, и перед мысленным взором его тут же встали матово-поблескивающие белые таблетки. Даже удивительно насколько это, непритязательное в общем-то, зрелище могло выглядеть притягивающим.
- А ты здесь что делаешь, Златовласка? – выдавил из себя Хаус.
Голос для него самого прозвучал этаким карканьем.
- Я дежурил, - отозвался Чейз, судя по звукам наливающий себе кофе. – В терапии лежит миссис Бэйбс. Делали тесты на малярию.
- Правильно, так им и надо. Я тоже терпеть не могу наших терапевтов.
- Хотелось бы знать, кого вы можете терпеть, - еле слышно пробурчал себе под нос Чейз и добавил уже громче: - А я предполагаю, что это эндокардит.
- Это волчанка, - непререкаемо объявил Хаус.
На мгновенье Чейз с изумлением уставился на него, но тут же возразил:
- Это не волчанка! Нет никаких признаков системного пораже…
Тут он осекся, осознав, что даже при всей гениальности Хаус вряд ли может поставить диагноз, исходя из одной только фамилии больной, и это, очевидно, розыгрыш.
Хаус дернул уголком губ, просто потому что было приятно слышать, как Чейз не соглашается с ним из чистого автоматизма.
Но, проклятье, как же все-таки голова болит!
- Я не хочу с вами спорить, но…
- Напрасно. Если ты не будешь спорить со мной, то растеряешь последние остатки мозгового вещества.
- Да вы меня разделываете, стоит мне рот открыть! – воскликнул Чейз, которого тяжелая бессонная ночь весьма сподвигла на откровенность.
Хаус пожал плечами, с удовлетворением ощущая, что голову, кажется, слегка отпускает.
- Подбирай аргументы так, чтобы было не подкопаться. В этом и смысл.
- А это возможно? Хаус, вас нельзя переиграть, когда вы спорите просто из желания спорить, поэто… Черт, да у вас же кровь носом идет!
Хаус смахнул щекочущее ощущение с лица и с каким-то пустым удивлением посмотрел на собственные окровавленные пальцы.
Чейз слетал за тонометром и, как ни препятствовал Хаус, заглянул в монитор.
- 160 и 110. Голова болит?
- Нет, я морщусь и тру висок просто, чтобы быть похожим на Роберта де Ниро.
- Хаус, да у вас гипертонический криз.
- Серьезно? А я думал, что мы уже не Канзасе и передо мной просто разворачивается дорога из желтого кирпича. Может, принесешь мне клофелина или поболтаем еще, пока мои мозги не размажет по черепной коробке?
- Хаус, вас надо госпитализировать на отделение… - увещевательно начал молодой человек и тут же замолчал, потому что его начальник закрыл глаза и устроился в кресле поудобнее.
Чейз сдался.
*
Духи Хелены врезались в память Уилсона уже давно и так крепко, что он мог бы в любое время сгенерировать фантом этого аромата в головном мозгу, будь он склонен к мазохизму, например. Был один медленный танец на каком-то корпоративе много лет назад, когда к нему прижималось ее податливое тело, да… Однако куда сильнее этот запах въелся в его память за последний год, пока он выписывал Хелене прозак без рецепта.
- Великолепно выглядите, эта прическа замечательно подчеркивает прекрасную форму ваших ушей, - разулыбался Уилсон, и адвокат рассмеялась в ответ, встряхивая головой.
Красивые крашенные волосы блеснули и легли такой же правильной тщательно уложенной волной.
Расчет был верен – хорошая стрижка и укладка приносят много комплиментов от всех, а вот «прекрасная форма ушей» - это высший пилотаж.
- Был у вас Хаус?
- Заходил, - не стала отпираться Хелена.
Уилсон, все еще улыбаясь, нарочито расслаблено сел в кресло.
- Ну и какие перспективы?
Хелена кокетливо покачала головой, снова демонстрируя новую укладку.
- Джеймс, я не могу вам сказать.
Уилсон кивнул, слегка нервно прокручивая ручку с ее стола в пальцах.
- Послушайте, речь ведь о Хаусе. Даже если не принимать во внимание, что его собственная социализация уже давно привела бы его в тюрьму, если бы я не вмешивался, это же... – он сделал паузу, подбирая правильные слова, а потом прибегнул к испытанному приему – растопил нервозность в улыбке. – Я собираюсь когда-нибудь все-таки уговорить Хауса вступить со мной в брак. И если у него неприятности, действительно серьезные неприятности, я имею в виду, то, пожалуй, я сделаю это прямо сейчас.
Адвокат заколебалась.
- Вы же знаете – по правилам разговоры с адвокатом полностью конфиденциальны.
- О да, - согласился он и машинально потер заднюю сторону шеи. – К сожалению, всем приходилось иногда нарушать правила… выписывать прозак без рецепта, например.
Это было не слишком-то этично, но Уилсон уже давно был близок, опасно близок, к отчаянию.
Повисло молчание. Уилсон пообещал себе больше не давить, но эта тишина явно действовала на Хелену еще сильнее.
- Можете заказывать кольца, - ответила она, наконец.
*
Хаус уютно вытянулся в кресле, стараясь не двигать лежащей на столе рукой, в которую была воткнута игла капельницы. Чейз еще раз поправил стойку которая в этом не нуждалась и сел в соседнее кресло недалеко от доски для дифдиагноза.
- Хаус, - вдруг сказал он, - а что если сказать, что анализ исправили не вы?
- Они не поверят в прижизненного призрака Фрэнка Эбигнейла², - отозвался Хаус, прижимая языком к нижнему небу таблетку клофелина.
- Скажите, что это был я. В крайнем случае, меня просто уволят – а вы заведующий отделением, вам такое определенно еще припомнят в дальнейшем.
Хаус усмехнулся и открыл светлые глаза.
- Нет, Чейз. Меня в любом случае никуда дальше заведующего отделением никогда не пошлют уже, - он помолчал, а потом, не глядя на собеседника, спросил: - Это идея Кэмерон?
- Мы все волнуемся, - уклончиво ответил молодой человек.
Хаус снова опустил голову на спинку кресла.
- Думаешь, из ваших отношений выйдет что-то хорошее? – спросил он через какое-то время таким тоном, каким собеседнику явно дают понять, что сами придерживаются противоположного мнения.
Чейз молчал так долго, что Хаус заподозрил, будто тот решил подремать слегка после дежурства.
- Думаю, нет, - последовал, наконец, ответ. – Поэтому я решил влюбиться в нее только до нового года. Потом я приду в себя. Но сегодня всего лишь двадцать восьмое декабря.
Улыбка у него вышла совсем не веселой, но Хаус все равно успокоился. Если до нового года, то ладно.
Он почти не удивился, увидев Уилсона на пороге, да и тот не выглядел пораженным, словно такую картину и ожидал увидеть.
- Чейз, иди домой, отдохни. С капельницей тут я сам разберусь.
Уилсон пробрался в соседнее с Хаусом кресло и, как только дверь за Чейзом закрылась, Хаус сделал характерное движение рукой.
- Капельницу хочешь?
- Спасибо, как-нибудь обойдусь, - ответил Уилсон, и было что-то такое усталое в его голосе, что Хаус не выдержал, протянул свободную руку, коснулся мягких волос, зарылся пальцами в завитки на затылке и притянул к себе.
Уилсон, не сопротивляясь, прижался виском к его плечу, позволяя сухим горячим пальцам касаться своего лба, век, губ, подбородка и снова гладить по волосам.
Ни слова между ними сказано не было.


~ ~ ~
1.Воспаление влагалища
2. Легендарный американский мошенник, прототип главного героя фильма "Поймай меня, если сможешь".


От автора: Если вам что-то нравится или, особенно, не нравится, я буду рада это услышать. Мне непривычно и не слишком удобно выкладываться без бетинга и без альфа-ридинга, так что особенно хочется знать, куда именно меня заводит история по мнению читателей. Спасибо.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш

---

Фанфик

[Saviliya]

Название: Душ
Автор: Saviliya
Бета: Неко
Рейтинг: PG-13
Размер: Мини
Пейринг: Хаус/Уилсон
Жанр: Слэш (яой); Романтика
Отказ: Отказываюсь.
Фэндом: House M. D.
Аннотация: Смазанное признание и несмелое принятие чувств.
Комментарий от автора: Этот бред приснился однажды автору, и автор решил, что, чуть изменив, это вполне сойдет за фанфик. Так что вот. И с названиями у автора туго.

Душ

Хаус тащит Уилсона в ванную комнату, подхватив под руку. Тот смело опирается на друга, почти повиснув на нем.

—Уилсон, какого черта?..

—Заткнись, Хаус. Я зашел в бар и немного выпил. Что в этом такого? - вполне осознанно говорит Уилсон, залезая в душ, - Лучше скажи, какого черта ты меня притащил сюда?

—Чтобы ты немного протрезвел, - отвечает Хаус, только что придумав эту причину. Вообще, он не знает, зачем привел его сюда, а не бросил на кровать в спальне.

Грег включает душ и регулирует температуру воды, пока Уилсон, облокотившись спиной о стенку душевой, стягивает с себя пиджак и рубашку.

Кровать. Спальня. Пиджак и рубашка. Брюки... Брюки?

—Что ты делаешь?! - внезапно резким и сорвавшимся голосом Хаус одергивает уже собравшегося снимать штаны Уилсона, - Рубашки достаточно, - со злостью и досадой говорит Хаус и направляет душ на Джеймса, отворачиваясь в сторону. Он не хочет его видеть.

Уилсон достаточно пьян, чтобы не различить эту сомнительную нотку досады. Но его опьянения не достаточно, чтобы не заговорить и не попробовать достучаться.

—Послушай, - тихо и устало начинает Хаус, наощупь управляя душем, - Мне кажется, что мое отношение к тебе выходит за рамки дружеских. Эта дурацкая ситуация... Да и множество других подобных... В общем, нам нужно это обсудить. Я хочу уехать, найти другую работу. Думаю, у меня получится разыграть хороший спектакль перед Кадди. Пойми, я просто не хочу мучиться. Я никогда не думал о других, только о себе. Поэтому для меня будет лучше уехать отсюда, - говорить с не слишком трезво соображающим Уилсоном проще. Потому что он не попросит посмотреть в глаза, он не заставит еще раз все обдумать. Он не врежет по морде, в конце концов.

Струи прохладной воды ласкают шею и лицо. Брюки уже намокли, но это не страшно.

—Хаус, - пьяно смеется Джеймс, - что ты несешь? Хочешь сказать, что ты гей? - смех становится еще сильнее, и Уилсон начинает икать, - Не верю.

—Да и черт с тобой, - выплевывает ему в лицо Грег и ударяет по крану.

Вода выключается, а душ летит на пол душевой кабинки.

Хаус кидает на плечи Джеймсу полотенце и ведет его в спальню.

—Ложись спать, - раздраженно говорит Грег и подталкивает Уилсона к кровати.

—А разве ты не хочешь меня раздеть? - язвительно - насколько это возможно в его состоянии - спрашивает Джеймс и засыпает, как только голова касается подушки.

Хаус выключает свет и выходит за дверь, тяжело приваливаясь к ней спиной. Жалость к самому себе неприятная вещь. Да еще и нога ноет, словно напоминая об абсолютной ничтожности окружающего мира. Он поспешил, ему действительно надо уехать. Грег обреченно вздыхает и, подхватив трость, отталкивается от двери в направлении своего номера.

///

Утро следующего дня наступает слишком быстро. Хаус кидает свои вещи в рюкзак и переступает порог номера, тут же удивленно отшатываясь назад.

На полу справа от двери сидит Уилсон. Растрепанный и не собранный.

—И давно ты тут сидишь? - ровным голосом задает Грег совершенно не интересующий его вопрос. Сильнее ему хочется знать, почему.

—С прошлой ночи, - лениво отвечает Уилсон. - Я тут подумал...

—Неплохое начало, - сарказмом огораживается Хаус от возможной попытки влезть в его душу со стороны Уилсона.

—...Не перебивай! - приказывает он, - Подумал и решил, что я могу принять новый... вид наших отношений. Если ты, конечно, готов делиться одеялом.

—Ты отдаешь себе отчет в своих действиях?

—Иначе бы не стал говорить об этом, - улыбается он.

///

Полчаса на укладку волос и десять минут на то, чтобы одеться. Уже готовый Уилсон выходит из гостиницы. Наверняка пофлиртовав с девушкой на ресепшен, - немного ревниво добавляет про себя Хаус.

—К тебе? - спрашивает Джеймс, пока они идут к машине.

—Есть другие варианты? Или ты с похмелья купил себе квартиру? - ядовито отвечает Хаус.

Уилсон опускает глаза и уже собирается открыть дверь со стороны руля, как Хаус кладет свою руку ему на ладонь, остановившись очень близко от его спины. По телу пробегает волна мурашек, а кажущаяся не достаточной близость порождает легкий полувскрик-полувздох.

—Теперь так можно, да? - спрашивает Уилсон, немного повернув голову в бок.

—Необходимо, - слишком жарко для такой невинной ситуации выдыхает Хаус.

Вроде и люди смотрят, а вроде и положение обязывает. Да и в машине тоже не особо спрячешься. Поэтому Хаус поворачивает Уилсона на себя и легко целует в губы. Люди вокруг охают от неожиданности, кто-то матерится и плюётся, а кто-то просто проходит мимо. Но Уилсону плевать, а Хаусу тем более. Это их первый поцелуй, который они должны запомнить.

///

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, Слэш, PG-13

---

Historia morbi [6] Epicrisis. Глава 3

[Createress]

Epicrisis
Автор: Creatеress
Бета: Не в этот раз, увы
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.

Глава 3

Глава 3
Будильник обычно играл жизнерадостную, но спокойную мелодию, за исключением тех случаев, когда накануне до него успевал добраться Хаус. Уилсон просыпался, спихивал с себя чужие, не полегчавшие за ночь руки-ноги, зевал, вытягивал руки над головой, разминал суставы, позволяя Хаусу из-под полуприкрытых век рассматривать его чуть загорелое тело, встряхивал головой, сбрасывая остатки сна. Был он в этот момент очень похож на смешного щенка, который потягивается и сонно хлопает глазами под широкими бровями. Потом Уилсон лез в тумбочку и доставал какой-нибудь нестероидный противовоспалительный крем, и Хаус со вздохом открывал глаза, понимая, что притвориться спящим не прокатит. От каждого прикосновения к застывшим за ночь покалеченным мышцам боль вспыхивала бело-алым пламенем перед глазами и влажным жаром закладывала виски, так что Хаус, по возможности отвернувшись, закусывал губы или уголок подушки, чтобы не кричать. Постепенно от поглаживающих движений Уилсон переходил к разминающим, и тогда боль, осатанев, взвивалась еще сильнее, но потом утихала и к тому моменту, когда он начинал осторожно сгибать и вращать ногу Хауса, уже становилась вполне терпимой, только тихо ворчала и скалила зубы в напоминании.
Хаус закрывал глаза, смаргивая влагу с ресниц, и пару минут наслаждался наступившим облегчением. На выходных они обычно переходили потом к полусонному ленивому сексу. В будние дни просто лежали еще недолго рядом, баюкая совместное спокойствие перед новым днем.
Как правило, Уилсон вставал первым, а Хаус, пользуясь тем, что его годами взлелеянный имидж позволяет не разыскивать глаженную рубашку, подходящий галстук, не укладывать волосы и, конечно, не бриться, предпочитал еще поваляться, лениво надеясь, что Уилсон благородно забудет о том, чья очередь готовить сегодня завтрак. Уилсон, так и быть, забывал, чтобы потом вспомнить об этом вечером и уже с чистой совестью свалить на Хауса вечернюю готовку. С какого-то момента Хаус заподозрил, что это не случайность, а какой-то коварный план, потому что Уилсон ненавидит готовить ужин, но, к сожалению, оставалось непонятным, как это можно проверить.
В любом случае, где-то на уровне завтрака они умудрялись сравняться, и после еды уже Уилсон, полностью готовый, нервно барабанил пальцами по полке и периодически безнадежно поторапливал Хауса все более и более живописными фразами о том, как они опаздывают.
Сегодня же Уилсон проснулся за минуту до звука будильника и поспешно отключил его, чтобы не разбудить Хауса. После длительной и тактически сложной операции по перемещению неожиданно тяжелого спящего Хауса на соседнюю половину кровати, Уилсон встал, бесшумно пробрался в ванную, отказавшись от использования фена этим утром, потом как можно тише прокрался в гостиную, оделся в предусмотрительно оставленный там с вечера костюм и отправился на кухню. Ему пришлось пожертвовать тостами и позавтракать хлопьями с холодным молоком. Стив принес свою жертву ради спокойного сна своего хозяина – Уилсон вытащил из клетки бедной крысы колесо.
Впрочем, их самоограничения не имели смысла, что выяснилось, когда Уилсон со всеми возможными предосторожностями вышел в гостиную, чтобы там столкнуться нос к носу со злобно усмехающимся полностью одетым Хаусом.
Очевидно, в число уникальный талантов гения входила и способность приводить себя в порядок в мгновенье ока, хотя обычно Хаус ее на Уилсона не расходовал.
- Что ты делаешь? – все-таки спросил Уилсон, когда они подошли к машине и стало понятно, что Хаус ничего не планирует объяснять. – Ты же отстранен от работы?
- Но они ведь не могут запретить мне бывать в больнице, - парировал Хаус, а потом с беспокойством посмотрел на Уилсона. – Или могут?
- Не знаю, - раздраженно отмахнулся тот, кидая Хаусу ключи, - поехали уже, опять опаздываем.
*
На диагностическом отделении делать Хаусу было нечего, но он все же посидел немного в общей комнате, наслаждаясь неловкими попытками команды сделать вид, что все в порядке и он просто новый предмет интерьера, вроде кофеварки. Потом Хаус попробовал отловить Уилсона, но тот избегал его с мастерством Гудини. Хаус хотел, было, с трагическим видом потусоваться в кабинете Кадди, приняв наиболее покорный превратностям судьбы вид, но вовремя спохватился, что не стоит самостоятельно идти в пасть ко львице. Он изменил маршрут и засел перед телевизором в приемном отделении, что, с какой стороны ни крути, оказалось стратегически верным решением – особенно после того как удалось получить от Салливан банку леденцов.
Уилсона вместо Хауса отловили Утята.
- Доктор Уилсон, у нас проблема.
У Кэмерон было такое расстроенное лицо, что у Уилсона духу не хватило сообщить ей, что ему, в общем-то, сейчас и своих вполне хватает.
- Это мистер О’Райли. У него травма нижнего века… В общем, у нас проблема с дифференциальным диагнозом.
Уилсон внимательно посмотрел на нее, и Кэмерон не отвела взгляд, хотя глаза у нее были печальные и встревоженные.
- А Хаус…? – осторожно предположил Уилсон, но девушка только покачала головой.
- Мы не можем обратиться к нему сейчас, - кратко сказала она.
Уилсон лишь кивнул, хотя больше всего ему хотелось закрыть лицо руками и, возможно, слегка побиться головой обо что-нибудь подходящее. Похоже, что все менялось слишком сильно, чтобы легко вернуться на свои места, даже если им удастся пережить эту комиссию.
- А что вы хотите от меня?

Мистер О’Райли был очень худощавым человеком среднего возраста, выглядевшим заметно старше своих лет, с неопрятными седыми волосами и сильным расходящимся косоглазием. На скуле и нижнем веке, не затрагивая, впрочем, глазного яблока, у него красовалась шикарная глубокая царапина неприглядного вида, с грануляциям на дне и сильно разошедшимися отечными краями. Зрелище было не самым приятным, но Уилсон не видел причин, по которым мистер О’Райли был не в руках хирургов, а на попечении диагностов. Именно это он и сказал.
- Как вы думаете, сколько времени этому повреждению? – спросил Форман, пока Кэмерон как можно незаметнее вытирала внезапно покрасневший нос платком.
Уилсон покачал головой, он изрядно подзабыл гнойную хирургию.
- Дня три-четыре…
- Со слов жены пациента оно появилось три недели назад. И с тех пор ситуация то улучшается, то ухудшается, но никаких признаков заживления нет.
- Что значит «появилось»? – уточнил Уилсон, осторожно надавливая на отечный край.
В рану выступил белые густой гной. Вторичное инфицирование уже имеющейся раны?
- Так они оба говорят. Никакого ранящего агента. Оно просто возникло.
- Некротизирующий стафилококк? – предположил Уилсон, вспомнив о знаменитом виновнике нерукотворных ран, стигмат, – микробе, способном «пожирать» человеческую плоть буквально на глазах.
- Мы тоже так решили, - кивнул Форман. – Но посевы из гноя ничего не выявили. Эта рана стерильна. Однако имеются признаки системного поражения – у него лихорадка, увеличение печени, селезенки, гнойные отсевы по внутренним органам. Но из крови ничего не высевается тоже – это не сепсис.
- Срыв защитных сил организма?
Предположение Уилсона было банальным, но нелишенным смысла – должна была быть причина, по которой царапина не заживала.
- Нет, - с усилием выговорила Кэмерон, у которой сильно слезились глаза. – Все показатели иммунитета в норме.
Уилсон присел рядом с пациентом, задумчиво глядя на домашнюю хламиду, в которую тот был обряжен. На застиранном дешевом трикотаже, бывшим когда-то черным, отчетливо виднелись все прилипшие шерстинки и соринки. Онколог, надев латексные перчатки, осторожно развел края раны, коснулся грануляций, на которых тут же выступила кровяная роса.
Мистер О’Райли слегка дрогнул, скосив, ну или попытавшись, взгляд на руки Уилсона, и тут же снова отвел глаза.
- Базалиома? – со вздохом спросил онколог.
- Так мы подумали, - выдавила из себя Кэмерон и чихнула. – Прошу прощения.
Уилсон мрачно кивнул. Это относительно благоприятный тип рака кожи, учитывая, что среди них вообще мало приятного. Тем не менее, слово «базалиома» легко могло гарантированно стереть улыбку с лица онколога.
- А чем я могу вам помочь? Вы сделали биопсию?
Это было нелогично, но задавать такой вопрос оказалось очень противно. Вероятно, слово «биопсия» еще долго будет отдаваться в ушах Уилсона похоронным колоколом, а учитывая, что этот метод диагностики считается единственно пригодным в онкологии, ближайшее будущее доктора виделось совсем не радужным.
- Материал мы взяли, но сейчас праздники, и нам сказали, что ответ будет не раньше, чем через три недели – онкология не входит в число экстренных тестов. А нам бы хотелось решить вопрос побыстрее.
Форман тактично ткнул в анализ крови, приклеенный к истории болезни. Уилсон с первого взгляда поняла, что тот хотел сказать – системное поражение явно прогрессировало.
- Мы можем начать лечение от базалиомы?
Это был один из вопросов, входящих в тройку лидеров личного «списка ненавистных вопросов» Уилсона. Немного уступал «Доктор, сколько мне еще осталось?», но уверенно обгонял «Ну, так как там у тебя с личной жизнью?».
Вот так, с ходу, он бы скорее ответил нет. Интуиция, вырастающая из миллиона мелочей, которые незаметно для себя запоминает врач после просмотра тысячного пациента с тем или иным диагнозом, яростно протестовала против базалиомы. Системное поражение с гнойными отсевами, определенно, не свойственно онкологии. С другой стороны, базалиома подобной локализации это потенциальное прорастание костей черепа, и, учитывая не заживающую стерильную рану и увеличенные твердые лимфоузлы на шее, Уилсон не мог просто ответить «нет» и уйти по своим делам.
Знакомое чувство захватило его: почти стоящая перед глазами картинка того, как, пока они тут болтают, крошечные раковые клетки попадают в кровь и текут с ней, небыстро, но неудержимо, чтобы осесть где-нибудь, пустить там корни и уже остаться навсегда.
Он взял из рук Формана историю болезни и снова перелистал ее, чтобы выиграть время.
Внезапно телефон в его кармане завибрировал, и Уилсон, не глядя, сбросил вызов. Перезвонили практически сразу же, и, глянув на экран, Уилсон извинился перед пациентом и нажал кнопку.
- Хаус, я занят.
Хаус, которому так ответили, был опасен, но и в половину не настолько, насколько игнорируемый Хаус, особенно учитывая, что, по подсчетам Уилсона, тот уже дошел до критического уровня скуки.
- Я съел все леденцы в приемном покое, мороженое, купленное дурной мамашей ребенку с паратонзиллярным абсцессом, и коробку жевательных конфет, которую мне согласился выдать без оплаты автомат. Теперь пришло время тебе купить мне сэндвич.
- Купи сам, ты все равно вытащил мой бумажник из кармана еще по дороге сюда.
- Во-первых, я не могу пройти в столовую – мне запрещено появляться на отделениях, во-вторых, там нет денег.
- Нет, конечно, ты слишком часто это делаешь, чтобы я продолжал тебе их там оставлять. Правда, в среднем отделении там лежат пастилки от укачивания – можешь съесть еще и их, - Уилсон уже перенес палец на «отбой» и вдруг остановился. – Хаус, а чисто гипотетически, если, например, у больного имеется асептическая рана…
Он кратко описал клинический случай, сразу отметя несостоятельные версии.
На том конце провода долго молчали, так что Уилсон, было, решил, что Хаус оставил свой телефон и ушел-таки за сэндвичем, но потом понял, что тот просто дожевывает пластинки от укачивания.
- А что это Кэмерон так чихает? – спросил вдруг Хаус, как будто все остальное было абсолютно ясно. – Она готовится к получению Нобелевской премии за открытие, что во время секса кроме пятнадцати инфекций, передающихся половым путем, можно заразиться еще и гриппом?
- По-моему, у нее аллергия, - предположил Уилсон, протягивая Кэмерон свой платок, потому что ее собственный уже явно пришел в негодность.
- У нее аллергия только на кошачью шерсть.
- Да, именно так, - подтвердил Уилсон, машинально касаясь ворота одежды пациента, украшенной шерстинками минимум трех разных цветов. Шерсть усеивала ткань так густо, что та казалась почти пушистой.
- Ты меня пугаешь. Вы дружно подались в ветеринары? Я соглашусь жить с ветеринаром, только если ты мне купишь пони.
- У пациента дома живет кошка. Четыре кошки, - уточнил Уилсон, поправленный возмущенным мистером О’Райли.
- Хм… У него увеличены лимфоузлы? Посмотри, не покраснела ли кожа над ними.
Уилсон отогнул воротник от заросшей темной щетиной шеи пациента.
- Да, это так.
- Спроси, месяц назад его царапала за лицо кошка?
- Да, - подтвердил Уилсон.
- Мне послышалось или он назвал кошку «пусечкой»? Ладно, не уверен, что хочу знать. Уилсон, вы меня, правда, пугаете. У больного, которого три недели назад оцарапала кошка, вновь открывшийся, незаживающий дефект кожи, откуда ничего не сеется, увеличены и воспалены лимфоузлы рядом с раной и есть многочисленные гнойные отсевы.
- Болезнь кошачьей царапины.
- Джим, задумайтесь, может вам остаться ветеринарами? В конце концов, говорят, у кошки девять жизни. Вряд ли ваш пациент может похвастаться тем же.
- Я должен тебе сэндвич, - признал Уилсон.
- Ты должен мне оргазм, - заявил Хаус и разорвал соединение.
Уилсон опустил телефон в карман и вернул Форману историю болезни.
- Это доброкачественный лимфоретикулёз, - сообщил Уилсон. – Инфекция заносится через кошачьи царапины, инкубационный период до трех недель, болезнь развивается, когда первичная рана уже зажила, воспаление начинается на том же месте, не склонно к заживлению и быстро генерализируется.
- Но это бактериальная инфекция, - пробормотала в платок Кэмерон. – Почему она не высеялась?
- И не могла, - покачал головой Уилсон. – Бактерии, вызывающие болезнь кошачьей царапины, не растут на стандартных средах. Пусть лаборатория закажет специальную и сделает новый посев. И ради бога, Кэмерон, пойдем со мной, я дам тебе тавегил¹.
Уилсон сдал Кэмерон на руки медсестрам, чтобы те поставили капельницу, дорысил до столовой, купил сэндвич и выловил рядом с комнатой для курения доктора Салливан.
- Доктор, - воскликнула она, - скажите, что такое решила доктор Кадди? Хаус с утра сидит у нас в приемнике! Если не считать того, что большинство врачей готово убиться или убить его, это вообще возможно просидеть четыре часа, не вставая перед нашим телевизором? У нас, между прочим, настроен только телемагазин! Даже картонный человечек, на котором нарисованы варианты заражения ВИЧ, и тот уже готов сбежать. Если Хаусу ничего не разрешено делать, почему ему нельзя просто уйти домой? Это какое-то особое наказание для промывки мозгов?
- Пейдж, - перебил он, мягко беря ее за локоть, - мне очень нужна ваша помощь. Это сэндвич. Передайте его, пожалуйста, Хаусу, пока он не начал грызть мой бумажник из свиной кожи.
Салливан подняла на Уилсона глаза, покусывая короткий желтоватый от сигарет ноготь на левой руке.
- Доктор…
Уилсон, спохватившись, мягко улыбнулся.
- Пейдж, пожалуйста.
Она с еле слышным вздохом сдалась.
- Давайте сюда сэндвич.

Диван в приемнике был продавлен тысячами и тысячами задниц, перебывавшими на нем за время работы Принстон Плейнсборо. Хаус прикрыл глаза под расслабляющий рассказ о наборе уникальных ножей, которые готовы разрезать все от мраморной плиты над могилой Кеннеди до крылышка мотылька в полете. Он немного поиграл с мыслью, как можно было бы всадить эти ножи – один за другим, от поварского с тяжелой рукоятью до ножа-декоратора с зубчиками на лезвии – в собственное бедро, просто чтобы немного отвлечься.
Салливан подошла к нему почти неслышно, словно к потенциально опасному хищнику. Она посмотрела на его руки, явно автоматически повторяющие одно и то же движение, будто что-то вертели в пальцах, и слегка нервно протянула сэндвич.
- Может быть, я выключу телевизор? – предложила она, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- Нет, я могу бесконечно смотреть, как чудо-пояс заставляет вибрировать жир на животе этого толстяка. А что это ты пришла? Работы нет? Вы уже уморили всех пациентов на сегодня?
- Я прячусь от доктора Рэддерса, - ответила Пейдж, машинально потирая губы и сглатывая накопившуюся слюну, как бывает у курильщиков в момент голодания по очередной сигарете. – У моей пациентки опять кожные высыпания.
- Что значит «опять»? – спросил Хаус, откусывая от сэндвича с острым соусом. – Ты работаешь в приемнике – это сортировка: труп сюда, труп туда, о, а этот еще трепыхается – его к диагностам.
- Она наркоманка, бездомная… героинщица – и я не понимаю, откуда она берет деньги на очередную дозу, - Салливан примолкла, вспоминая грязные красные руки пациентки, которые та беспрестанно терла одну об другую – еще одно фантомное движение.
- Мой вопрос, - напомнил Хаус, - звучал как «Что за пациентка?», а не «Твои представления о социальном устройстве мира в картинках».
- Да. Короче, она часто попадает к нам – с воспалением легких, с побоями, с травмами, с ломкой – но никогда с сыпью. И каждый раз, когда я отправляю ее на отделение – на кожных покровах они находят обильные высыпания.
- Под грязью ты пропускаешь их, как…
- Нет, - перебила она поспешно, не желая, чтобы Хаус озвучил, что она пропустила в последний раз. – Мы проводим полную санобработку, и я описывала кожные покровы после того, как ее уже помоют.
Хаус задумался, глядя на уникальный воск для машины, после которого на ее капоте без особого ущерба можно было жарить барбекю – если кому-то может понадобиться готовить барбекю в таком странном месте.
- А что за сыпь?
- Розовая такая… и чешется.
Он закатил глаза, сильнее сжимая баночку викодина в кармане, вертя ее в пальцах, словно восточные шары для релаксации.
- Ты сейчас высказала квинтэссенцию всей дерматологии: там все сыпь, все розовое и все чешется. И лечат все дерматологи одинаково: начинают с крайней правой баночки с верхней полочки и по очереди мажут всем до крайней левой баночки на нижней полочке – после чего говорят, что это не по их части и отправляют пациента к диагностам.
- Да, наша жизнь тяжела и ужасна, - внезапно сказал подошедший сзади Форман. - Все уже в курсе. Вас к адвокату вызывают.
Салливан тяжело вздохнула и растворилась в окружающем пространстве, как умеет растворяться только незамужняя тридцатилетняя женщина, стремящаяся всеми силами уходить от конфликтов.
Хаус состроил гримасу – не довольную и не недовольную, просто гримасу.
- Встречайте Формана – черного, бритого Удивительного Бескрылого Почтового Голубя.
- Аминь, - мрачно откликнулся Форман. – Они вам звонили восемнадцать раз.
- Я подарил звонок своего телефона какой-то проститутке на Рождество, потому что она была хорошей девочкой в этом году. Теперь не могу им пользоваться. Тебя это волнует?
Форман мог поклясться, что его волнует вовсе не звонок. И вообще, вся больница напряглась в предчувствии комиссии, хоть и ожидала от нее разного.
Ну, вся кроме Хауса, разумеется – что тревожило Формана еще сильнее.
Кабинет адвоката Хаус ненавидел сразу по нескольким причинам, но готов был сознаться только в одной.
- У нее слишком пахнет духами.
- Она попытается, - заявил в ответ Форман, садясь рядом с Хаусом, - просто попытается, понимаете? – сделать так, чтобы вам не представили обвинение в уголовном преступлении и вы не отправились бы за решетку. Без права дальнейшей практики, работы, без лицензии и без диплома, разумеется. Вы не в том положении, чтобы привередничать, даже если она пить эти духи вздумает.
- И ты – Форман! – воскликнул Хаус, уязвленный таким небрежением к самому страшному преступлению против общества: сладким духам. – Я ранен в самое сердце.
- Хаус, мне противно вам говорить, что я вас предупреждал, но я предупреждал перед этой чертовой биопсией. Это был ваш выбор. Я даже свидетелем у вас не буду.
- Я и не жду, - отозвался Хаус, тоже перешедший от темы сладких духов совсем к другому.
- А чего вы ждете? Что на комиссии биопсию признают ненужной, вас вышвырнут с работы и хорошо, если не посадят? Что доктор Уилсон соберет манатки и бросится по всей стране искать то единственное место, где вас еще согласятся принять врачом, или будет носить передачи за решетку? Ну, так не волнуйтесь – я передам адвокату, что вы слишком заняты просмотром рекламы чудо-лифчика, чтобы прийти.
Реклама чудо-лифчика и впрямь была хороша и стала еще лучше, когда Форман ушел. Хаус стиснул баночку викодина так, что язычок на крышке глубоко вошел в подушечку пальца. Вот сейчас, еще одно касание, приложить еще капельку усилия, и с легким щелчком крышка сойдет с места, открывая внутренности пузырька.
Демонстрируя таблетки во всем их смертоносном великолепии.
С другой стороны, это не может быть так уж страшно – он не принимал их уже полгода и наверняка может просто посмотреть.
Головная боль, давно пульсировавшая где-то в затылке, внезапно усилилась до черных мушек в глазах, до тошноты, так что Хаусу просто пришлось встать-таки с анатомического дивана и отправиться в мужской туалет.
Он пару раз умылся, с удовольствием ощущая прохладную воду на горящем, шершавом от щетины лице. Глазные яблоки пульсирующе ныли, будто их что-то пыталось выдавить изнутри. Хаус оперся влажными руками о сероватый край раковины и долго, бездумно смотрел, как уходит вода в слив. Потом, когда боль немного отпустила, он отважился разжать одну руку и достать телефон.
- Доктор Салливан. Слушаю, - прошелестели на том конце провода.
- У пациентки аквагенная уртикария – непереносимость воды. Сыпь появляется каждый раз, когда вы моете ее, после контакта с водой, и исчезает, когда она возвращается к прежней грязной жизни на улице, - сказал Хаус и повесил трубку.
*
- Я тебя ненавижу, - с видимым удовольствием сказал Уилсон, глядя прямо в чужие глаза.
Стив Маккуин, которому эти глаза и принадлежали, тускло посмотрел на Уилсона в ответ. Во взгляде его читалось усталое, чисто крысиное, отвращение.
Уилсон отставил банку с крысой на стол и приступил к чистке клетки. Перед отъездом из больницы он позвонил Хаусу, надеясь забрать его домой, но диагност уперся, что должен отбыть свою вечернюю смену в клинике, даже если ему нельзя вести прием, а Уилсон был так утомлен, расстроен и встревожен тем, как все складывается, что даже не стал спорить и уехал из больницы один. В приступе необходимости занять чем-то руки он вычистил клетку крысы, хотя обычно этим занимался Хаус. Уилсон поставил колесо Стива на место и засыпал корма в кормушку, а потом с опаской посмотрел на банку.
Хаус часто повторял, «порядочная патриотичная американская крыса в клетку лезет сама» и действительно умел как-то наклонить банку так, что Стив самостоятельно переходил из нее на свое положенное местожительства, однако Уилсону этот прием никак не давался. Вот и сейчас Стив уперся всеми четырьмя лапами в горлышко банки, словно вообразив себя морской звездой. Уилсон плюнул и, как всегда, схватил крысу рукой, чтобы пересадить ее насильно. Стив, очевидно решивший, что для него приготовлена страшная пытка, пискнул и попытался вывернуться, и человек машинально стиснул его сильнее.
Вот тут Уилсон это и ощутил. Крупное, бугристое твердое образование у крысы в животе под негустым мехом.
С сильно бьющимся сердцем он осторожно пропальпировал крысиный живот, коснулся мордочки с ледяными ушами и губами, а потом пихнул зверька в клетку и буквально упал за стол, зарываясь пальцами в волосы, забыв даже помыть руки.
- О, Господи, - выдохнул он, - господи, только этого еще не хватало…
Крыс он действительно не любил, но так одно к одному – это было уже слишком.
С ужасом он подумал еще об одном человеке, которого эта новость, конечно, ранит гораздо сильнее.
Уилсон торопливо набрал телефон, опасаясь передумать, но малодушно надеялся, что Хаус не ответит.
Тот, однако, взял трубку сразу же.
- Хаус, - сказал Уилсон, стараясь, чтобы голос у него звучал нормально. – Крупное, твердое образование в брюшной полости, с выраженной дольчатостью, спаянное с брюшиной и сопровождаемое асцитом.
- Уилсон, - лениво отозвался Хаус, изрядно поднаторевший за этот день в заочной диагностике, - ты меня пугаешь. Неоперабельная лимфосаркома.
- Да, я тоже так подумал, - ответил Уилсон, глядя на Стива, который мелко дрожал в своей неаккуратной шубке, не обращая внимания даже на свежую морковку в кормушке.
- И что? Тебе просто хотелось услышать мой голос?
- Хаус… приезжай домой…
Наверное, интонации у него все же изменились, потому что Хаус уже без прежней расслабленности переспросил:
- Что случилось?
*
- Ну что? – слегка нервно спросил Уилсон, словно надеявшийся, что Хаус сотворит чудо.
- Ничего, - ровно ответил Хаус. – Все точно.
Он немного помолчал, протягивая Стиву кусочек морковки, который тот пару раз куснул без особого энтузиазма.
- Ну, - снова заговорил Хаус, - он уже стар для крысы… и все его сородичи в группе риска по онкологии, так что ничего удивительного… У него уже асцит, дальше он начнет задыхаться.
- Я позвоню ветеринару? – предложил Уилсон.
Например, можно было сделать это завтра, когда Хаус будет в Принстон Плейнсборо.
- Не надо. Я привез с собой барбитурат.
Он достал шприц и сбросил лишнюю жидкость.
- Хаус…
Тот не ответил, отпер клетку и осторожно опять достал Стива. Тот как порядочная патриотичная американская крыса послушно уцепился лапками за руку хозяина. Хаус посмотрел на него долгим взглядом перед тем, как вонзить иглу в хвостовую вену. Зверек дернулся, но тут же снова успокоился, а потом и вовсе обмяк. Закончив инъекцию, Хаус положил крысу на стол, где Уилсон предусмотрительно постелил полотенце, и безуспешно попытался пригладить топорщащийся на вздутых из-за асцита боках мех.
- Спокойной ночи, приятель, - негромко сказал он.
Уилсон молча смотрел на Хауса, который бездумно гладил белую шерсть, но потом, взглянув на оскаленные зубы мертвой крысы, вдруг спросил:
- А откуда ты взял барбитутрат?
- Из неврологии, - рассеянно ответил Хаус.
Он не хмурился, не морщился, просто продолжал разглядывать лежащего зверька, и Уилсон был в принципе готов посочувствовать, но вот только…
- Ты украл барбитурат из неврологии?! Ты хочешь быть уверенным, что тебя посадят на максимальный срок? Настоящие мужики не размениваются на мелочи?
Хаус не ответил, и Уилсон понял, что с него хватит. Как минимум на сегодня он спекся.
- Я иду спать, - сказал он и встал на ноги.
Уже устраиваясь в постели, непривычно большой для одного, он понадеялся, что Стив Маккуин видел хорошие сны.
Потому что сам Уилсон на них не рассчитывал.


~ ~ ~
1. Противоаллергический препарат



От автора: Если вам что-то нравится или, особенно, не нравится, я буду рада это услышать. Мне непривычно и не слишком удобно выкладываться без бетинга и без альфа-ридинга, так что особенно хочется знать, куда именно меня заводит история по мнению читателей. Спасибо.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, NC-17, Слэш

---

Historia morbi [6] Epicrisis. Глава 2

[Createress]

Epicrisis
Автор: Creatеress
Бета: Не в этот раз, увы
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.

Глава 2

Машина Хауса подлетела к перекрестку и, завизжав тормозами, остановилась в паре сантиметров от того чтобы вылететь на пешеходный переход, спасенная новым рефлектором на шинах и невероятной удачей.
- Мы вполне можем ехать медленнее, - кратко заметил Уилсон, которого ремнями безопасности сильно дернуло за плечо.
- Ты вообще меня не понимаешь?
Хаус, жалующийся на недостаток понимания, вообще зрелище довольно комичное, но Уилсону как-то изменяло сегодня чувство юмора.
- Я понимаю, что Кадди будет разочарована, если мы разобьемся до лечебно-контрольной комиссии.
Хаус с размаху двинул кулаком по клаксону, чуть ли не насмерть перепугав пожилую леди, честно переходившую на зеленый свет дорогу.
- У тебя не о чем больше поговорить?
Уилсон сделал вид, что задумался.
- Нет. Нет, мне все как-то больше нравится сейчас говорить о комиссии.
Последнее слово силой инерции ему забило назад в горло - с такой скоростью Хаус рванул машину с места.
Уилсон устроился поудобнее. Он понимал, что от комиссии, как и от разговора, так легко не уедешь.
*
Доктор Хазе еще был в отпуске, поэтому вместо него на комиссию явился врач из комитета – длинный и тощий как макаронина и такой же бледный. Знаком он Уилсону был только шапочно, но даже невооруженным глазом было видно, что доктору Макаронине неловко в кресле председателя комиссии.
Уилсон и сам бы дорого отдал, чтобы иметь возможность не приходить на эту комиссию – смотреть на Камалу было откровенно страшно.
Вместо него на Камалу посмотрела Кадди со смесью тревоги, сочувствия и раздражения.
- Почему ты не зашла ко мне? – вполголоса спросила главный врач.
- Со вчерашнего дня я приняла решение перестать с тобой здороваться, - мгновенно ответила Магнер, - а в твоем кабинете это было бы уже невежливо.
Там была еще какая-то история не то о Кадди, которая не приехала, когда ей позвонили по поводу кровотечения у Уэлш, не то о Магнер, которая не позвонила Кадди по поводу того самого кровотечения, не то о чем-то другом. Варианты разнились в зависимости от того, у кого Уилсон спрашивал. Большинство сходилось на том, что Кадди просто расплачивается за потакание Хаусу, и, учитывая, что сейчас главврач спустила реплику Камалы на тормозах, Уилсон был готов в это поверить.
В тот самый момент, когда доктор Макаронина посмотрел на часы и потер очень редкую шевелюру шампиньонного цвета, очевидно, собираясь с силами, чтобы объявить комиссию открытой, дверь резко открылась, и зашел Хаус. Простучал тростью вдоль длинного стола и уселся между Кадди и Магнер.
Камала ничего не сказала, но глаза у нее сузились и все тело напряглось струной, а Уилсон содрогнулся, представив во что сейчас выльется эта комиссия.
- Почему ты? – быстро спросила Кадди, чье воображение, очевидно, сгенерировало сходные картины. – Что делает доктор Стюарт?
- Смотрит на часы, - отозвался Хаус, прислоняя трость к краю стола и стараясь усесться в кресле поудобнее – ногу сковало болью словно панцирем испанского сапожка, - ждет пока его освободят из кабинки туалета. Дверь заело.
Уилсон видел, что Кадди явно подмывает выяснить всю подноготную внезапной поломки, но она благоразумно отложила дознание до окончания комиссии.
- Доктора, - тихо заметил позабытый Макаронина, - давайте начнем.
Магнер сухо и коротко докладывала клинический случай, Макаронина шелестел страницами истории болезни, а потом перекинул ее доктору Леммон. Та пробежала глазами пару записей и отложила в сторону.
- Уважаемая комиссия, коллеги, мною был осмотрен труп пациентки, - отрапортовала патологоанатом, как только хирург закончила, - приготовлен макропрепарат печени и дано подробное описание. Печень в нескольких местах прошита матрацными швами, при тщательной ревизии обнаружен вероятный вкол от биопсийной иглы, затронувший сосуд среднего калибра. Биопсийный вкол расположен в типичном месте. Травмированные сосуды зияют, тромбоцитарных тромбов не обнаружено. Причина смерти: геморрагический шок от массивной кровопотери, - закончила она.
Удивления насчет таких выводов никто не высказал – примерно такого и ждали. Хаус бросил быстрый взгляд искоса на сидящую рядом Магнер, но, слава богу, промолчал.
- Что насчет вас, молодой человек? – вдруг спросила патологоанатом.
Ник, сидевший дальше всех, даже вздрогнул.
- Мэм?
- Как вы оцениваете действия ответственного хирурга, выполнявшей операцию? – пробормотал председатель, в чьи привычки входило обыкновение адресоваться в первую очередь стоящему перед ним стакану.
Ник быстро посмотрел на председателя, на Магнер, на Кадди, снова на председателя. Уилсон мог только ему от души посочувствовать.
- Как я могу оценивать это?
- То есть сказать вам нечего? – заметил председатель как будто с искренним сожалением. - Понятно. Доктор Магнер, почему вы не перелили больной тромбоцитарную взвесь, когда началось кровотечение?
- В гематологическом отделении больницы нет тромбоцитарной взвеси на данный момент, - отрапортовала Камала.
- Доктор Магнер, почему вы вообще пошли на биопсию у такой больной, не имея тромбоцитов под рукой?
- Согласно анализам у нее не было для этого показаний, - кратко сказала хирург.
Кадди и Уилсон переглянулись.
Доктор Макаронина только скривился, словно съел несвежую устрицу.
- У вас была тяжелая больная, и вы даже не подстраховались? Вы себя что, возомнили гениальным хирургом?
- Нет, я так о себе никогда не думаю, - отозвалась Камала.
Председатель еще раз пролистнул, подчеркнуто небрежно, историю болезни и опять бросил ее на стол.
- Ну что, коллеги, придем к выводу, что если бы не дефицит на гематологическом отделении и не самонадеянность хирурга, то пациентка осталась бы жива? – спросил он, постукивая самыми кончиками пальцев по столешнице, и бросил близорукий взгляд сначала на доктора Леммон, а потом на Уилсона.
Кадди еле слышно вздохнула. Ник на своем конце стола даже дышать как будто перестал. Магнер переплела пальцы с такой силой, что костяшки на ее смуглых руках стали совершенно белыми.
Уилсон понимал, что Кадди не меньше чем он испытывает желание согласиться с председателем и закрыть эту тему как можно скорее, но никому не хотелось заговаривать первым.
Внезапно тишину разорвал резкий и удивительно громкий удар, когда трость Хауса со всего маху упала об пол. Уилсон вздрогнул всем телом, несколько даже преувеличенно, не столько от неожиданности, сколько от желания сбросить с себя спеленавшие бинты напряжения.
- Пациентка осталась бы жива, - заявил Хаус, единственный никак не отреагировавший на звук, - если бы кто-то не попал иглой в сосуд среднего калибра.
Уилсону померещилось, что эта фраза воочию отозвалась в его ушах тревожной сиреной.
- Пациентка, - очень отчетливо проговорила Магнер, ни на кого не глядя, - осталась бы жива, если бы кто-то не подделал результат анализа.
Кадди прикрыла на секунду глаза, но тут же открыла их снова, потому что врачи заговорили одновременно и понять, кто что имеет в виду, стало невозможно.
- Доктор Магнер, - перебил всех председатель, и в голосе у него звучало тупое удивление, - вы желаете что-то сообщить комиссии?
- Да, - ответила та, вырывая руку из цепкой хватки что-то говорящего ей Ника, - я хочу подать служебную записку о случае нарушения врачебной этики, фальсификации данных и подлоге, повлекшем за собой смерть пациента.
С этими словами она швырнула через стол сложенный листок так, что тот оказался перед председателем. Тот взял его, развернул, пробежал глазами, потом прочел еще раз внимательнее и передал Кадди. Та едва взглянула и опустила письмо на стол. Пальцы у нее слегка подрагивали, когда она подтолкнула бумагу к Уилсону жестом, брезгливым, словно эта записка была чем-то заляпана.
- У вас есть комментарии?
Пока Кадди собиралась с мыслями, Уилсон поднял глаза от текста, который якобы читал и столкнулся взглядом с Камалой. Смотрела она исподлобья, голова у нее была опущена. Хаус наоборот сидел, вскинувшись, высоко вздернув подбородок.
Но поймать его взгляд Уилсону не удалось.
- Доктор Леммон, - проговорил Уилсон, вызывая огонь на себя, - вы можете ответить, какое значение для смерти пациентки имели данные обстоятельства?
- Я не готова дать заключение по этому вопросу, - тут же ответила патологоанатом.
Доктор Макаронина перевел свой рыбий взгляд на Уилсона с такой надеждой, будто рассчитывал, что тот сейчас разрулит всю ситуацию одним взмахом волшебным скальпелем.
Ну, или волшебной биопсийной иглой.
- Доктор Хазе возвращается из отпуска через неделю, - заметил Уилсон, вроде как ни к кому не обращаясь.
Что еще он мог сделать?
Председатель степенно кивнул.
- Комиссия переносит заседание до выяснения всех обстоятельств. До следующего заседания доктор Магнер снимается с поста ответственного дежурного доктора. Доктор Хаус отстраняется от лечебной работы. На настоящий момент заседание комиссии закрыто, благодарю вас, коллеги, все свободны.
Уилсон, наконец, вдохнул и ощутил, как кружится у него голова.

Камала, воспользовавшись галантностью доктора Макаронины и Уилсона, пропустивших ее дверях, вылетела из зала с такой скоростью, что повелительный возглас Кадди отскочил от ее спины, как от бронежилета. Хаус не мог рассчитывать на галантность, равно как и не мог выиграть забег на стометровку до лифта – и нет, спасибо, ему вовсе не требовалось напоминание об этом в виде взрыва боли в ноге. Однако оно все же появилось, и мучительные, холодом пробирающие по спине, отголоски прокатились по всему телу, когда он встал, сжимая одной рукой трость, а второй - спинку кресла.
Примерно в такой стратегически неудачной позиции его и перехватила Кадди, вцепившись наманикюренными ногтями в его запястье.
- Сейчас ты пойдешь ко мне в кабинет, - прошипела она, и Хаус в который раз подивился умению женщин шипеть слова, в которых и вовсе нет шипящих, - причем немедленно, понял меня?
- А амилаза¹ портит жемчуг? – отозвался Хаус, с интересом разглядывая красивый браслет из ровных светлых жемчужин, в несколько рядов оплетающий ее запястье.
- Что? – автоматически переспросила Кадди.
- Я собираюсь по дороге, пока ты будешь тащить меня до кабинета, отгрызть себе руку и сбежать, могу случайно закапать слюной твой браслет. Не потому что он мне так нравится, и я собираюсь попросить такой же у Уилсона на Новый Год – я в любом случае предпочту украшенное стразами кольцо в нос, но…
- В моем кабинете, - отчеканила Кадди, отбрасывая его руку, словно ядовитую змею, - через пять минут и попробуй только не явиться.
Хаус склонил голову к одному плечу, явно что-то обдумывая.
- Как прикажешь. Мне нравится, когда женщина командует. Поэтому в нашем тандеме рулит Уилсон.
Кадди развернулась на каблуках и, чеканя шаг, прошествовала к выходу.
Как только двери за ней закрылись, Хаус снова опустился в кресло.
Мысли его скакали хаотично, разрозненные куски информации выхватывались, кружились, подстраивались друг к другу в призрачных подобиях решений и рассыпались осколками.
Хаус думает, что ситуация очень похожа не на ножницы даже, а на самый настоящий тупик, как если, продвигаясь по желудочно-кишечному тракту – а подчас он воспринимает свою жизнь в том числе в медицине именно так – он попал бы внезапно в аппендикс. Не просто тупик, а тупик, в котором постепенно созревает гнойный нарыв. Аппендицит, флегмонозный или даже гангренозный… Взгляд его упал на лежащую на столе записку от Магнер – видимо, забытая Кадди копия. Да, гангренозный. Определенно гангренозный.
Хаус думает, кого вызовут экстренно из отпуска, чтобы заменить Камалу в роли ответственного врача. Ему вспоминается смутно что-то о надбавках за выход первым врачом, и он вяло размышляет, сложнее или легче снять со ставки хирурга эти самые надбавки, при учете того, что сейчас конец декабря. Ну, то есть, если перефразировать, он прикидывает, стоит ли ему опасаться, что в бухгалтерии в отместку забудут перечислить ему зарплату? Это, не считая, конечно, того, что хирургические медсестры наверняка постараются плюнуть ему в кофе.
Хаус думает, какие именно пациенты сейчас находятся на попечении диагностического отделения и каков шанс, что Форман их угробит. Он изрядно подзапустил там дела, занятый последнее время исключительно этим проклятым гепатитом. Кажется, в приемном что-то болтали о мужике с поврежденным глазом, но, по мнению Хауса, это ничем страшным грозить не могло, разве только потерей зрения, а он, в общем, был близок к утверждению, что мир не стоит того, чтобы на него смотреть. Эту сентенцию он готов был повторить и пациенту, если это разрешено в положении чертового-отстраненного-от-работы врача, надеясь, что она сыграет свою утешительную роль.
Хаус думает, переспал ли Чейз с Кэмерон, думает, будет ли Кадди злиться все время до комиссии, думает, какое на Лизе сегодня белье, думает, что дадут в столовой на ланч, думает, что надо купить домой из продуктов. Он думает о тысяче вещей одновременно, просто чтобы не думать об одной, которая так настойчиво лезет в его гениальные мозги.
- Доктор Уилсон?
Дверь за его спиной внезапно приоткрылась, а возглас с губ Пейдж, заглянувшей в образовавшуюся щель, сорвался раньше, чем она поняла, что онколога в зале нет. Женщина уже почти успела пробормотать неловкое извинение и ретироваться в безопасное пространство коридора, как ее перехватила команда от Хауса.
- Стоять! Он у Кадди, предается распутной бюрократии. А мне надо, чтобы ты кое-что передала. Сумеешь запомнить несколько английских слов, односложных, разумеется?
- А если я отвечу «нет», вы позволите мне уйти? – с робкой надеждой уточнила Салливан.
- Я заставлю тебя их записать. Возможно кровью. Да, непременно кровью. Группа А, резус положительный – сбегай в гематологию и принеси. Заодно захвати мне кофе по дороге.
Пейдж обреченно вздохнула.
- Я запомню.

Кадди трагическое происшествие в больнице сдернуло с едва начавшегося отпуска на горнолыжном курорте, и Уилсон был уверен, что главврач спала не лучше их всех эти дни, но лицо у женщины было уже слегка обветренное. Прилипший к коже легкий загар шел Лизе до чрезвычайности, и не было причин не сообщить ей об этом.
Кадди слабо улыбнулась – комплимент не сделал ее настроение идеальным, но немного радости все же добавил, а сейчас любая не была лишней.
- Ты думаешь, это была хорошая идея? – вновь посерьезнев, спросила женщина. – Насчет Хазе, я имею в виду.
Уилсон сел в кресло и машинально потер шею над жестким воротничком сорочки.
- Не знаю, честно, не знаю.
Они обменялись понимающими взглядами.
Среди докторов немало тех, кто понимает, что исправить свою ошибку проштрафившийся врач может, только оставаясь врачом. Однако Хазе, годами из дня в день выслушивающий одни и те же истории – о пациенте, умершем от жировой эмболии, потому что пропустили перелом бедренной кости из-за рентгена не той ноги; о женщине, которую взяли на кесарево сечение слишком поздно и внебрюшинным доступом пересекли сосудистый пучок матки; о юноше с асцитом, которому врач сделал лапароцентез и обрек на смерть с постоянной потерей жидкости через незатягивающуюся дырку в животе – и, соответственно, одни и те же оправдания, легко мог за одну-единственную ошибку перечеркнуть врачу всю карьеру в медицине.
- Я сделаю все, что в моих силах, ты знаешь, но суд… - Кадди не договорила, ощущая полную беспомощность – она не знала, как сказать Уилсону, что для Хауса судебное разбирательство так скоро после истории с Триттером может обойтись слишком дорого.
Уилсон, однако, понял ее и так – он уже передумал это все не по одному разу в мрачном отчаянии этой ночью.
- Хазе никогда не пойдет на судебное разбирательство, он терпеть не может выносить сор из избы.
- Так ты… - заговорила, было, Кадди и замолкла, чувствуя, что вопреки желанию и инъекциям ботокса брови у нее поднялись в изумлении.
- Я предпочту увидеть Хауса без диплома, чем Хауса за решеткой, - немного раздраженно выпалил Уилсон. – Что поделать – я не рисковый и бесстрашный! Правда, - уже намного спокойнее заметил он, - кроме Хазе еще есть Камала… и миссис Уэлш.
- Я беседовала с миссис Уэлш – но не поняла, что та собирается делать, она… не в лучшем состоянии сейчас, а Камала… с Камалой надо поговорить.
Уилсон с сомнением покачал головой.
- Я бы не стал. Не сейчас, по крайней мере. Думаю, она с легкостью убьет теперь любого, кто заговорит с ней о Хаусе - и если среди присяжных будет хоть один хирург, то ее оправдают.
- Предлагаешь оставить ситуацию на откуп дипломатии Хауса? – спросила Кадди, но он ничего не успел ей ответить, потому что в дверь постучали.
- Доктор Кадди? – осторожно начала Салливан, не желавшая попадать под горячую руку. – Я хотела сообщить доктору Уилсону, что его ждет пациент с аденокарциномой, и хотела сказать вам, что мы пока откладываем плановую операцию по пересадке сердечного клапана мистера Квина, который только что поступил – подозрение на инфекцию. Кроме того, - замявшись, продолжила она, - доктор Хаус просил передать, что он неукоснительно выполнит ваши рекомендации.
- Что? – одновременно переспросили и Уилсон, и Кадди, равно удивленные такой политичностью Хауса.
Салливан выглядела почти смущенной.
- Он сказал, вы велели ему «попробовать не прийти» к вам в кабинет – он решил так и сделать. Говорит, у него получилось.
Кадди отпустила врача приемного покоя и снова повернулась к Уилсону.
- Кажется, Хаус по обыкновению решил переложить титанические усилия по его спасению на чужие плечи, не находишь?
*
- Не смей смотреть на меня с осуждением, не смей смотреть на меня с жалостью, а ты вообще никогда на меня не смотри, - бойко расставил все по местам Хаус, хлопая дверью диагностического отделения.
Форман, которому была адресована последняя фраза этой тирады, с трудом удержался от искушения закатить глаза.
- У меня в распоряжении нет ни осуждения, ни жалости, так что с удовольствием.
- Вот и славно, - кивнул Хаус. – Ну что, дети мои, какое-нибудь новое дело тут есть?
Чейз открыл, было, рот, но перехватил взгляд Кэмерон и молча отвернулся, сделав вид, что он тут вообще не причем.
- Может быть, мы обсудим отчет, который нужно составить для комиссии? – предположила девушка, злясь на собственный голос, прозвучавший как угодно, но только не уверенно.
- Тут нечего обсуждать. Комиссия – такая мелкая гадость, что он ней даже говорить не стоит, - возразил Хаус, поднимаясь на ноги и отворачиваясь от Утят, чтобы налить себе кофе.
Он поставил чашку на стол, но пить не стал. Три пары глаз смотрели на него так внимательно, словно его команда подозревала, что Хаус вот-вот должен превратиться в голубя, и ни в коем случае не хотела пропустить этот момент.
- Черт возьми, - слегка прикрикнул на них Хаус, - что там с этим проклятым пациентом, у которого поцарапан глаз?! Обсудим это, пока он не остался без глазного яблока или тем паче обоих? Да? Нет? Может быть?
- Тут нечего обсуждать, - почти попав в его тон, отозвался Чейз.
Услышав, как Хаус в ответ фыркнул, Форман испытал почти непреодолимое желание закрыть лицо руками.
- Отлично, тогда давай обсудим другое: у тебя на запястьях ожоги от веревки, мама Кэмерон оставила сегодня сообщение на рабочем автоответчике с поздравлениями – значит, Кэмерон не ездила домой и не была в праздники у себя. Ну что, Чейз, давай, поделись с классом. Тебе понравилось? А ей? Что она сказала? А с чего ты взял, что она сказала правду? Как это было? По-миссионерски? По-собачьи? По-детски? Или роскошный трах в мозг, когда она рассказывала про страну розовых пони и умерших мужей?
Вопросы Хауса летели со скоростью пулеметной очереди и наносили практически такой же урон. По крайней мере, Чейз точно выглядел, словно в него всадили пару-тройку пуль. Кэмерон вскочила и хлопнула дверью так, что по поверхности кофе, остывающего в чашке, прошла дрожь, словно от землетрясения.
- Эллисон! – воскликнул Чейз и бросился за ней, даже не удосужившись ответить Хаусу.
Каблучки Кэмерон простучали скоростной дробью, а у Хауса все равно был выработан специфический иммунитет на любые ответы.
Хаус снова взял в руки чашку и даже поднес к губам, но не сделал ни глотка. Форман откинулся на спинку кресла, складывая руки на груди.
- Отлично сработано, - похвалил он, даже не пытаясь придать тону какую-никакую политичность. – Вы – профессионал.
Звонок телефона прервал эти дифирамбы. Форман сказал в трубку пару ничего не значивших фраз, нажал отбой и встал.
- Может, поделишься? – уточнил Хаус. – Я тут все еще вроде как заведующий.
- Из приемного, - кратко доложил Форман. – Они подозревают, что больной носитель метилрезистентного стафилококка, но не могут это доказать. Кардиологи требуют немедленно поднять его на операцию по пересадке клапана, а бактериологический анализ посева из зева пока не готов.
Хаус встал, тяжело опершись на трость.
- Ну, пойдем, посмотрим на этого больного.
Форман не стал спорить, но беззвучно вспомнил фразочку из тех, которые строго-настрого запретил себе упоминать, когда надел белый халат.
*
- И снова здравствуйте, - без особого энтузиазма поприветствовала Хауса Салливан, бросая не слишком радостный взгляд на Формана.
Тот только пожал плечами, причем так, чтобы Хаус этого не увидел.
- Мистер Квин, 56 лет, поступил для пересадки сердечного клапана. Неясные результаты мазка из зева. Мы заставили его пересдать анализ и отправили на экспресс-тест, но результат будет только через час-два, а хирурги требуют немедленной подачи на стол – у них простаивает чистая операционная, а потом все расписано по часам. Если у него действительно МРС, он подлежит обязательному карантину в другой больнице…
- Знаю без тебя, - прервал Хаус, вытащил из ее несопротивляющихся рук историю болезни и швырнул на пол за стойку медсестры. – Меня раздражает, как ты шуршишь страницами. Там нет главного – результата анализа, что ж ты их перебираешь?
- Убить меня мало, - невнятно пробормотала женщина, пропуская их за ширму к больному.
Мистер Квин был грузным мужчиной с моржовыми усами и отдышкой на вдохе.
Форману в принципе не часто приходилось видеть, чтобы Хаус вел полный опрос пациента – обычно это работу он предпочитал спихнуть на кого-то другого. Поэтому он был даже немного удивлен, насколько дотошным и занудным педантом может быть гениальный диагност, когда хочет не гениально потянуть время.
Наконец, они добрались до последней строчки приемной формы, той самой про «физиологические отправления со слов в норме». Форман, было, вздохнул с облегчением, но тут Хаус закатил такой допрос с пристрастием, будто как минимум подозревал, что мистер Квин в желудке перевозит пару килограммов кокаина. Сраженный пациент сознался под давлением, что кал у него сегодня был «какой-то темный».
- Что значит «темный»? Темно-красный? Темно-синий? Черный? Черный, как вакса? Или просто обычный? Черный или коричневый? Вы слепой? Вы дальтоник? Вы идиот?
- Да я не рассматривал! – наконец, сумел вставить слово несчастный мистер Квин.
- А стоило бы, - припечатал Хаус, поворачиваясь к Салливан. – Реакция на скрытую кровь?
- Не делали.
Хаус удовлетворенно вздохнул.
- Форман?
- Больной должен быть задержан в приемном отделении для решения вопроса о возможности кишечного кровотечения, - бодро отрапортовал он научное определение пальца, засунутого в задницу. – Пойду, перчатки принесу.
- Не надо, - остановил его Хаус, - пусть этим занимаются специально обученные люди. Позвони наверх, вызови Магнер – она же у нас вроде как хирург.
Салливан и Форман обменялись взглядами полными чистого ужаса. Женщина подошла к стоящему на столике в углу больничному телефону и, встав так, чтобы заслонить его, незаметно зажала клавишу отбоя и набрала номер.
- Не берут, - сказала она через полминуты.
- Должны взять, - безапелляционно заявил диагност, забирая трубку из ее рук, - они мне нужны в кои-то веки раз.
Хаус позвонил сам, и на том конце, разумеется, тут же ответили.
- Хирургия? Приемное отделение. Попросите доктора Магнер срочно спуститься – экстренный вызов, кровотечение.
Если, спустившись, Магнер была просто недовольна, то, когда она узнала, зачем ее, собственно, позвали, даже в лице изменилась.
- Вы сдурели? У меня наверху полное отделение больных и интерны, а вы зовете меня, чтобы я сунула палец пациенту в задницу? Почему бы вам не сделать этого самому – вы спите с мужиком, должны быть большим специалистом в этом деле!
- Не могу отбирать лавры у непревзойденного профессионала, - покачал головой Хаус, галантно протягивая ей перчатки. – Это ведь твоя обязанность, так? Салливан, голос!
- Боже, не вмешивайте меня в это, - взмолилась женщина.
Магнер рванула у него перчатки так, что те чуть не лопнули пополам, натянула их на руки, вызывающе щелкнув раструбами по запястьям, и сунулась под простыню пациента.
- А собственно…? – подал голос мистер Квин.
- Да заткнитесь, - рявкнула на него Магнер. – Вы тут вообще не причем.
Хирург вытащила руку и продемонстрировала поднятый средний палец Хаусу.
- Никакого кровотечения. Вы довольны? Или мне эту перчатку вам в контейнер с завтраком уложить?
- Вполне, - согласился тот, краем глаза заметив, что в приемное спустился Уилсон.
Магнер еще пару мгновений сверлила диагноста взглядом, а потом сорвала перчатки, попутно выворачивая их, и швырнула резиновый ком на пол, почти случайно попав в хаусовские кроссовки.
- Принесли анализ, - тихо сказал Форман, надеясь вернуть внимание к пациенту. – Положительный результат на метилрезистентный штамм.
- Ну, накрылась ваша операция. Можете разбирать операционную, - заключил Хаус развернувшейся уже чтобы уйти, Камале, которая, конечно, немедленно взвилась, словно ее ударили.
- Да вы кто вообще такой, чтобы это решать?!
Хаус пожал плечами.
- Козел. Мудак. Инфекционист. Заведующий диагностическим отделением.
- Это ненадолго, я надеюсь, - неожиданно спокойно ответила хирург. – Если вы выкрутитесь на этот раз, я поднапрягусь и подам на вас в суд сама. С превеликим удовольствием.
С этими словами она промчалась мимо Уилсона, почти задев его плечом.
- День удался, - с широкой неискренней улыбкой заключил Хаус, проходя в том же направлении, но с гораздо меньшей скоростью, и крепко хлопнул неподвижного, безмолвного Уилсона по плечу.
- А он, правда, педик? – уточнил мистер Квин в наступившей тишине.
- Это еще лучшее, что в нем есть, - уверила его Салливан, берясь за ручки каталки.
*
Хаус подождал, пока закроется дверь лифта, и, крепко зажмурившись, изо всех сил вцепился пальцами в покалеченное бедро, оставляя синяки даже сквозь джинсы.
*
Когда-то давно, когда доктор Уилсон сначала еще не столько дружил, сколько приятельствовал с Хаусом, а потом с парой Грег-Стейси, в числе прочих увлечений и привычек азартного Хауса было приличествующее скорее развеселым студиозусам банальное «кто быстрее поднимется по лестнице». Смысла в нем не было никакого или было очень мало, но, взбегая на шестой-восьмой-десятый этаж, можно было подзуживать друг друга, обмениваться глупыми шуточками и смеяться вместе, несмотря на сбивающееся дыхание. Уилсон не был так уж молод, когда они с Хаусом впервые встретились. По меньшей мере, он - занимающий довольно важный пост, погрязший в серьезной, ответственной работе, уже разведенный – определенно не чувствовал себя молодым. Хаус, со свойственной ему бесцеремонностью ворвавшийся в его жизнь, встряхнул ее всю, перекрутил наизнанку течение времени и правила, что после юности близких друзей уже не находят. И именно Хаус будоражил его, теребил самые глубокие мозговые центры, заставлял все время соображать и оценивать окружающий большой мир, словно Уилсон только-только вступил в него и все вокруг непривычно. Потому что, черт возьми, к жизни рядом с Хаусом невозможно было привыкнуть. И можно было, забывая о «взрослом мире», сражаться за сэндвичи, выяснять отношения, оставляя не «должностные записки» начальству, а прыгающих резиновых пауков в ящиках столов. Можно было чувствовать себя друзьями-приятелями, чуть ли не смывшимися с лекций студентами, бегая наперегонки по лестницам.
Последнее теперь тоже кануло в бездну тромбированных ветвей бедренной артерии, кануло, чтобы никогда не вернуться, и уже много лет Уилсон, честно говоря, в больнице чаще пользовался лифтом. Хотя бы потому, что, когда у них обоих на отделениях было полно работы, находящаяся на нейтральной территории кабинка лифта легко могла стать единственным местом для дружеской перебранки за целый день. Остаться же без своей дозы Хауса Уилсон не мог – это был стимулятор покруче крэка.
Однако сегодня его не спас бы никакой крэк. Если бы это не было настолько тривиально, Уилсон мог сказать, что чувствует себя буквально выпотрошенным. Кроме того, ему было о чем подумать, и он боялся встретиться около лифта с Хаусом, так что предпочел подняться по лестнице и очень неторопливо дойти до диагностического отделения.
Таким образом, он вошел в самый разгар бури, а именно тогда, когда Форман, еще держащий руку на трубке телефона, озвучил для всех свой разговор с главврачом.
- Доктор Кадди напомнила, что вы отстранены от работы, Хаус. Она сообщила, что вы не должны брать на себя пациентов, вырабатывать тактики лечения и обследования, заниматься постановкой диагноза и участвовать в поликлиническом приеме. Ваша нагрузка распределена между нами тремя.
Хаус поочередно смерил взглядом сначала команду, а потом, непонятно за что, и Уилсона.
- Руководство передано тебе? – поинтересовался он у Формана.
Против ожиданий тот кивнул совершенно невозмутимо.
- Временно, конечно, - уточнил он.
- Конечно, - подтвердил Хаус.
Форман сел на свое место, снова открывая папку с историей болезни. Чейз преувеличенно сосредоточенно погрузился в разглядывание приемной карточки. Кэмерон, щеки которой были залиты неярким красивым румянцем, покачала головой и склонилась к анализам.
Тишина постепенно сгущалась, и Уилсон твердо решил, что будет последним, кто пожелает ее разорвать, несмотря на ощущение, будто он стоит рядом с аккумулятором постепенно накапливающим напряжение. Молчание гудело словно высоковольтные провода, а Уилсон рассматривал стоящего Хауса с обострившимся вниманием. Ему бросились в глаза и необыкновенная бледность друга, и побелевшие костяшки руки, стиснувшей йо-йо, словно в надежде раздавить. Он заметил неосознанное движение пальцев другой руки и синяк на закушенной до крови губе. Морщинки в углах глаз и носогубные складки, скрадываемые на худом лице полуседой щетиной.
- И какое же ты мне дашь задание? – с нехорошей улыбкой полюбопытствовал Хаус, глядя на склоненную макушку Формана.
Тот поднял голову и посмотрел на Хауса с удивлением даже слишком искренним.
- Ничего. Вы можете идти домой. Делать вам в больнице все равно ничего нельзя.
Хаус только фыркнул в ответ на это, даже не пытаясь скрыть презрительную ухмылку, кривящую губы, и вышел мимо Уилсона, ни единым взглядом не выдав, что вообще заметил его присутствие.
Как только дверь захлопнулась с клацаньем словно крышка гроба, Чейз поднял голову.
- Доктор Уилсон, понимаете…
- Я понимаю, - тут же перебил тот, опасаясь, что Чейз сейчас скажет что-нибудь такое, отчего им станет очень и очень неловко. – Я все понимаю.

Он, конечно, понимает далеко не все.
Зато он заметил, что Хаус не позвал его с собой, когда уходил. И то стереотипное движение пальцев Хауса, как будто открывает крышку пузырька с викодином.
*
В принципе вечера бывают разные. Периодически Хаус и Уилсон в идиллии. Обмениваются шуточками и колкостями, устраиваются рядом, делая вид, что не обнимаются, а только руки удобнее положить на спинку дивана, воруют чипсы из порций друг друга – просто потому что у соседа трава зеленее, разумеется - и смотрят любимые фильмы, либо какие-то новинки, и тогда Хаус комментирует их, а Уилсон бесится, потому что ему не слышно текст, но не выдерживает и фыркает от смеха, закашливаясь пивом.
Иногда они в состоянии холодной войны из-за манипуляций Уилсона или, чаще, выходки Хауса. Тогда Уилсон, бледный и с характерно сжатыми губами – как бы он ни старался выглядеть в модусе «все нормально», ему никогда не удается прогнать с лица подобное выражение – упрямо сидит на кухне рядом с сочувственно жующим Стивом и читает газету так внимательно, словно там пропечатаны утерянные мудрости Соломона. Тогда Хаус преувеличенно громко грохочет тарелками и чашками, неожиданно преисполненный рвения к домашним делам, пока Уилсон, досадливо свернув газету, не уходит в гостиную, и мытье посуды неожиданно теряет актуальность, и Хаус как можно независимее потихоньку тоже переползает за ним.
Или Хаус усаживается за пианино и неторопливо перебирает аккорды, то умиротворяющие словно облизывающие берег волны, то нервные и дерганные, словно рывки за нитки куклы-марионетки. И Уилсон подходит, встает за спиной, но не касается, зная, что музыканты не любят, когда им мешают, ждет, глядя на рано поседевший затылок, на перебегающие по черно-белым зубам пианино узловатые длинные пальцы, пока музыка не стихнет, и только потом кладет руки на жесткие плечи, гладит шею, ерошит волосы, скользит ладонями к груди. Хаус откидывается назад, расслабляясь под прикосновениями родных рук, закрывает глаза и буквально нежится, наслаждаясь этой близостью, которая стирает все разногласия. Ну, может не стирает, но точно заставляет поблекнуть хотя бы до поры до времени.
Или Уилсон подсаживается к раздраженному Хаусу, отшучивается в ответ на насмешки, мягко подкалывает сам или приносит стакан молока с ярлыком «Выпей меня» с одной стороны и изображением молокоеда из космоса с другой. Хаус улыбается против воли, и, как часто бывает, ожесточение растворяется в улыбке, не потому что это смешно и не потому что Уилсон, как все знают, единственный, кто заставляет Хауса улыбаться. Просто потому, что иметь рядом кого-то, кто рад стараться, чтобы ты улыбнулся, это уже почти счастье.

Но бывают и такие вечера, когда в этом страшном модусе «все нормально» застревает Хаус, и тогда тишина в квартире сгущается, уплотняется, сворачивается плотным гуттаперчевым комком где-то посредине комнаты. Решение любой проблемы, как известно, начинается с ее признания, и ситуацию невозможно исправить, пока она прикрыта дырявым одеялом «все в порядке». Поэтому Хаус листает каналы, не задерживаясь на каждом дольше пары секунд, листает книги, не вчитываясь в текст, листает ноты, не видя знаков, листает собственные воспоминания, глядя невидящими глазами в стену. Уилсон молчит, потому что знает, что долго это не продлится, и Хаус взорвется, и тогда, на пике слов, эмоций, перебранки с окружающей действительностью, из него можно будет вытянуть признание проблемы, и, следовательно, они смогут что-то обсудить. А пока Большого Взрыва не произошло он, Уилсон, может продолжать спокойно гладить свои рубашки, скручивать футболки Хауса жгутом и завязывать в узлы, чтобы эта вечная измятость хотя бы выглядела упорядоченной.
Разделить чьи-то проблемы не в пример сложнее, чем разделить сэндвич, досуг или постель. И хотя Хаус должен признать, что Уилсона не обвинить в недостатке сопереживания, но весь ужас в том, что ты не можешь разделить с кем-то свои проблемы, пока делаешь вид, что все в порядке.

Однако ты, очевидно, можешь разделить с этим кем-то постель.

Поэтому ночью Хаус кусает губы и дергается бедрами вверх, несмотря на предупреждающее ворчание Уилсона, который требует быть осторожнее. Как ни противно это признавать, но боль действительно просочилась во все закоулки жизни, не обойдя своим палаческим вниманием даже их общую постель.
И боль тем странным, молчаливо-напряженным вечером тоже была странная, ни на что не похожая.
Разве что, очень отдаленно, на то раздражающе-завораживающее саднение, которое бывает, когда отдираешь едва подсохшую корочку от ранки. Когда испытываешь не удовольствие даже, а просто желание продолжать, несмотря на боль, несмотря на выступающую кровь, желание, нестерпимое как подкожный зуд.
Или на то, остро-безумное, чувство, с каким наркоман режет себе руки бритвой, чтобы вытащить из-под кожи тараканов, видимых только ему. И опять – никакого удовольствия от боли, только сама боль и дикая потребность в ней. Согласно всем четырем причинам милейшего доктора Филда, будь он проклят.
Поэтому Хаус раздраженно и разочарованно зашипел, когда Уилсон прижал его бедра, и, обхватив рукой за шею под влажными завитками волос, резко дернул любовника на себя, разводя ноги, так что боль взвилась огнем, в который плеснули медицинского спирта. Уилсон тут же отстранился и громко прошептал в чужие искривленные губы:
- Не смей. Прекрати. Не смей заставлять меня причинять тебе боль.
Уилсон как источник боли… Об этом определенно стоило задуматься.
Боль – отрицание, боль – наказание, боль – индульгенция… что там еще было?
В момент сексуального возбуждения перевозбуждение центра наслаждения в головном мозгу приводит к тому, что болевые раздражители перестают восприниматься как боль. Однако либо мозг Хауса был уникален и в этом вопросе, либо его боль отличалась совершенно особенными характеристиками, но только ничего подобного никогда не происходило. Боль оставалась отдельно, наслаждение отдельно – они не сливались, не пересекались, просто сосуществовали в одном теле одновременно и лишь изредка слегка конкурировали.
Хаус закрыл глаза, как редко делал во время их занятий любовью, впился сильными пальцами в плечи Уилсону, судорожно втянул воздух сквозь стиснутые зубы и прижался полуоткрытым ртом к шее любовника, замирая. Уилсон чувствовал его дрожь под собой и сжал плотнее пальцы, быстро двигая рукой от основания к влажной головке и назад, тихонько нашептывая что-то на ухо Хаусу, пользуясь тем, что сейчас даже гений вряд ли в состоянии воспринимать обращенную к нему речь.
Дрожь достигла предела и замерла, заставив каждую мышцу в теле под ним застыть в напряжении, и выплеснулась мокрым жаром по пальцам, и схлынула, оставив Хауса хрипло стонать в отголосках и кашлять при каждой попытке вдохнуть слишком густого и влажного воздуха через сведенное судорогой горло. Уилсон оторвался от него, поглаживая по лицу и шее, целуя, ожидая пока Хаус снова начнет дышать нормально, и только потом перехватил расслабленно лежащую на сбившейся простыне кисть и положил на свой освобожденный от презерватива член.
Он ожидал, что Хаус, так и продолжит ласкать его, зажмурившись, но вместо этого Хаус пару раз, словно на пробу двинул рукой, а потом открыл глаза, внимательно наблюдая за каждой реакцией Уилсона, сосредоточившись не на члене в своей руке, а на лице любовника. Уилсон облизнул губы, прикусил нижнюю, негромко застонал, подаваясь к чужим пальцам, а потом не выдержал этого взгляда и все-таки сомкнул веки, предпочитая ощущать горячий взгляд Хауса кожей. На припухших от поцелуях губах, на порозовевшей коже груди, по которой сбежали пару капелек пота, на темном влажном члене. Уилсон зажмурился еще крепче, раскидываясь на простынях, полностью открываясь, позволяя делать с собой все, что угодно.
*
Хаус не пытался уложить голову Уилсону на грудь, чтобы ощутить контакт влажной после душа кожи, совсем нет. Уилсон сам привычным движением, по-хозяйски пристроил его в своих объятиях и мгновенно уснул. Хаус, лежащий на боку, попытался развернуть как-нибудь таз, чтобы боль так не ввинчивалась в бедро, но стало только хуже. Немного похоже на струбцину, медленно, неторопливо закручивающуюся, затягивающуюся до негромкого отвратительного хруста костей. Или на сжимающиеся клещи, пытающиеся разломить сустав и оставить его раскрытым словно расколовшаяся дыня в полутьме комнаты. Или на трепан, неспешно вворачивающийся, тихо, неторопливо, пока внутренняя пластинка кости не сдастся под стальным неумолимым напором.
В комнате было душно, а у Хауса по спине бегали ледяные мурашки. Уилсон вздохнул, хмурясь во сне, и Хаус одарил его внимательным взглядом, раздумывая, что может сниться его другу.
Руки Уилсона были горячими и тяжелыми, и Хаусу даже казалось мгновениями, что это именно они, лежащие обжигающим грузом на его теле, мешают заснуть наравне с постоянной тупой ломящей болью, которая издевательски медленно переползла от мышц к суставу. Он была похожа на порождение средневековых орудий пыток или чьих-то не в меру любопытных пальцев, которые выкручивают, выламывают сустав, чтобы посмотреть, что там внутри. Была она вроде и не очень сильной - от нее, по крайней мере, хотелось глухо стонать и кусать губы, а не кричать в голос - но постоянной, не отпускающей ни на секунду, словно тиски, которые все время прогрессивно сжимают все сильнее и сильнее, пока не раздробят сустав окончательно, обнажая влажную, блестящую бледно-розовую поверхность. Лежать неподвижно и чувствовать, как скрученные судорогой мышцы с неторопливостью и солидностью хорошего палача выворачивает сустав наружу, было невыносимо, хотелось подняться с кровати, походить по квартире, отвлечь чем-то мозг, чтобы тот перестал обсасывать словно куриную ножку визуализированную боль. Однако встать или хотя бы пошевелиться Хаус не решился, чтобы не разбудить Уилсона. Поэтому он форсированно пытался заставить себя сосредоточиться на какой-то другой мысли.
Джинсы лежали неопрятным темным комком на полу в трех шагах от кровати, там, где он их бросил, когда целовал Уилсона этим вечером. Хаус представил себе, как можно было бы свеситься с края постели, уцепить джинсы кончиками пальцев и подтянуть по гладкому полу к себе поближе. Пальцы коснулись бы жесткого края ткани, почувствовали бы холод клепок, пробрались бы в карман, нетерпеливо, почти царапаясь о джинсу, и коснулись бы гладкого бока баночки, лежащей там, в левом кармане.
Хаус переместил немного ноющую ногу, потому что держать ее в одном положении стало уж совсем нестерпимо. Нога отозвалась резкой болью на попытку движения, а Уилсон прижал его к себе еще чуть крепче.
Баночка запуталась бы в мягкой внутренней ткани кармана, словно тот жадная пасть, из которой ты пытаешься вытащить законную жертву, и Хаус дернул бы, торопясь, раздраженно, пытаясь насильно выпутать добычу из слишком узкого кармана, и не в силах никак ухватиться за скользкие бока понадежнее.
Уилсон что-то тихо простонал сквозь зубы во сне и мотнул головой, хотя обычно спал невероятно спокойно и неподвижно - Хаусу ли не знать. В особо тихие моменты, просыпаясь среди ночи, Хаус даже нащупывал у Уилсона пульс, просто на всякий случай, настолько тихо тот лежал.
И вот, наконец, ему удалось бы вырвать баночку из кармана и вытащить на свет божий, ну или уж на какой придется. Таблетки отозвались бы сухим перестуком в своей пластиковой тюрьме - очень знакомым, почти как стук мисок по решеткам, которым в камере приветствуют завзятого рецидивиста. Упаковка легла бы в ладонь так же гармонично и по-родному, как рукоятка пистолета у самоубийцы-неудачника.
Фантомное ощущение рыжей баночки в руке было таким сильным, что Хаус стиснул пальцы в кулак, почти ожидая почувствовать на ладони жесткость пластика.
Уилсон опять дернулся и затих.
Хаус закрыл горящие, словно от наждака, веки.


~~~
1. фермент, содержащийся в слюне

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш

---

Historia morbi [6] Epicrisis. Глава 1

[Createress]

Epicrisis
Автор: Creatеress
Бета: Не в этот раз, увы
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.

Глава 1

Доктор Хаус никогда не мог похвастаться умением ладить с окружающими его людьми, а инфаркт в свое время не просто чуть не оттяпал у него ногу, но и отнял значительную часть и без того скромных социальных навыков. А еще болезнь безвозвратно унесла в какие-то далекие и уже слегка нереальные дни многое другое, о чем здоровый человек и не задумывается никогда: радость движения, свободу жизни без боли, возможность совершать миллион простых действий, независимость от лекарств. Боль на долгие годы пропитала все его существование, то усиливаясь, то успокаиваясь, но все время оставаясь в рамках ощущения и рамках сознания, не давая забыть о себе ни на секунду. Ее было невозможно ни заглушить силой воли, ни перебить никаким переживанием, ни заставить умолкнуть хоть на сколько-то времени. Постоянное физическое страдание захватило себе большую часть его жизни, отражаясь на сотне мелочей: от поз для секса и до походов в туалет ночью, когда боль только-только слегка убаюкалась. Боль проникала даже в сон, превратив сновидения в бесконечную череду ярких цветных всполохов, картин, сцен, то бессмысленно—сюрреалистичных, то глубоко сюжетных, но всегда пронизанных если не физической мукой, то глубочайшим беспокойством.
Боль переплавлялась в терзающую тревогу, не оставляя Хауса даже по ночам, и в общем он никогда не спал особенно спокойно. Даже в объятиях Уилсона, когда его бессонница слегка отступала, Хаус периодически вздрагивал, бормотал что-то сквозь зубы, сбивал дыхание, с еле слышными стонами мотал головой. Уникальный мозг воспринимал миллионы единиц информации и, подстегиваемый кусающей болью, всю ночь крутил эти разнокалиберные данные, переиначивал их, превращал в гротески, строил и разрушал карточные замки из иллюзий и реальности, не давая себе отдыха.
Вначале Уилсона это пугало и будило, но постепенно он привык, не просыпаясь, крепче прижимать Хауса к себе, из-за чего тот слегка утихал и получал короткую, но безмятежную передышку.
Однако сегодняшняя ночь была особенно дурной. Хаус вообще не мог лежать спокойно, ворочался, метался, сбрасывал руки Уилсона с себя, пока тот не оставил попыток. Стоило хоть немного задремать, как почти сразу же он распахивал глаза, вырванный глухим грызущим беспокойством из этого призрака сна, и чуть ли не бился на постели в отчаянии от невозможности унять чертовы мысли, вившиеся роем, и чертову-чертову-чертову боль в ноге, которая казалось просто взрывалась от каждого движения.

Однако как ни плохо спал Хаус, Уилсон вообще не сомкнул глаз всю эту бесконечную ночь после Рождества.

***
На операционном столе в процедурной Кэрри Уэлш выглядела странно вытянувшейся, так что ей можно было дать лет 18-19.
Доктор Магнер, которую вырвали из дома как раз в разгар запекания гуся, зябко поежилась после холода полупустых улиц и еще раз пересмотрела историю болезни. Утренний анализ показал число тромбоцитов 115, и Камала не могла злиться на Хауса за то, что он поторопился сорвать ее в Рождество и вытребовать свою желанную биопсию прямо сейчас. Вернее, могла, конечно, и злилась, но скорее по привычке.
- Как они сделали это? – поинтересовался Ник – молоденький дежурный врач, едва ли год назад закончивший ординатуру.
Камала пожала плечами.
- Отыскали недавно умершего пациента с нормальной страховкой, договорились с патологоанатомами и перелили ей тромбоцитарную массу по его полису. Так что не будем подставлять наших коллег с диагностического отделения и затягивать процедуру, тем более долго эти перелитые тромбоциты не проживут.
- А не лучше было бы сделать лапароскопическую операцию для контроля иглы?
- Тебе бы лучше, - отозвалась доктор Магнер, - тем более что она без сознания. Я и так не промахнусь, а перелитые тромбоциты меня все-таки не радуют настолько, чтобы лезть в брюшную полость.
Посадить пациентку, как это положено для биопсии печени, было невозможно, и Кэрри положили на левый бок. Камала простучала грудную клетку, отмечая, где ясный легочный звук сменялся на тупой печеночный, определяя подвижность легочного края, чтобы случайно не попасть иглой в легкое, потом обезболила нужный участок и мотнула головой Нику.
- Давай эту хрень.
Подавая ей биопсийную иглу, он думал, почему ни один медицинский колледж и ни один курс оперативной хирургии не подготовит тебя к тому, что врачи абсолютно все инструменты называют не иначе как «эта хрень», «та хрень» и «вон-та-хрень-слева».
Игла вонзилась в обезболенную кожу и уже через несколько секунд Магнер извлекла мандрен ¹ и потянула аспират из печеночных клеток. Еще мгновенье спустя она уже вывела иглу. Вся процедура заняла минимум времени, и Камала подмигнула Нику.
- Вот и все. И из-за этого наши диагносты столько времени ломали копья. Пойдем писать протокол операции.
Ник подсел к ней, когда Камала уже вовсю стучала по клавишам компьютера.
- Идите домой, Магнер, если хотите, я все напишу, а то вас же ждут на Рождество.
- Меня ждет сын-спиногрыз и его подружка-барби.
- Не любите детей? – рассмеялся врач.
- Люблю, - не согласилась Магнер, - но мальчиков и обязательно совершеннолетних.
Ник все равно понимал, что она не уйдет, пока не пройдет хотя бы ранний послеоперационный период, как и положено хорошему хирургу.
Медсестра подошла примерно через полчаса, когда Камала уже снимала халат в ординаторской.
- Доктор, там давление упало.
Камала с Ником машинально переглянулись и, не сговариваясь, отправились вместе.
Давление действительно упало, некритично, но неприятно.
- Сделайте дофамин для сердца, поставьте капельницу с инфузионной терапией и переводите ее в операционную, - наконец, сказала Камала, ни на кого не глядя.
Лицо у нее было напряженное, между темных бровей легли морщинки.
Следующие полчаса они не торчали около пациентки, постоянно перепроверяя пульс и давление, но только потому, что заставляли себя этого не делать усилием воли. Переговариваться они в принципе еще переговаривались, но уже без шуточек и флирта.
Потом давление упало снова.
- Ник, возьми кровь, отправь в лабораторию и проверь на совместимость. Зовите реаниматологов. Звоните в переливание – пусть пришлют порцию плазмы… и цельной крови группы А(+).
Пока под присмотром реаниматологов одна за другой падали в «озеро» капельницы соломенно-желтые капли плазмы, Магнер стояла рядом молча.
- Это сердечная реакция на оперативное вмешательство? – аккуратно спросил Ник, слегка побаиваясь попасться под горячую руку.
Камала только дернула плечом, не сказав ни «да», ни «нет».
Следующие два часа держалось давление девяносто, а потом оно рухнуло сразу до неопределяемого. Реаниматологи оттеснили хирургов, занимаясь больной под истеричный писк аппаратов.
- Это кровотечение, Ник, - тихо сказала вдруг Магнер, не поворачиваясь к нему, - но черт меня дери, если я понимаю, откуда это кровит.
- Легкое? – очень осторожно предположил Ник.
- Да ни хрена! – тут же взорвалась она, точь-в-точь как он и предчувствовал. – Я могу отличить печень от легкого! Биопсия была взята правильно!
- Хорошо, - поднял он руки, показывая что сдается, - а что делать будем?
- Вы там закончили? – резко спросила Магнер у реаниматологов, которые вообще-то и вовсе не были виноваты. – Давайте шарящий катетер.
Идея была хороша тем, что по меньшей мере позволяла сразу же определить не только имеется ли кровотечение в брюшной полости, но и насколько сильное. Однако прошло еще полчаса, прежде чем реаниматологи позволили хирургам подойти к больной. Теперь трубки капельниц были подключены к трем венам и одновременно лили и физрастворы, и плазму. Анестезиологи сделали общее обезболивание, и Магнер стала осторожно вводить через разрез катетер в брюшную полость. Ник, которому работы сейчас не нашлось, обернулся, и на секунду ему показалось, что за стеклом двери, отсекающей операционную от коридора, мелькнуло лицо главы диагностического отделения, но его внимание сразу же отвлекла медсестра, которая принесла результаты анализов.
Катетер прошел в полость брюшины, и Магнер дернулась чисто машинально, потому что по трубке хлынула сплошным потоком кровь. Медсестра ахнула, едва не выронив посудину для замера количества потерянной крови, когда разбрызгиваясь во все стороны в ее дно ударила по напором тугая струя.
- Кровопотеря пятьсот… литр…
Кровь перемешалась с асцитической жидкостью, и впечатление из-за этого было еще жутче. Хирург выругалась, автоматически беря катетер на себя, но кровотечение по трубке, казалось, только усилилось. Снова запищали аппараты, показывая новое падение давления и сердечной деятельности.
- Кровопотеря полтора…
- Переливание готовьте! – скомандовала Магнер. – И несите еще плазму и еще кровь, быстрее, быстрее!.
- Магнер, посмотрите, - влез Ник, поднося ей результат анализа.
- Слушай, ты сейчас охрененно не вовремя, - бросила Камала, которую опять оттеснили реаниматологи.
Кровь по катетеру все еще лилась, и анестезиолог как раз подключал аппарат.
- Да посмотрите же!
Было что-то особенное в его голосе, и она перевела глаза от монитора, который все равно показывал, что давление слишком низкое для подсчета, и глянула на настойчиво показываемый ей анализ.
Этот быстрый взгляд отдался в ее ушах похоронным звоном, потому что на норовящем свернуться в трубочку клочке бумаги, похожем на чек из супермаркета, какой ей только сегодня утром выдали при покупке праздничного гуся, было четко напечатано «тромбоциты - 15».
И словно в ответ на это прозвучали слова анестезиолога:
- Остановка сердца.
Большая часть лица Камалы было закрыто маской, но глаза женщины расширились так, что Ник мог увидеть в них свое собственное перепуганное отражение.
- Где история? – тихо сказала Магнер и тут же уже намного громче: - Где этот чертов утренний анализ?!
- Доктор, не орите! – рыкнул на нее анестезиолог, вкалывающий больной адреналин.
Ник дерганно перелистывал так и норовящие слипнуться страницы, слишком сильно рванул одну из них, так что разрыв зазмеился почти до половины.
Над анализом они склонились вдвоем, только сейчас замечая не бросающуюся в глаза разницу между яркостью чернил у двух единиц в цифре «115».
Каждый, кто знал неаккуратный размашистый почерк Хауса, мог восхититься той выдержкой, которую ему пришлось проявить, чтобы подписать лишнюю единицу в анализ совершенно незаметно. Камала почерк Хауса знала, но восхищение было далеко не тем чувством, которое она сейчас ощущала.
- Где он?! – спросила она, явно сдерживаясь из последних сил, причем безрезультатно. Уравновешенность никогда не была ее сильным качеством. – Где этот мудак?!
- Заткнитесь вы, доктор! – на таких же повышенных тонах отозвался анестезиолог. – Больная стабилизирована. Лапароскопия?
- На кой хрен мне лапароскопия? – сказала Магнер, и Ник с изумлением впервые увидел, как трясет вздувшуюся венку у нее на виске ниже края шапочки. – Что я там увижу лапароскопом – полная брюшная полость крови и асцитической жидкости! Готовьте лапаротомию.
Реаниматолог начал устанавливать еще системы капельниц, а Камала и Ник, оба расстерилизованные пока трогали историю болезни, пошли перемываться.
- Магнер, - все-таки решился спросить он, когда они уже одевали маски, - а это…
- А это, - перебила она, - это все. Все, Ник. Счастливого Рождества.
Кэрри на операционном столе лежала, буквально ощетинившись иглами капельниц, подключенными к обеим подключичным венам, к локтевым, к венам нижних конечностей – куда только удалось установить. Растворы уже не капали – лились, отпущенные на максимум. Одновременно был установлен и новый пакет с кровью.
Кровь по прозрачным трубкам из брюшной полости текла все так же активно.
У Ника возникла парадоксальная ассоциация с цветочным горшком, который поливают из лейки сверху, а вода из него с такой же скоростью вытекает насквозь. Только в отличие от горшка человеческое тело к такому не приспособлено.
Срединный широкий разрез, дающий лучший обзор, Магнер делать побоялась, пошла меньшим доступом, ближе к печени. Каждый сосуд, даже самый маленький кровил так, как будто никакого свертывания крови не существовало в природе в принципе. Ник цеплял на них зажимы и с ужасом видел, как новое кровотечение начинается в тех местах, где зубчики браншей соприкасаются с тканями.
Когда они рассекли брюшину, то кровь с асцитической жидкостью ухнула на руки им обоим и на операционный стол, и на пол, промочив белые больничные кеды Ника, даже несмотря на бахилы, насквозь, вплоть до носков. Кэрри вдруг застонала, болезненно, жалобно, как будто все чувствовала.
- Продолжайте, доктора, все в порядке, - сосредоточенно, но спокойно сказал анестезиолог, внимательно следящий за приборами, и тут же перебил сам себя: - Нет, нет! Вторая остановка сердца! Хирурги - в сторону.
Они ждали еще полчаса, пока реаниматологи закончат. Операционная медсестра подошла с новыми масками.
- Меняем, доктора.
Маску с Камалы сняли, и Ник увидел, как женщина тяжело дышит сквозь зубы – стиснутые так крепко, что даже щечные мышцы четко контурированы под кожей. В вырезе хирургического костюма было видно, как бьются вены на смуглой шее, и молодой человек едва удержался, чтобы не прижать к ним пальцы, определяя пульс. На вид казалось, что он колотит под сто пятьдесят.
- Больная стабилизирована, продолжайте, доктора.
Они дошли до печени, отвели ее наверх, но найти область биопсии не удавалось, ощущение было такое будто кровит все одновременно и со всех сторон. Магнер стала накладывать стягивающий шов, надеясь затянуть кровящее место где-то в глубине окружающими тканями, но, глядя, как от каждого вкола иглы вовсю, не останавливаясь, течет кровь, Ник только головой тихонько покачал.
- Будем тампонировать сальником?
Однако они только начали подводить большой сальник, чтобы зажать им кровоточащее место, как наступила третья остановка сердца.
Больше к столу их уже не позвали.
Смерть больного на столе - самая страшная для хирурга – и Ник не удивлялся, что и через полчаса, когда они уходили к неизбежным бумажкам и оправданиям пульс у Камалы на шее колотил все так же.
Уходя, он оглянулся на еще лежащую на операционном столе Кэрри, которую до этого как-то особенно и не разглядывал – не до того было. Лицо у нее, как у всех, кто умер от большой кровопотери, сразу заострилось, как-то усохло, словно умерла она уже несколько часов назад, и приобрело изголуба-бледный оттенок, на котором герпетические высыпания казались еще ярче. Губы, веки, крылья носа налились бледно-фиолетовым цветом.
Глаза у девочки были открыты, залиты расширенными зрачками и поблескивали под лампами, но каким-то матовым, неживым отблеском.
Ник не смог заснуть в следующую, послерождественскую, ночь, пока не скурил три косяка подряд, чтобы забыть этот взгляд.
***
Доктор Магнер в послерождественскую ночь как раз спала. Правильнее сказать, вырубилась, положив голову на высокий подлокотник дивана в ординаторской, и резко проснулась, стоило заведующему приемным покоем доктору Рэддерсу подойти поближе.
- Я уже иду. Историю болезни и чистый халат, пожалуйста. А, это ты… тогда ничего не надо, можно только одну порцию садо-мазо секса.
- Камала, - нарочито увещевательно сказал он, присаживаясь на диван рядом с ней, - ты здесь уже тридцать с лишним часов. Давно закончилась прошлая смена, началась следующая, и ни одна из них не твоя. Я тебя умоляю – иди домой. Карлос приехал, он тебя заберет.
- Не хочу домой.
Она вздохнула и провела рукой по неопрятно завернутым в пучок волосам, так что жесткие блестящие пряди окончательно выбились и упали на усталое лицо.
- Я слишком зла, - продолжила она. – Достаточно зла, чтобы раскатать дома всех обитателей, а они совсем не виноваты.
- Камала, - снова повторил он, получая неосознанное удовольствие, прокатывая ее имя по языку, - так нельзя.
- Иди к черту, - тут же вспыхнула она. – Если я полосну по воротной вене на операции, и больной откинется, это я как-нибудь переживу, но когда пациентка истекает кровью только потому, что один козел подделал анализ – то, черт, я хочу, чтобы он лег и сдох рядом с ней.
Мужчина скривил тонкий рот в подобии ухмылки.
- Ты не уложишь Хауса при всем желании – это делает доктор Уилсон, насколько мне известно, так что тебе тут не тягаться.
- Ни черта. Мои Y-хромосомы определенно круче, чем у Джеймса.
- Это точно, - мрачно согласился Рэддерс и продолжил мягче: - Камала, это все печально, но Кадди сказала, что постарается прикрыть твой рейтинг, а комиссия – это будет формальность…
- Нет! – оборвала она его, и это «нет» прозвенело словно удар стеклом об асфальт. – Эта девчонка мертва, и это не формальность. И мне плевать, прикроет ли Кадди мой рейтинг.
- Послушай меня, не связывайся, - без особой надежды сказал Реддэрс.
Магнер зябко передернула плечами, нервозным и каким-то брезгливым движением.
- Лучше я себя буду слушать. Мне нравятся советы только от умных собеседников.
Врач только покачал головой, вставая с дивана. На его невыразительном лице, обрамленном рано поредевшими волосами неопределенного цвета, застыло сдержанное несогласие.
- Я тебя не одобряю.
- Ну, это и вовсе не новость, - в тон отозвалась Камала.
Оставаясь с ней наедине мужики, как правило, хотели по большей части секса. Это не исключает одобрения, но и не требует его.


~~~
Мандрен (франц. mandrin) — стержень для закрытия просвета трубчатого инструмента (зд. биопсийной иглы).

@настроение: Последний рывок)))

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, NC-17, Слэш

---

Historia morbi [5] Diagnosis. Глава 7. Конец 5ой части

[Createress]

Diagnosis
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Закончен

"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.

Глава 7

Глава 7.
У Хауса в руках был в этот раз не справочник по болезням печени, вид которого успел надоесть Уилсону до оскомины, а какая-то книжка в мягкой обложке. Уилсону показалось, что он может различить обложку из сборника Вудхауса, но мог и ошибиться.
- О, ты еще не в колодках и без наручников! – поприветствовал его Хаус. – Из этого я заключаю, что комиссия прошла безболезненно.
- Просто я как воспитанный человек снял колодки в прихожей и оставил их на вешалке, - возразил Уилсон.
- Мой отец как-то меня два битых часа гонял за то, что я с его командиром повел себя невежливо. А на мой взгляд, ничего невежливого я не сделал – просто посоветовал ему снимать ботинки, прежде чем он войдет. Все-таки не он мыл полы у нас дома, а мама, - ответил на это Хаус, не поднимая глаз от книги, и Уилсон не мог удержаться от улыбки.
- Сколько лет тебе было?
- Шесть, семь, восемь… не помню.
Уилсон попытался представить себе семилетнего Хауса, но ему пришло в голову только, что тогда тот не мог быть таким небритым.
- А сколько лет тебе дали, Уилсон?
- Ничего. По всем статьям – я невинен аки агнец.
- Какую руку ты им вывернул? Или кому из них ты так удачно подмигнул? Кому-то сходит с рук умерший пациент, а стоит только мне намекнуть на такой вариант, как поднимается вой до небес. В этом мире что-то явно неправильно или я что-то не так делаю?
- Попробуй побриться, - предложил Уилсон. – А то за столько лет знакомства, я лишь успеваю удивляться, в какое измерение ты исчезаешь на период сразу после бритья?
Это все вроде был дружеский треп, но улыбка у Хауса на губах играла совсем не дружеская, жесткая и злая, да и Уилсон с трудом принуждал себя выдерживать этот непринужденный тон.
Он зашел в ванную и плотно прикрыл за собой дверь, отсекая от себя рассуждения Хауса о бритье.
Уилсон включил теплую воду, сполоснул лицо несколько раз, чувствуя солоноватый от пота привкус на губах. Он выпрямился, опираясь руками о раковину, и посмотрел в зеркало. Потеребил зубами искусанную внутреннюю поверхность губы.
«Тут не было моей вины», - сказал он сам себе. – «Я все сделал правильно».
Зеркало ответило ему самым мерзким и ехидным из хаусовских голосов, что все правильно было бы, если бы пациент выжил, а если пациент умер, то это уж никак нельзя назвать «правильным».
- Я не виноват, - еле слышно прошептал Уилсон, прислоняясь лбом к зеркалу и очень аккуратно ударяя кулаком по раковине.
Внутренний голос в ответ совершенно бесстыже скептически хмыкнул.
Это уже было свыше сил Уилсона. Он рывком распахнул дверь, вывалился в комнату и рявкнул:
- Я не виноват! Слышишь, я ни в чем не виноват!
Хаус опустил книгу, снял свои очки для чтения и внимательно посмотрел на Уилсона, словно прикидывал, дошел ли «клиент» до кондиции, когда пора вызывать бригаду парамедиков с халдолом, или еще побарахтается. Под этим взглядом Уилсон сразу почувствовал себя очень-очень глупо, особенно представив, как это сейчас выглядело со стороны.
- А кто тебя винит? – спросил Хаус, не став хотя бы делать вид, что не понимает о чем речь.
Уилсон только махнул рукой, сел на диван и закрыл лицо руками, потирая так, словно снимал невидимую паутину.
- Я знаю, что ты не виноват, - продолжил Хаус, так и не дождавшись ответа, - и комиссия это знает, да и ты сам это знаешь, потому что будь это не так – тебя бы сегодня растерзали, и ты это понимаешь. Ты все сделал, как было положено.
- И он умер… - глухо ответил Уилсон, не отнимая ладоней от лица.
- И он умер, - подтвердил Хаус. – Тебе не повезло. Ты не реаниматолог, чтобы наживую придумывать, как вести себя в таком случае. Противно признавать, но алгоритмы придуманы, чтобы сберечь время. Чтобы не рассуждать. В девяносто девяти случаях это бы помогло. Тебе попался тот самый один из ста. Ты не виноват, что правила тут не сработали.
- Ты бы не полагался на правила, - отозвался Уилсон, опуская, наконец, руки и выпрямляясь. – Только не ты.
Хаус пожал плечами, отложив книгу в сторону.
- Может и нет, - он очень внимательно и очень серьезно посмотрел на Уилсона. – А тебе было бы лучше, если бы ты нарушил правила, поступил бы против всех рекомендаций, а больной все равно умер бы?
Так как в голосе у него не было никакой издевки, то Уилсон тщательно обдумал ответ. Ему не так часто приходилось иметь дело с полностью серьезным Хаусом, и это слегка выбивало из колеи.
- Нет, - наконец, ответил он, - мне было бы еще хуже.
- Ну вот видишь.
- Зачем ты мне тогда вообще сказал о моей ошибке?
Хаус снова пожал плечами, и заметил уже с обычным насмешливым блеском в глазах:
- Потому что ты бы допрашивал себя сам снова и снова и рано или поздно все равно понял бы. Ты же умный мальчик, Джимми-бой, я в тебя верю. Так вот ты послушай меня, что в таких случаях куда легче услышать обвинение со стороны, чем обвинять себя самому.
Уилсон верил. Чтобы там ни случилось, но Уилсон всегда верил в Хауса. Однако он не мог не задаться вопросом, а откуда, собственно, Хаус знает? И может быть, пока они все уговаривали Хауса, что безнадежный случай гепатита – это не его вина, нужно было совсем другое? Но у него не было толком времени подумать, потому как он решил, что делать из себя дурака, так уж до конца и сказал:
- Кадди считает, что ты против брака, потому что думаешь, будто я хочу ребенка.
Хаус посмотрел на него с огромным интересом.
- А Кадди в курсе, что я в курсе, что ты в курсе, что один из мужчин должен быть женщиной, чтобы завести ребенка?
- Кадди сказала, что у нас прогрессивный штат, - несчастным голосом добавил Уилсон.
- Я знаю, - подтвердил Хаус, - но не думал, будто настолько прогрессивный, что я имею право отрастить себе здесь матку. И, прерывая ход твоих рассуждений, возможно, мои сперматозоиды умнее и интеллектуальнее большинства среднестатистических, но не настолько, чтобы они изобрели выход из этого положения, особенно учитывая, что ты так настаиваешь на презервативах…
Хаус мог бы так болтать хоть до следующего года, тем более что осталось всего ничего, но Уилсон вдруг подметил самое главное в этой словесной мешанине. Он не сказал «нет». Он не сказал: «Нет, я не думаю, что ты хочешь детей». Более того, все эти рассуждения, несмотря на их видимую абсурдность, все-таки были рассуждениями. Хаус рассуждал на эту тему.
Уилсон подумал, что определенно должен извиниться перед Кадди.
- У меня сделана вазэктомия¹, - перебил он Хауса.
Тот так и замер с открытым ртом, грубо прерванный на половине своего гениального и вдохновенного гона.
- Что ты сказал?
- У Бонни был тяжелый сочетанный порок сердца. Ей была категорически противопоказана беременность, и она не могла принимать противозачаточные из-за риска тромбоза. Я сделал вазэктомию.
- Почему ты не сделал повторную операцию позже? – спросил Хаус, и, черт возьми, он выглядел почти сердитым.
Он был сердит из-за того, что Уилсон отказал себе в том, чтобы иметь детей?
- Я никогда этого не хотел. Я думаю, - заметил Уилсон, уже совершенно спокойно, - что в мире все не просто так. Я действительно так думаю. У всех у нас разные предназначения.
- И какое же у тебя? – слегка нервозно спросил Хаус, снова одевая очки на нос.
Уилсон только улыбнулся, подсел поближе, снял эти чертовы-милые очки с Хауса, заставил его чуть отклониться назад и поцеловал. Мягко, спокойно, не утверждая никаких ненужных прав, осознавая свое предназначение. Хаус ответил сразу же, но поцелуи их оставались тихими.
- Уилсон, - сказал вдруг Хаус, когда они прервались, - ты же знаешь, что я эгоист?
- Это все знают.
- Стейси говорила, что я измеряю любовь к себе по количеству жертв, которые ради меня принесли. Может и так. Но я по крайней мере, оцениваю эти жертвы, считаю их и обращаю на них внимание.
- Это не было жертвой ради тебя, - перебил Уилсон, - об этом еще и речи не шло, ведь…
- Речи - нет… Но если говорить о предназначении, значит жертва была все-таки ради меня в итоге, так?
Уилсон промолчал от такой логики, потому что ему было нечего возразить. Если каждый самый безумный поступок в итоге был для того, чтобы привести их обоих сюда в эту комнату, на этот диван, то черт возьми, совсем неплохо все было придумано в этой жизни.
Хаус, не дождавшись возражения, удовлетворенно кивнул сам себе.
- И это… это… - он отвел взгляд на мгновенье и сразу же снова повернулся. - Проклятье, Уилсон, ну в самом деле, ты же не надеялся, что я позволил бы, чтобы в моей квартире находился ребенок?! Мне пришлось бы убрать скальпели из ванной! А каша? Разве я мог бы варить кашу? И…
Уилсон улыбнулся, смаргивая ощущение песка в глазах. Ему было приятно это все слушать, потому что признание жертв и любви – это конечно прекрасно, но дружеское подтрунивание переносить и легче, и привычнее.
- И вот что еще… - погрубевшим голосом заметил вдруг Хаус, - давай-ка сходим в спальню. В конце концов, я, как врач, должен проверить твой шрам после вазэктомии, и почему это я его до сих пор не заметил?
Предложение было соблазнительным. Очень-очень соблазнительным, как и Хаус, непривычно открытый сегодня и щедрый на ласки в постели вообще всегда, однако Уилсон не без сожаления вынужден был отказаться.
- Я уже и так опаздываю на регистрацию рейса. Я прилечу послезавтра – сможешь меня исследовать хоть весь день.
- Ты вгоняешь меня в грех, Уилсон!
- У тебя нет шансов: ты спишь с евреем, - ответил на это Уилсон, поспешно выкатывая из спальни маленький чемоданчик, заботливо собранный за два дня до этого и запертый на замочек от попыток Хауса поменять чистое белье Уилсона на женские трусики. Как будто это когда-то помогало. – Можешь начинать ходить в солярий, чтобы привыкнуть к адской жаре.
Уже на пороге он подумал вдруг, что стоило возможно отплатить Хаусу той же монетой и поговорить все-таки о несчастной девочке, которую никак не удается диагностировать, но с другой стороны, учитывая ранний уход с работы и книгу Вудхауса и все такое… Возможно Хаус заслуживает, чтобы с ним хотя бы ненадолго не говорили об этой пациентке?
*
Несмотря на все насмешки и издевки, Хаус все-таки не поздравлял Уилсона с Рождеством, что было и понятно. С другой стороны, Уилсон не видел причин, по которым он не может поздравить Хауса, поэтому позвонил двадцать четвертого около полудня. Телефон Хауса был выключен. Это было не слишком странно, потому что Хаус и рождество совершенно не совместимые понятия, так что вероятно он решил себя обезопасить от поздравлений. Уилсон перезвонил на домашний, но там тоже никто не взял трубку. Возможно, Хаус отправился купить себе пива или Стиву жареного гуся с яблоками.
Уилсон перезвонил позже, но никто снова не ответил. В три часа дня Уилсон позвонил в больницу, но Хаус не ответил и по рабочему номеру. Насколько Уилсон помнил, Чейза и Кэмерон Хаус уволил еще до двадцать второго и пообещал не брать на работу до двадцать шестого, так что он набрал номер Формана, но и у того телефон был выключен. До этого момента, Уилсон просто недоумевал, но тут начал всерьез тревожиться.
Кадди на работе не было. Уилсон дозвонился на собственное отделение под благовидным предлогом поздравления с праздником, дежурная медсестра сняла трубку, но выведать у нее каких-либо новостей с диагностического отделения не удалось. Она полагала, что оно вообще не работает сегодня.
Уилсон снова позвонил Хаусу и Форману и с тем же результатом.
Конференция потеряла для Уилсона всю прелесть еще к четырем вечера, а к семи он уже еле сидел на месте. Если бы речь шла только о Хаусе, или о Чейзе, или о Кэмерон, он мог бы подумать, что у телефона, например, села батарейка. Но у Формана батарейки не садились и не сядут никогда.
Уилсон набра еще один телефону, который помнил наизусть. В приемном покое, конечно, работали, но Пейдж Салливан была сегодня выходной, а разыгрывать роль взволнованного любовника перед незнакомым врачом Уилсон не захотел.
В восемь он понял, что случилось что-то страшное.
В девять он уже почти не сомневался, что Хаус мертв.
В десять он решил, что и Форман мертв тоже.

В итоге Уилсон что-то объяснил председателю по поводу того, почему не может остаться на завтрашний банкет, слишком сбивчиво, но при этом очень выразительно, что тот и словом не возразил, потом собрал вещи и поехал в аэропорт. Там после нескольких часов улыбок и уговоров, перемежаемых истерическими звонками в Джерси, он сумел уговорить девушку в администрации подыскать ему местечко, и ночным самолетом улетел назад.

Хотя он и волновался, и предполагал самое худшее, вплоть до захвата больницы террористами, но, наверное, в глубине души он догадывался и в аэропорту раздумывал даже куда ехать, в больницу или домой.
Он открыл замок своим ключом, распахнул дверь без звонка, и увидел Хауса, лежащего на полу рядом с диваном. На какое-то чудовищное мгновенье, Уилсону показалось, что оправдались все его худшие страхи, но тут Хаус повернул голову и слегка вопросительно посмотрел на него снизу вверх. Тут Уилсон уловил льющуюся из колонок проигрывателя музыку и понял, что Хаус всего-навсего прилег немного послушать – у него были свои представления об идеальном способе проникнуться музыкальным настроением.
- О, привет, - хрипло сказал Хаус.
- Привет, - откликнулся Уилсон.
Хаус явно был в норме, что бы не подразумевалось под этим словом для него. И все же, и все же Уилсон уже был уверен, что что-то случилось. Он заставил себя собраться и усилием воли подавил дрожь, прошел мимо распростертого на полу Хауса, буквально в сантиметрах от лежащей рядом трости, и сел в кресло.
- Как дела? – поинтересовался он.
- Нормально, - кивнул Хаус. - Правда, меня уволят и скорее всего лишат лицензии.
Вот оно.
Уилсону захотелось заорать, что Хаус в конце концов натворил, почему его невозможно оставить одного и что вообще происходит, но он остановил себя. Нельзя. Так нельзя.
Он собрал в кулак все свои измотанные нервы и ровно, миролюбиво сказал:
- Понятно. Очень жаль. А из-за чего?
Хаус вздохнул и сел на полу, кривя губы от боли.
- Вчера днем Кэрри Уэлш сделали биопсию, после которой она скончалась от кровотечения, - он посмотрел на онемевшего Уилсона и скривил губы снова уже в подобии улыбки. – Счастливого тебе Рождества, Уилсон.




~ ~ ~
1. вид хирургической контрацепции для мужчин.

Конец 5ой части.

Вопрос: Чисто для интереса. На продолжение цикла не влияет.

1. Цикл прочитал - буду читать дальше		22	(100%)
2. Цикл прочитал - дальше читать не буду		0	(0%)
3. Цикл бросил, не дочитав - автор на что вы тратите время?		0	(0%)
Всего:		22

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш

---

Historia morbi [5] Diagnosis. Глава 6

[Createress]

Diagnosis
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.

Глава 6

Доктор Магнер, как раз укладывала последнюю ерунду в большую сумку мятой кожи, когда в дверь постучали.
- На свой страх и риск, - крикнула она, не поднимая глаз.
Вошел Уилсон.
- Привет.
- Здравствуй, Джеймс, - откликнулась она, наполовину обрадованная его приходом, наполовину полная подозрений.
Он присел на край стола, глядя за ее сборами, и взял фотографию со стола.
- Это Рик так вырос? Сколько ему сейчас?
- Шестнадцать исполнилось в ноябре. Проклятый скорпион. Это все Майкл – я хотела подождать с ребенком до мая, был бы нейтральный телец.
- А сколько ему было, когда ты мне сказала, что не замужем и уехала со мной на уикенд?
Она села назад в кресло и усмехнулась.
- Ты не сможешь меня этим шантажировать Джеймс. Просто не сможешь. Во-первых, тебе не позволит совесть. Во-вторых, Майкл про тебя знает – я ему сказала. Я всегда ему говорю.
Джеймс тоже рассмеялся, и атмосфера слегка разрядилась. То есть она оставалась напряженной, но скорее такой напряженной, какая бывает, когда мужчина и женщина, бывшие в свое время любовниками, остаюсь вдвоем в полутемной комнате в полупустом здании.
- Не смогу, конечно, даже и не собирался. Послушай, Камала, ты же знаешь, зачем я здесь.
- Могу догадаться, - склонила она голову на бок, внимательно глядя на него. – Хаус, разумеется.
- Разумеется.
- Хорошо, что ты пришел. Я все равно хотела узнать, твой Хаус - псих, как все психи, или такой, что может подкрасться сзади на автостоянке и раскроить череп бейсбольной битой? Меня Карлос забирает обычно, не хочу, чтобы ему пришлось отмывать машину.
Уилсон пододвинул стул и сел нормально, а потом положил ладонь на ее смуглую руку.
- Послушай, я в курсе, что он редкий козел, черт, да никто в больнице не знает этого лучше, чем я. Но он бьется сейчас как может, чтобы вытащить эту пациентку.
- О господи, Джеймс! – воскликнула она, резко выпрямляясь в кресле и отдергивая руку. – Ты же у нас правилен и принципиален. «Нет» – это значит «нет» и ничего кроме «нет»! Конечно, Хаус – козел. Большинство врачей тут козлы. Я не потому отказываю в биопсии пациентке, что ее лечащий врач придурок, а потому что тромбоцитов у нее пятьдесят. Это слишком большой риск. Я не люблю рисковать. Ничего личного. Ничего. Я в отпуске на Рождество, но скажи ему, что если им удастся поднять тромбоциты, пусть свяжутся со мной. Я специально выйду на работу и сделаю эту чертову биопсию. Но это все, Джеймс. Все, понимаешь?
- Понимаю, конечно, - он вздохнул и улыбнулся. – Я просто должен был прийти. Не потому, что рассчитывал тебя уговорить… да и не ради пациентки.
- Ради Хауса, разумеется, - раздраженно перебила она, поднимаясь на ноги и возвращаясь к сборам.
- Разумеется, - ответил Уилсон, уходя.
Ее рука застыла, не донеся чехол с телефоном до сумки.
- Джеймс! – окликнула Магнер, и он обернулся. – Ему очень повезло. На самом деле не нужно иметь двух мужиков. Достаточно одного, который пойдет на безнадежное ради тебя.
Уилсону почудилась какая-то нотка в ее голосе, но он не стал заострять на этом внимание, а только кивнул и вышел. Он не очень доверял собственному состраданию.
Во всех смыслах.
*
В идеале, конечно, больные должны выздоравливать. В реальности, если вы не хирург и не инфекционист, они не выздоравливают никогда, поэтому правильнее сказать, что им должно становиться лучше. Однако вряд ли существуют более беспомощные определения, чем «лучше» или «хуже». Пациент с тяжелой астмой не протянет и года. Пациент с тяжелой астмой и терапией гормонами проживет лет десять, разумеется, с тяжелым поражением кожи, сердечно-сосудистой системы, эндокринной системы и желудочно-кишечного тракта. Это хуже или лучше? Десять лет – это много или мало? Это, разумеется, лучше, чем пять лет, или год, или вообще ничего. Но с другой стороны, это, несомненно, хуже, чем двадцать лет или тридцать или сорок. Иногда десять лет – это безусловный провал терапии, а иногда и год – это великая победа доктора, вырванная им у болезни. Никто и никогда, кроме другого врача, не может оценить трудность поставленной задачи и адекватность ее выполнения.
Однако врачи имеют тенденцию переставать быть врачами и становиться в большей степени бюрократами, как только они оказываются на лечебно-контрольной комиссии – по правильную сторону стола, разумеется. И с какой стороны ни посмотри, но нельзя сказать, что больному стало лучше – что бы это ни значило – если он умер во время трахеотомии.
Уилсон не мог сказать, волновался ли он по поводу комиссии. В принципе, он мог бы поклясться, ему не смогут задать более неприятных и тяжелых вопросов, чем те, которыми он сам себя мучил последние дни. С другой стороны, контрольные комиссии не раз доказывали свой редкий талант в этом деле.
- Сколько вы лечили его, доктор Уилсон? – спросил высокий, лысоватый онколог из комитета, с уставшими глазами и нечистым цветом лица.
- Чуть больше двух лет.
- И вы, конечно, знали, что у него опухоль трахеи? – глубоким голосом с южными тягучими интонациям уточнил доктор Хазе, бессменный председатель комиссий последних лет.
Уилсон был хорошо с ним знаком, в конце концов, он сам входил в состав всех комиссий как независимый эксперт от больницы Плейнсборо. Хотя Уилсон, конечно, не мог быть экспертом на своей собственной комиссии, поэтому по левую руку от Кадди сидел доктор Стюарт.
- Конечно, - ответил Уилсон и весь внутренне подобрался, ловя взгляд черных проницательных глаз.
«Ну, давай же», - подумал он, - «спроси меня, зачем я делал коникотомию». Он был готов, ждал, почти предвкушал этот вопрос. Доктор Хазе быстро соображал, точно оценивал и не умел ни прощать, ни миловать.
Однако председатель лишь равнодушно кивнул, подперев подбородок кулаком, так что очень дорогие золотые часы сдержанно блеснули.
- У доктора Леммон есть что-нибудь добавить к отчету? – коротко поинтересовался комитетский онколог.
- Нет, ничего, - тут же откликнулась женщина и ободряюще улыбнулась Уилсону.
- Тогда у меня больше нет вопросов, а у вас, сэр?
Доктор Хазе лишь отрицательно покачал головой, не меняя положения, не глядя на Уилсона и не говоря ни слова.
- Очень хорошо, доктор Уилсон, вы свободны, пока комиссия будет совещаться.
Уилсон вышел коридор, все больше ощущая, что комиссия сводится к какому-то фарсу. Все разбирательство заняло едва ли десять минут. Вслед за ним вышли и остальные врачи, которые должны были отчитаться по этому случаю перед комиссией: дежурный реаниматолог, специалист по эндоскопии, патологоанатом.
Салливан подошла к Уилсону поближе.
- Доктор, вы не обидитесь, если я не стану дожидаться решения и пойду? Я уверена, что все будет в порядке, а я фактически одна сейчас из врачей на отделении.
- Ну, конечно, - кивнул Уилсон, - спасибо, что пришли.
Она слегка склонила голову, показывая, что явно не стоит благодарности, а потом, поколебавшись, добавила:
- Вы ведь слышали, что с Уэлш?
- Подозрение на герпес-гепатит, - ответил Уилсон. – Хаус мне рассказывал.
- Не сомневаюсь, - вскользь заметила Салливан. – Вы можете ему кое-что передать? Скажите, мне жаль, что все так получилось с этой девочкой. И что я с удовольствием бы помогла, если только это было бы в моих силах.
Это просто отлично, подумал Уилсон. Это больше, чем быть парой, больше, чем быть женатыми. Принстон сам слил нас в единое целое, а теперь, кажется, еще и обвенчал.
- Я уверен, - вслух сказал он, - что Хаус это знает. Но скорее даст разрубить себя на куски, чем признается.
- Не надо рубить на куски, - улыбнулась Пейдж, - без него это будет просто еще одна скучная больница.
- Вы вернетесь в приемный покой? – спросил вдруг Уилсон.
Салливан отвела глаза.
- Я не знаю, доктор. Возможно. Говорят, приемник – это самое тяжелое место работы, но как-то реанимация оказалась не по мне. Понимаете, в приемнике пациенты проходящи. Там много потерь и тоже приходится быстро соображать, но как только ты сообразил – ты отправляешь пациента туда, куда нужно и все. Ты не приходишь раз за разом, ты не смотришь за ним днями, ты не наблюдаешь исход… ну, как правило.
- Комиссия закончила, прошу пройти назад!
Салливан кинула быстрый взгляд за спину Уилсона и быстро пожала онкологу руку.
- Ну, все, удачи вам.
Уилсон вернулся и сел в то же кресло.
Доктор Хазе встал, все так же не глядя на Уилсона. И смотря на его высокую, плотную фигуру, на короткие, очень густые, совершенно седые волосы, резко контрастирующие с черной кожей, онколог вдруг подумал, что раньше никогда этого не замечал – не замечал этой привычки отводить взгляд от проходящего комиссию. Это раздражало.
- Проанализировав все данные и учтя все сведения о характере заболевания, анамнезе и обстоятельствах происшествия, комиссия вынесла решение, что данный эпизод следует считать трагической случайностью, лежащей за пределами влияния врача. Комиссия выражает свои соболезнования доктору Уилсону и благодарит остальных врачей за предоставленную информацию. Заседание закрыто.
И так оно и было.

Очевидно, после окончания комиссии Хазе признал за Уилсоном право именоваться человеческой особью, потому что не просто по обыкновению обсудил с ним результаты последних матчей – он был завзятым болельщиком – а даже смотрел ему в лицо. Как всегда. Как будто не было комиссии.
Не было комиссии. Не было коникотомии. И мистер Кортис не лежит, голый, холодный и застывший, в морге.
Уилсон пожалел вдруг, что летит сегодня на конференцию без Хауса – иначе можно было бы напиться в самолете.
Он заглянул напоследок на свое отделение и уже собирался уходить, когда его окликнули. Около лифтов стояла Кадди, как всегда элегантная, красивая и безукоризненная, как будто только-только долго и тщательно приводила себя в порядок, а не закончила тяжелый трудовой день.
- Я подумала, что мы могли бы выпить вместе кофе? В конце концов, скоро праздники.
Праздники, конечно, были скоро, но Уилсону не очень-то верилось, что Кадди его позвала только из-за этого. Он, было, подумал даже, не хочет ли она обсудить комиссию, и если да – то любопытство или изощренный центр наказаний в головном мозгу тянет его все же это услышать?
В кофейне горели свечи для создания романтичной обстановки, в углах клубками свернулся полумрак, тени на стенах приняли уж совсем причудливые очертания, и отчего-то сильно пахло елью, хотя в поле зрения Уилсона ни одна елка не попадала.
Кадди, повесив жакет на спинку стула и сев, сказала:
- Я надеюсь, ты не волновался по поводу комиссии? Чистая профанация, конечно, но так уж положено.
Уилсон неопределенно пожал плечами и углубился в меню, чтобы не вдаваться в подробности своих переживаний. Он заказал просто черный, а Кадди мокко, но она не столько пила, сколько просто грела ладони о чашку. На улице сильно похолодало, по утрам все искрило сахаристым инеем, а к вечеру он расплывался влажным холодом, чтобы за ночь снова быть прихваченным морозом.
- Удивительно, что Хаус не пришел. Я почти ожидала, как он подсыплет Стюарту слабительного, чтобы заменить его, - заметила женщина, словно мимоходом, склонив голову к плечу, подчеркнуто глядя только в свою чашку.
- Удивительно, - согласился Уилсон. – Но он сейчас сам не свой.
- Да, - кивнула женщина, - та девочка… - она помолчала немного, а потом словно решившись, сказала: - Хаус тяжело переживает такие ситуации, я знаю…
Уилсон вздохнул. Победы и поражения неизбежны в медицине, но, конечно, только для заурядных врачей. Гениев они касаться не должны.
- Ему придется это пережить. Я помогу, конечно, но я же не волшебник.
Будь он волшебником, все, разумеется, было бы проще: никаких аутоиммунных гепатитов, никаких герпесов, да и коникотомия…
- Что ты думаешь о вашем с Хаусом будущем? – вдруг напрямую спросила Кадди, глядя на Уилсона умными глубокими глазами.
Уилсон отпил еще кофе, размышляя, как женщинам удается с такой легкостью создавать впечатление, будто заглядывают они тебе прямо в душу. Ну не может быть, что этот эффект достигается только парой взмахов кисточкой с тушью, какой бы там сумасшедший результат «длиннее и объемнее на 37,056%» ни обещала реклама (и, кажется, он слишком часто смотрит с Хаусом «мыло»). Не может быть, потому что знал он как-то одну женщину шестидесяти лет…
Впрочем, Кадди было очень далеко до шестидесяти, а она ждала его ответа.
- Будущее с Хаусом еще совсем недавно вовсе было из области фантастики. Я только-только привыкаю к тому, что оно вообще есть, что я живу теперь не на вулкане, готовом взорваться и смести все вокруг и самого себя, а всего-навсего на гейзере из гениальных и безумных идей. Я очень счастлив, что у нас просто появилось будущее.
- Это все прекрасно, Джеймс, - сказала Кадди, слегка поджимая губы, явно раздумывая над каждым своим словом. - Но ты же отлично знаешь, что под этим всем Хаус жуткий консерватор и собственник.
Да, а еще они поразительным образом не устают друг от друга, то есть иногда Уилсону хочется Хауса придушить за его выходки, но никогда за разъедающую рутину. Они знакомы много лет, они любовники полгода, и они все еще могут отработав в одной больнице смену, поужинать вместе, посмотреть фильм, лечь в постель и ощутить, что им есть еще о чем поговорить или помолчать вместе. В принципе, это ли не идеально?.
Хотя будущее тут, разумеется, не причем.
- Если бы он мог, - продолжала Кадди, - он бы с удовольствием пристегнул тебя к поле пиджака, и так и ходил бы. Он и тогда от тебя не устал бы. И кстати, мне так было бы спокойнее за его безопасность.
- Нет, - твердо отказался от подобной чести Уилсон, - если бы мне пришлось беспрерывно любоваться на этот мятый пиджак, то опасность Хаусу исходила бы уже от меня.
- Джеймс, - ответила на это Кадди, с очень серьезным и участливым видом кладя ладонь на его руку, - вы собираетесь связать свои отношения как-то официально?
От такого вопроса у Уилсона аж все мысли о коникотомии вылетели из головы, так что по-своему он был Кадди благодарен. Правда, от неожиданности он глотнул слишком много слишком горячего кофе – и, кажется, это уж чересчур часто случается с ним последнее время.
- В смысле… пожениться?
К его радости Кадди тоже выглядела так, словно ей неловко.
- Ну… да. Я осознаю, что это непростой шаг, но мне кажется, что так Хаусу будет… ну спокойнее, что ли. А, согласись, спокойный Хаус все-таки несколько более выносим, чем обеспокоенный Хаус.
- Подожди-подожди, - перебил ее Уилсон, пока ситуация не стала совсем уж сюрреалистичной, - я, конечно, целиком и полностью за более выносимого Хауса, но насколько я помню из своего прошлого опыта, чтобы эта процедура могла именоваться браком, она должна быть добровольной с обеих сторон. В противном случае она называется принуждением, и, если мне не изменяет память, является не просто незаконной, но и уголовно наказуемой.
- Джеймс, я не буду делать вид, будто не понимаю, о чем ты. Наверное, ни один нормальный человек не мог бы хотеть брака с ним. Хаус может быть настоящим чудовищем, и лично я определенно не выдержала бы такой совместной жизни. Я могу только восхищаться твоей любовью к нему, и тем, как ты и прощаешь ему все, и заставляешь меняться одновременно… Но согласись, что и он много делает и возможно заслуживает…
- Лиза, - снова перебил Уилсон, - это не я против брака, это Хаус отказался.
Голубые глаза Кадди расширились от изумления, которое она не в силах была скрыть. Даже интересно, но она все-таки не могла окончательно привыкнуть, что поведение Хауса никогда не оказывается таким, какого от него можно было бы ожидать.
- Ты предлагал? – наконец, спросила она.
- Дважды, - кивнул Уилсон. – Ты же знаешь – я люблю жениться.
- И он отказался?
Уилсон пожал плечами.
- Ну, на мой взгляд, когда над человеком полчаса ржут, а потом советуют не быть ослом, то он может считать, что от его предложения отказались. Хотя я готов послушать другие толкования.
Кадди откинулась на спинку кресла с задумчивым видом. Ее тонкие брови были нахмурены, она явно напряженно размышляла о происходящем, а учитывая, что Уилсон был высокого мнения об уме Кадди, то он весьма интересовался результатом ее размышлений.
- Но это странно… - наконец, пробормотала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к нему.
Уилсон снова пожал плечами. Для него, разумеется, ничего странного тут не было. Никто не может знать, что происходит с информацией в мозгу Хауса – на нее явно воздействует сильнейшая ментальная радиация, вызывающая необратимые, причудливые мутации – и есть смысл действовать только исходя из того результата, который Хаус уже выдал. Если они станут рассуждать о том, каким образом такой результат был получен, тогда Уилсон точно опоздает на самолет.
- Джеймс, - вдруг сказала Кадди, очевидно, пришедшая к какому-то выводу, - а вы говорили о детях?
Вот тут Уилсон порадовался, что уже решил все реплики выслушивать, держа чашку от губ подальше, потому что иначе сейчас бы он точно подавился.
- Каких детях?
Кадди вздохнула, как вздыхают женщины, когда им приходится объяснять мужчинам слишком очевидные вещи, например, чем эта пара коричневых туфель за 20 долларов отличается от той за 500.
- Ваших.
- Чьих?!
В принципе Уилсон был готов допустить, что у Хауса есть от него секреты. Например, тот так до сих пор и не сознался, зачем держит молоко длительного хранения в холодильнике, а где Хаус впервые набрался опыта в отношениях между мужчинами, Уилсон все еще не решился спросить. Но всему должен быть предел, и такие откровения от Кадди его определенно превышали.
Кадди закатила глаза, словно за обычной невежественностью последовало что-то уж совсем непотребное: например, вопрос, зачем брать в трехдневную поездку четыре вида крема.
- Джеймс, мы же в прогрессивном штате живем.
В принципе, с этим Уилсон мог поспорить: он был убежден, что Нью-Джерси – штат настолько упертых и неуступчивых козлов, что просто назло всеобщему убеждению они ведут себя прогрессивно.
- Вы можете попросить суррогатную мать… или просто усыновить ребенка, - тише закончила Кадди. – В принципе, так делают… но ты же понимаешь, учитывая все обстоятельства, Хаусу разрешение на усыновление не дадут… Я понимаю, что это глупо и что он был бы прекрасным отцом, - Кадди мягко улыбнулась.
На это у Уилсона тоже нашлось бы, что сказать. Он был, совершенно напротив, уверен, что Хаус был бы отвратительным отцом – слишком уж дорожит он своей ролью enfant terrible.
- И значит, ты тоже потеряешь эту возможность, если ваш брак будет оформлен. Хаус, конечно, эгоист, но ты же знаешь, сколько значишь для него и…
Уилсон снова почувствовал, что безнадежно отстал от ее мыслей.
- Подожди, но я не собираюсь усыновлять никаких детей! Возможно, я странный, но мне вполне хватает одного гения, крысы и племянников. Ну и собаку я бы еще хотел завести. Но этого достаточно.
- А Хаус об этом знает?
- Ну ясное дело, ведь…
И тут Уилсон осекся, потому что ему вдруг пришло в голову, а, в самом деле, знает ли об этом Хаус? Кажется, временами он уж слишком привык к тому, что его друг узнает все сам, в том числе и то, что ему никто не говорил, но ведь, черт возьми, они и вправду ничего такого никогда не обсуждали! И Уилсон никогда не давал поводов думать, что он хочет детей… Или давал? Ему вдруг пришли в память события последнего времени, когда дети и младенцы всплывали в их разговорах навязчивым лейтмотивом. По чистой случайности, понятно, но тем не менее…
Но тем не менее, Хаус был непревзойденным специалистом в ведении диалогов вот таким способом: когда вторая сторона и не подозревает, что ее опрашивают и тщательно изучают ответы. Уилсон думал, с годами на него это перестало действовать, но это только еще раз доказывало, что новым трюкам собака никогда не выучивается.
Кадди посмотрела в его изменившееся лицо и удовлетворенно кивнула. Все так, как она и думала.
- Поговори с ним, Джеймс.
Уилсон покорно кивнул.
Но где-то на грани подсознания у него мелькнула мысль, что именно поэтому он и разводился. Когда Хаус выставлял его тугодумом, это можно было перенести, потому что Хаус был гением. Но среднестатистическая женщина делает это походя, не отвлекаясь даже на изощренно-гениальную логику.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш

---

Historia morbi [5] Diagnosis. Глава 5

[Createress]

Diagnosis
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.

Глава 5

Глава 5
Доктор Салливан, прибежавшая на шум из палаты интенсивной терапии, просто на всякий случай со шприцом халдола, так и застыла на пороге от увиденной картины. Кэмерон что-то тихо и умоляюще говорила, Кэрри, бывшая с утра на грани сознания, рыдала, чуть поскуливая, а Хаус, неразборчиво рыча на кого-то из них двоих или на них обеих разом, отводил крашенные волосы с лица пациентки.
- Что происходит? – наконец, решила уточнить Салливан.
В конце концов, шприц у нее был всего один, а еще вопрос, кому он тут был больше нужен.
- А вот и ты! – рявкнул Хаус. – В былые времена были глад и мор, но в Принстоне мы обходимся собственными врачами! Где вас вообще носило, когда эволюция превращала обезьяну в человека? Как ты считаешь, что это такое?
- Акне? – наобум брякнула Салливан, даже не всматриваясь особо в то, что ей демонстрировали.
Хаус посмотрел на нее так, будто не верил собственным ушам.
- Ты что, совсем дура? – напрямик спросил он, непривычно грубо даже для себя.
Он отпустил пациентку, которая тихонько истерично всхлипывала в полузабытьи, однако Салливан, подошедшая поближе, успела разглядеть, что именно Хаус имеет в виду.
- Это герпес, - еле слышно озвучила ее мысль Кэмерон.
- Точно, - бросил Хаус, и в голосе у него зазвучало настоящее презрение. – Это тотальное поражение герпесом кожных покровов, о котором я узнаю только через несколько дней после поступления! Одной, видите ли, не хотелось беспокоить ребенка, - ядовито продолжил он, – и она не стала настаивать на осмотре без косметики и с поднятыми волосами, а вы, Салливан? К вам она и вовсе в полуовощном состоянии попала, вас-то что останавливало?
- А я-то тут вообще причем? – отозвалась она, откладывая шприц, но не слишком далеко. – Я ее не осматривала – это ваша пациентка.
- Но она на твоем отделении!..
- Ну, мало ли на чьем отделении, - выдала утомленная, немного смущенная и расстроенная женщина. – Вы вполне четко дали понять, что невысокого мнения обо всех врачах здесь и, цитирую, «чтобы никто из пациентов не сдох, лечить надо только самому», после чего отменили все мои назначения и разработали схему сами. Я не против. Я здесь только, чтобы выдавать ей лекарства по вашему предписанию, если «Утята» не придут вовремя, откачивать, когда будет совсем плохо, и заменять врачей во время рождества…
- И написать посмертный эпикриз? – ехидно уточнил Хаус.
Кэмерон вздрогнула, потому что это уже было чересчур. Салливан бросила быстрый взгляд на больную, чтобы проверить, насколько глубока степень угнетения сознания.
- Я сейчас возьму все анализы на герпес, если нужно… - примирительно заметила она.
- Не нужно, - тут же ответил Хаус. – Кэмерон, сходи к нам на отделение, скажи Форману принести пробирки для вирусологического анализа и шприцы для забора крови. Это же наша пациентка.
Кэмерон тут же развернулась и отправилась доставать все заказанное, включая Формана.
- Доктор Хаус, это смешно, - возразила Салливан, делая шаг к постели.
- Нет, - покачал головой Хаус, - это не смешно. Пошла вон отсюда.
*
- Что нового? – нейтрально спросил Уилсон, заглянув в кабинет Хауса.
Хозяин кабинета сидел, развалившись на стуле, и подбрасывал мячик, умудряясь ловить его не глядя.
- Пришел ответ из лаборатории, - отозвался Хаус, поймав мячик последний раз, излишне резким движением, и припечатал его об стол. – Высокий титр антител к герпесу, и ПЦР показала сильнейшую активность вируса.
- Ты не выглядишь довольным, - заметил Уилсон, подходя совсем близко и кладя ладонь на небритую щеку Хауса, осторожно поглаживая, проскальзывая пальцами по губам, которые по контрасту с щетиной казались особенно мягкими.
- Иммунология не даст ответа, имеется ли герпетическое поражение печени, или оно просто совпало по времени с аутоиммунной атакой.
- Кэмерон плакала, - даже не пытаясь как-то привязать это к предыдущему разговору, сообщил Уилсон.
Хаус резко выпрямился, отстраняясь от ласковых рук.
- Я не собираюсь чувствовать себя виноватым, не в этот раз, Уилсон.
- А я ничего и не говорю, - отозвался тот, возвращая руки на место, проникая пальцами под мятый заломанный воротничок рубашки, касаясь ключиц в растянутом вырезе футболки.
- А тебе и не надо, - скривился Хаус. – У тебя говорящий взгляд. Как у русалочки, так что я начинаю чувствовать, что меня раздражает рыбный запах.
Уилсон усмехнулся и потянулся рукой еще дальше, почти касаясь соска. Хаус чуть дрогнул и сел прямее, глядя в улыбающееся лицо Уилсона, и сам рассмеялся, осознав если не пошлость, то двусмысленность собственных слов.
- Нужна биопсия.
Уилсон еле слышно вздохнул, наклонившись, мягко поцеловал Хауса в лоб и выпрямился до того, как тот успел потянуться за продолжением.
- И что с биопсией?
- Чейз отказался, - кратко ответил Хаус.
Уилсон лишь кивнул в ответ. Пятнадцать лет – неудачный возраст, когда детские хирурги искать иглой наощупь печень уже не хотят, а взрослые еще не хотят. Оно, конечно, перкуссия и прочие физикальные методы очень полезны, но уж слишком живо всем представляется пропоротое иглой легкое, оказавшееся слишком низко. Требовать такого от Чейза не мог даже Хаус.
- Кого ты собираешься просить?
- Магнер.
Тут пришел черед смеяться уже Уилсону.
- Ну, удачи тебе.
- Ты думаешь, я не справлюсь?
- Я думаю, это будет великое представление «нашла бензопила на гвоздь» или даже «на рельс», - предположил Уилсон, хватая стаканчик со стола Хауса и делая большой глоток.
- В таком случае, - меланхолично заметил Хаус, - я предпочитаю быть рельсом – он толще. И кстати, кофе горячий. Для торжествующего победного глотка можно использовать только холодные напитки.
- Я так и понял, - выдавил Уилсон сквозь проступившие на глазах слезы. – Если я не смогу пользоваться языком к вечеру, то тебе же хуже будет.
Отрицать его правоту тут было невозможно.
- Ты и с ней спал? – спросил он, просто на всякий случай.
- Хаус, я не собираюсь комментировать твои сексуальные инсинуации, - пробормотал Уилсон, отпивая еще глоток, на этот раз очень осторожно.
- Значит, спал, - устало протянул гениальный диагност и, поморщившись, встал на ноги.
- И тебе прекрасно об этом известно.
- Я просто надеялся, что если я сделаю вид, будто это не так, то этот факт и вправду исчезнет.
- Помогло? – поинтересовался Уилсон.
Хаус медленно покачал головой, не глядя на него.
- Нет. Никогда не помогало.
И ушел, заметно хромая, оставив Уилсона с недопитым кофе.
*
В небогатой на события жизни Принстон Плейнсборо доктор Магнер была истинным посланием божьим. Она была женщиной-хирургом, исполняла обязанности заведующего отделением, имела сына, была замужем за музыкантом, много лет открыто заводила романы на стороне и последние года не скрывала, что живет с двумя мужчинами одновременно. По меньшей мере, на работе все про это знали. Хаус знал от Уилсона, у которого лет пять-шесть назад был реальный шанс стать тем самым «вторым мужчиной», так как его кандидатуру одобрила не только сама Камала Магнер, но и ее муж, мистер Магнер. Откуда знали остальные, он не выяснял.
Доктор Магнер, очевидно, не собиралась раствориться в окружающем рождественском пространстве, словно добрый помощник Санты-Клауса. По крайней мере, на отделении Хаус нашел ее сразу же.
- Я когда-нибудь просил тебя об одолжении? – поинтересовался невзначай он.
- Нет, конечно, - тут же ответила женщина, - вы же не дурак.
Хауса в больнице не любил фактически никто, доктора Магнер тоже, но из этого вытекало только то, что сами они друг друга терпеть не могли прямо-таки в геометрической прогрессии. Не так, чтобы только из-за существования Уилсона, но и без этого не обошлось.
Хаус не мог не признать, что она была сексуальна, не красива, а именно сексуальна. Даже на него и даже сейчас это действовало. Темноволосая, но не брюнетка, несмотря на то, что какая-то примесь экзотической крови – индейской, гавайской, а может и эскимосской – в ней точно была, глаза темные, с приподнятыми уголками с одновременно и манящим, и каким-то отталкивающим выражением. Очень «самочьим». Словообразование, конечно, но ничего другого Хаус подобрать не мог.
- Мне нужен какой-нибудь умеренно тупой мясник, чтобы сделать биопсию печени.
- Ах, - преувеличено драматично всплеснула она руками, - вот бы этим подходящим вам мясником оказалась я! Такое счастье бы было! Кому биопсия?
- Девочка, 15 лет, предположительно аутоиммунный гепатит, тотальное поражение герпесом кожных покровов.
- Прелестно, - мрачно отозвалась Магнер, - лучшего возраста, чтобы поковыряться в печени и не придумать. А плохие новости есть?
- В кафетерии закончились шоколадные кексы, на Востоке новые жертвы среди мирного населения, на 95-ой трассе серьезная авария, у нее низкие тромбоциты, лесбиянка из отоларингологии перестала быть лесбиянкой и перепала с заведующим…
- Сколько?
- Говорят, не меньше трех раз.
Магнер вздохнула. Она постоянно давала обещания не позволять Хаусу достать себя, но все время их нарушала.
- Сколько тромбоцитов?
У Хауса была и на это заготовлена подходящая реплика, но он проглотил ее и ответил только:
- Пятьдесят.
Магнер совершенно не по-женски присвистнула.
- Сделаем вид, что вы не приходили. Я не стану делать ей биопсию, даже если мне пообещают, что вместо клеток печени я оттуда достану осмий. И никто не станет – она истечет кровью прямо на столе.
- Я куплю вам новую скатерть, - пообещал Хаус, но хирург пропустила его слова мимо ушей.
- Поднимите тромбоциты – тогда поговорим. Ничего личного.
- Я могу, конечно, сделать вид, что ты сейчас не сморозила глупость, но мне лень. Возможно, мне лучше попросить биопсию у Санты-Клауса?
- Попробуйте, я не против – он жалостливый, хотя вы вряд ли сумеете доказать, что хорошо вели себя в этом году. Главное, чтобы он ее проводил не на моем отделении. Не хочу портить статистику на Рождество… и себе коэффициент. И бороду странного старичка от крови отстирывать тоже.
- Ее мать даст информированное согласие на процедуру.
- А мне плевать, - покачала головой Магнер, одновременно привычными движениями забирая густые жесткие волосы под шапочку. – Пока вы не поднимите тромбоциты – никакой биопсии.
- Ты кажется в каком-то другом мире пребываешь… В мире, где следствие не имеет причин и наоборот. У нее тяжелое поражение печени, и, пока оно не будет купировано, тромбоциты не поднять. Мы не можем начать лечение, если не установится диагноз, а диагноз не поставить без биопсии.
- Ну, значит, вам не повезло, - пожала плечами Магнер, а Хаус вдруг подумал, что она слишком худощава для такого размера груди. – Не мои проблемы. И не смотрите на меня так, Хаус. Знаю, большинство здесь вас боится, но не я. Мои пациенты либо редкие мудаки, либо уже без сознания и пытаются откинуться в самые ближайшие мгновения, у меня на отделении больше всех ординаторов – а это означает, что ты должен делать работу и за себя, и за них, у меня два мужика, и, как правило, это означает только, что приходится готовить в два раз больше завтраков и стирать в два раза больше грязных носков. Моему сыну шестнадцать – и в современном мире из этого следует, что в самое ближайшее время он либо принесет в подоле, либо окажется геем, либо, еще хуже, республиканцем. Я исполняю обязанности главы отделения, сам заведующий которого последние девять лет в бесконечном отпуске по уходу за детьми, а так как у него их четверо, то даже уволить этого козла не удастся. Вы просто не можете сделать мою жизнь дерьмовее, чем она уже есть.
- Я всегда могу попытаться, - заметил Хаус, на которого эта тирада произвела мало впечатления.
Магнер как-то очень внимательно на него посмотрела, неосознанно закусив полную красную губу.
- Удачи вам, Хаус, – сказала она, наконец, очевидно считая, что разговор окончен.
*
На доске осталось лишь несколько слов, написанных черным маркером. Аутоиммунный гепатит с одной стороны и герпес-гепатит с другой. Чейз, войдя в кабинет диагностики, сел рядом с Кэмерон и с трудом удержался от искушения взять ее за руку. То есть, идея-то была неплохая, но определенно не на глазах у Хауса, который, когда ему было надо, замечал решительно и абсолютно все. Чейз был уверен, что его рассказ о жесте чисто дружеского утешения будет воспринят без должного доверия, хотя Кэмерон выглядела так, словно ей не помешало бы утешение. И друг, конечно, тоже.
- Я предлагаю введение в схему противовирусных лекарств, - сказал Форман, глядя на доску. – В конце концов, герпес надо лечить в любом случае.
Так-то оно, конечно, было так, подумал Чейз, но нельзя забывать, что большинство лекарств обладают токсическим воздействием на печень и только этого сейчас не хватало.
- Форман, - сказал Хаус, - сходи в детскую хирургию, возможно, они там меньше помешаны на правилах и противопоказаниях к биопсии. Чейз, узнай в отделе переливания крови, могут ли перелить ей тромбоцитарную массу. Я буду у Уилсона.
Кэмерон склонила голову еще ниже, ни на кого не глядя.
- Да, - заметил Хаус, уже подходя к двери, - и Кэмерон, отправляйся к пациентке, подежурь у нее.
Девушка выпрямилась и посмотрела на Хауса.
- Спасибо, - слабо улыбнулась она.
Он непривычно серьезно кивнул и вышел.

Кэмерон как раз смотрела через стекло палаты интенсивной терапии на Кэрри Уэлш, когда подошел Хаус и встал рядом. Хаус, пришедший к пациентке по собственной воле, это было странно. Впрочем, последнее время многое было слишком странно.
- На детской хирургии биопсию делать отказались, а переливание тромбоцитарной массы не покрывается страховкой. В любом случае, тромбоцитов у них сейчас и нет, - сказала разом Кэмерон, решив, что дробить плохие новости нет толка. Их все равно слишком много. – Они готовы попробовать перелить свежую плазму, чтобы поднять свертываемость.
- Это не поможет, - ответил Хаус, не глядя на нее. – Бесполезно поднимать факторы свертываемости, если нет тромбоцитов.
- Я понимаю, - Кэмерон посмотрела на него, но поймать взгляд не смогла. – Сделаем, как сказал Форман? Проведем терапию противогерпетическими, а потом перейдем на иммуносупрессоры?
- У Формана хорошие идеи… - непривычно тихо и как-то задумчиво ответил Хаус, - но нету машины времени. Если мы продолжим терапию по подавлению иммунитета, то если это герпес, на этом фоне он еще активизируется и дожрет ее печень окончательно. Если мы оставим только противогерпетические, а это окажется аутоиммуный гепатит, так сделают антитела. Ножницы. Это называется ножницы. И именно у этой больной. Мистика какая-то. Черт! – неожиданно воскликнул, почти выкрикнул, он и тростью смел с процедурного столика одинокую пластиковую упаковку нестерильных перчаток.
Та взлетела в воздух, словно маленькая бомба, и ударилась об пол, почти неслышно, с легким треском. Кэмерон вздрогнула, не могла не вздрогнуть. Хаус зажмурил веки, а потом посмотрел, наконец, ей в глаза.
- Прости. Я в порядке.
Он снова отвернулся к окну палаты, и Кэмерон ничего не оставалось, как сделать то же самое.
Очень исхудавшая, если не брать во внимание заметный асцит¹, и вся какая-то вытянувшаяся, Кэрри выглядела сейчас старше своих совсем небольших лет. Слишком небольших, как ни крути.
- Как вы думаете, - тихо начала Кэмерон, - она понимает, что с ней происходит?
Хаус тут же твердо покачал головой.
- Нет. Степень угнетения сознания уже слишком глубока, она в энцефалопатии, почти в прекоме. Но даже если бы это было не так… это ничего не изменило бы. Ей шестнадцать. В этом возрасте они боятся, что мальчик из соседнего класса узнает про их влюбленность или про девственность. Смерть их не слишком-то пугает.


~ ~ ~
1 - скопление жидкости в брюшной полости, часто в результате далеко зашедшего поражения печени.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш

---

Historia morbi [5] Diagnosis. Глава 4

[Createress]

Diagnosis
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.

Глава 4

Глава 4
- Ей не лучше? – без особой нужды спросила доктор Салливан, глядя на лежащую в палате интенсивной терапии Кэрри Уэлш.
Хаус ее ответом не удостоил, подразумевая, что надо быть совсем полудурком, чтобы не догадаться – больного, которому становится лучше, в реанимацию не переводят.
Вместо него ответил Форман.
- Ей намного хуже. Трансаминазы и билирубин выросли в десятки раз с момента поступления. Она в прекоматозном состоянии. Чейз сегодня провел с ней всю ночь, под утро пошел на перитонеальный диализ, но от этого было не так много толка.
Пейдж только головой покачала – диагностическое отделение к ней, конечно, отношения не имело, а вот интенсивная терапия, учитывая, что именно сюда ее отправили на подмену ушедших в рождественский отпуск сотрудников, была зоной ее ответственности, а общая картина складывалась так, что именно тут Кэрри Уэлш и будет умирать. Не то, чтобы доктор Салливан была от этого в восторге – она, откровенно говоря, предпочла бы, чтобы мисс Уэлш и скончалась на диагностическом отделении раз уж это неизбежно – потому что, видит Бог, в интенсивной терапии хватает своих потенциальных покойников – но сказать это вслух она не решилась. Доктор Хаус и без этого выглядел так, словно вот-вот убьет кого-нибудь.
Хаус напряженно размышлял, эта невероятно быстро прогрессирующая печеночная недостаточность казалась ему странной. Да, у двух предыдущих сестер симптомы тоже нарастали быстро, но тут было что-то совсем необычное. Хаус поморщился. Ему отчетливо не хватало мячика или йо-йо, или хотя бы родной белой доски – хотелось занять чем-нибудь руки и упереться куда-нибудь взглядом, палата интенсивной терапии и пациентка только отвлекали, однако он должен был дать хоть какие-то рекомендации по смене терапии перед тем, как уйти из реанимации.
- Какая доза кортикоидов?
Форман назвал суточную дозу, и она была максимальной.
- Иммуносупрессоры?
- Уже ввели в схему. Иммуносупрессия развивается, но титр антипеченочных антител все еще очень высокий, а клиническая картина и вовсе ничуть не улучшилась от вторичного иммунодефицита.
Хаус снова посмотрел на больную. Упрямо продолжавшая красится, пока еще оставалась в сознании, то есть до вчерашнего дня, она, со своим выбеленным лицом и черными кругами вокруг глаз, выглядела уже покойницей. Врач стиснул зубы. Аутоиммунный гепатит, конечно, адская штука, но в этот раз он отступит. Эту пациентку Хаус твердо решил вытащить. Он уже и не помнил, когда в последний раз его так захватывала непреодолимая потребность спасти больного. Это, в итоге, только мешало, сбивая мысли.
Хаус раздраженно стукнул тростью о пол. За всю свою жизнь он так и не научился думать непосредственно при обследовании больного, а теперь и вовсе поздно переучиваться. Уже многое слишком поздно. Он развернулся, собираясь уходить, когда Форман остановил его.
- Что мы будем делать?
- Ну, - задумчиво отозвался Хаус, - Утенок пусть преданно ухаживает за больной, а добрый дядя доктор пойдет к трансплантологам.
Стоило ему покинуть отделение, как доктор Салливан уточнила:
- Скажи, пожалуйста, Утенок – это я, что ли?
- Нет, - крайне мрачно ответил Форман, - Утенок – это я.
Пейдж окинула его взглядом: бритая голова, хмурое лицо, бицепсы, отчетливо обрисованные даже под рукавами халата – и кивнула.
- Как скажешь, - преувеличенно мягко сказала она.
*
Временами Хаус гадал, куда девается большинство врачей со всех отделений, стоит только оленю Рудольфу ткнуться в мир своим красным носом, с ринофимой или без нее. Теперь он знал наверняка: все они попадают на отделение трансплантологии. По крайней мере, так ему показалось с первого взгляда. На отделении царила суматоха, которую Хаус мог бы принять за предпраздничную, когда врачи заканчивают дела перед отпусками, если бы он не бывал тут раньше и не видел, что это обычная их рабочая обстановка. Люди сновали туда-сюда, с контейнерами, аппаратами, многочисленными бумагами, и все были облачены в белые халаты, все только врачи или в лучшем случае медсестры, ни одного пациента в поле зрения не было. Здесь составляли акты, подписывали протоколы, укладывали органы в нужные растворы, замораживали забранный материал; здесь работали с донорами, с частями тел тех, кто уже умер совсем, или же тех, у кого умер мозг, что на взгляд Хауса было не лучше. Где-то за всем этим, конечно, маячил потенциальный больной, но довольно далеко. Если в большинстве случаев пациент служит главным персонажем, будь сама пьеса комедией или трагедией, то тут он явно был на уровне списка «и другие».
Хаус без медицинского костюма сработал примерно как включенная лампа, из-за чего последовательно подлетели три вида мотыльков, которые, узнав, что ему нужен заведующий, улетали с тем, чтобы привести новый вид мотыльков. Когда мотыльков-медсестер последовательно сменили мотыльки-ординаторы, а тех – мотыльки-врачи, информация о том, что Хаусу нужен заведующий, очевидно облетела все отделение. После этого обращать внимание на пришельца перестали. Довольно скоро Хаус понял, что к нему не просто никто не подходит узнать, зачем он здесь, но и вообще его как будто не видят, толкаясь по своим делам. Он стал частью этой системы, и она начала его переваривать.
Пару минут он раздумывал, как бы привлечь внимание публики, однако единственное, что ему удалось придумать требовало пожертвования одной почки, и это даже Хаус уже считал перебором. Тогда он просто отловил ближайшую жертву за рукав и, не удовлетворяясь больше: «Да-да, я немедленно сообщу заведующему, что его ждут», держал, пока звонок не был совершен прямо в его присутствии.
В целом врачи Плейнсборо делились на тех, кто Хауса не знал, и тех, кто Хауса не любил. Предыдущий заведующий относился ко второй категории, теперешний - к первой. Когда он, наконец, возник откуда-то из-под продизенфицированного ламината, на котором не было и следа земли, и представился, то Хаус, чувствующий, что трансплантационная бюрократия действует на него отупляюще, ответил лишь:
- Доктор Хаус.
Тиздейл картинно выгнул бровь:
- Так это вы доктор Хаус?
Примерно шесть человек из десяти при знакомстве задавали этот вопрос, и Хауса все время подмывало ответить «нет», и посмотреть, что они потом будут делать. Однако сейчас он сдержался.
- Постаревший на двадцать минут и набравшийся жизненного опыта, но это все еще я.
Доктор Тиздейл высказал готовность поговорить о порядках на своем отделении, о рождестве, возможно, и о том, как сыграли «Джерсийские дьяволы», но о деле Хауса он даже слушать не пожелал.
- Доктор Хаус, вы что думаете, что у меня тут много лишних ненужных печенок?
С этими словами Тиздейл излишне драматично, на вкус Хауса, взмахнул обеими руками. Между бровей у ведущего врача трансплантационного отделения залегли нерасходящиеся морщинки и от этого казалось, что он все время хмурится.
- Если так, - ответил Хаус, - то мне, пожалуйста, два суповых набора, мозги, сердце, смелость… ну и печень на пересадку, конечно.
Доктор снял свои старомодные крупные очки и начал протирать стекла, которые в этом совсем не нуждались.
- Хаус, если бы я и хотел поставить ее в очередь на пересадку, сомневаюсь, что подходящий орган нашелся бы вовремя.
- У нее есть родственные доноры… в крайнем случае, если никто не подойдет, я готов прислать Чейза – отрежьте печень у него.
- Доктор Хаус, вы не в состоянии уменьшить агрессию ее организма по отношению к собственной печени, несмотря на массивную иммуносупрессивную терапию, и вы хотите, чтобы я в таком случае пересадил ей донорский орган? - резко бросил трансплантолог. - Займитесь сами, если хочется погеройствовать, и можете сразу выкинуть донорскую печень в мусорное ведро – будет меньше возни.
Пару минут Хаус повертел эту мысль, но с некоторым сожалением вынужден был от нее отказаться – маловероятно, что ему удастся воодушевить Чейза настолько, чтобы тот согласился получить специализацию трансплантолога за пару суток… собственно и никого другого тоже. Однако уходить просто так из такого стерильного, такого нового, такого правильного отделения, которое так хорошо отражало лицо медицинской индустрии, или по меньшей мере ту ее часть, которая опирается на новые технологии, но все так же не в состоянии помочь больному – это казалось неправильным, поэтому Хаус пожал плечами и заметил:
- Хреновый из тебя врач, если ты не в курсе, что печень можно выбрасывать только в контейнер для биологических отходов.
*
Дверь в кабинет Кадди была приоткрыта и, недолго думая, Хаус распахнул ее без стука. Уилсон, сидящий у стола главного врача обернулся на секунду и тут же снова вернулся к разговору.
- Когда одно время мы обсуждали этот вопрос, моя первая жена хотела дать ребенку имя «Джеймс».
- По-моему, это мило, - заметила Кадди, - сын, названный в честь отца.
Уилсон покачал головой.
- Она так хотела назвать только девочку… Думаю, это была первая причина, по которой у нас не было детей. Вторая – то, что мальчика она хотела назвать Элис. Эллоди звонила, - пояснил он для Хауса, - утром она родила сына, снова.
- Счастливая мама, - с почти неуловимым налетом горечи заметила Кадди.
- Крыса удобнее, тише и не попадает в плохие компании, - ответил на это Хаус. – Но я надеюсь, ты не вопросы материнства со мной собралась обсуждать? Потому что я на это не пойду – мои гены слишком уникальны, чтобы разбрасываться ими почем зря. В любом случае не могу это обсуждать, - он понизил голос до заговорщицкого шепота, - при Уилсоне.
Тот едва слышно хмыкнул в ответ на это и заметил, что женщина, желающая нормального ребенка, с большей вероятностью использует гены с планеты Криптон, чем хаусовские.
- Хаус, - прервала их обмен любезностями Кадди, - я тебя звала из-за твоей пациентки. Ее страховка не покрывает дальнейшего пребывания в больнице.
- Ну, я с у довольствием ее выпишу, только ее матери, наверное, будет сложно унести ее вместе с кроватью, кардиомонитором, аппаратом искусственного дыхания и диализа из отделения интенсивной терапии?
- Я совсем не это имела в виду! – поморщилась Кадди. – Может, перерегистрируем ее по квоте хосписа? У них остались детские места.
- Нет, - кратко ответил Хаус, но таким тоном, что Уилсон тут же вмешался:
- А как экстренное жизнеугрожающее состояние ее перерегистрировать не получится?
Кадди вздохнула, машинально поправляя рукой высокую прическу, из которой настойчиво пыталась выбиться вьющаяся прядка.
- Попробую. Сейчас самый конец года – квот почти не осталось ни на что, ты это сам знаешь, Хаус. И кстати, Уилсону я уже подписала три выходных дня на Рождество, а твоего заявления до сих пор так и не видела – если ты думаешь, что сможешь кинуть мне его вечером двадцать третьего и раствориться в неизвестном направлении, то ты очень ошибаешься.
Хаус поднял брови, а Уилсон как-то преувеличенно внимательно стал разглядывать столешницу.
- Это Уилсон у нас легкомысленный мотылек, порхающий туда-сюда и попивающий кофе на конференциях еретиков, - начал Хаус.
- Не думал, что мотыльки так делают, - тихо пробурчал себе под нос Уилсон.
Хаус, все прекрасно услышавший, дернул уголком губ, бросив быстрый взгляд искоса, и продолжил:
- А я, как у меня это заведено, останусь и буду трудиться в поте лица на благо пациентов.
Кадди медленно перевела взгляд с одного на второго.
- Вы слишком много стали перенимать друг у друга.
- И не говори, - ответил за обоих Хаус, - и на мой взгляд, с этим пора завязывать! Особенно учитывая, что никаких «в болезни и здравии, горе и радости» тут не предусмотрено.
Кадди посмотрела на него внимательнее, но лицо Хауса было непроницаемо.
* * *
Коникотомия предписывается врачу, не имеющему специальной подготовки или не обладающему необходимыми инструментами, потому что это одна из самых простых и легких в исполнении операций, которая может быть проведена даже с помощью канцелярского ножа и корпуса шариковой ручки. Однако несколько минут она, тем не менее, занимает и, в принципе, даже по меркам экстренной медицины, это не так уж много.
Только сердцу мистера Кортиса не хватило как раз этих нескольких минут, потраченных на бесполезную коникотомию. На коникотомию, которую Уилсон сделал выше уровня нахождения опухоли, хотя прекрасно знал, не мог не знать… Зачем?
«Стереотипное мышление», - великодушно подсказал голос Хауса в голове, и Уилсон почувствовал, что если эта крутящаяся в голове, сводящая с ума пластинка немедленно не остановится, то он закричит.
- Что с тобой сегодня? – спросил он вслух, не озаботившись даже понизить голос, прекрасно зная, что Хаус не спит.
При прочих равных, он предпочитал слушать реального Хауса.
- Что? – тут же отозвался тот совершенно не сонным голосом. – Ничего. Все было хорошо.
- Вначале, - ровно заметил Уилсон, - ты наслаждался, да. А потом твои движения стали механическими… тебе стало все равно. Что случилось?
- Ничего, - на этот раз резко ответил Хаус.
Он лежал навзничь рядом и смотрел своими светлыми глазами в потолок, а теперь отвернулся слегка, чтобы Уилсон не видел его лица.
- Нет, не ничего, - упрямо сказал Уилсон. Он даже ни о чем не спрашивал – и так все было понятно. – Кто теперь думает о пациенте дома?
- Я не думаю.
- Думаешь, - без малейшего сомнения ответил Уилсон.
Он разумеется догадывался, к чем они идут, и был почти рад этому. Возможно спор, ссора, скандал утомит их достаточно, чтобы можно было забыть всех своих пациентов, уже умерших и только умирающих, и, наконец заснуть.
- Думаешь, - повторил он, - думаешь, что она умрет. Скоро. И тебе ничего с этим не сделать.
Внезапно Хаус рывком сел, явно намереваясь что-то сказать, но вместо этого его лицо исказилось гримасой боли, и он вцепился ногтями в собственное бедро. Уилсон поднял голову с подушки, обеспокоенно всматриваясь в него, готовый уже пойти за лекарствами, но через несколько минут Хаус все же разжал пальцы, конвульсивно стиснувшие простыню.
- Что тебе надо, Уилсон? Чтобы я сказал, что теперь я – слабак?
- Ты просто человек, - тихо ответил Уилсон не то ему, не то себе, - как и все мы.
- Тебя это радует?
- Немного, - признался Уилсон, осторожно укладывая Хауса рядом с собой.
- А меня нет.
Самомнения Хауса, подумал Уилсон, поглаживая его плечо, ощущая его ладонь на собственном животе, наверняка хватило бы, чтобы хотеть быть богом, который может распоряжаться жизнью и смертью и не испытывать боли – и речь сейчас не только о ноге. Однако Хаус неправ – там были бы свои рамки и своя боль, в этом Уилсон уверен. И быть человеком совсем не так уж плохо.
Только вот…
Зачем все-таки надо было делать коникотомию?
Уилсон обреченно закрыл глаза.
* * *
В целом по жизни, если не брать во внимание исключительно сексуальную ее сторону, Уилсон, пожалуй, предпочитал женщин мужчинам. То есть он не имел предубежденности против пола, совсем нет, но… но тем не менее, женщина куда чаще была для него объектом восхищения и некоторого изумления. По меньшей мере, Уилсон не встречал еще ни одного мужчину, моложе тридцати лет, который мог бы одним только взглядом произвести впечатление, будто ему одному известна какая-то тайна, не доступная больше никому. А вот женщины, владеющие такой способностью, если это можно назвать способностью, Уилсону несколько раз встречались.
В их число входила и доктор Стефани Гарсиа, одна из дерматологов Принстон Плейнсборо. Вопреки своему имени она была натуральной блондинкой, очень светлой – светлее Уилсону не приходилось видеть никогда, причем сейчас, стриженные очень коротко, почти под корень, ее волосы выглядели еще более льняными. Глаза же у нее были голубые или серые, до странности бледные, почти прозрачные, и навсегда хранили это выражение глубочайшей сосредоточенности, погруженности в себя, в свою тайну. Уилсон был полностью уверен, что их выражение не поменялось и сейчас, хотя на девушке были черные очки, крупные, темные, зрительно подавляющие ее бледное маленькое лицо с острыми чертами.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, Джеймс, но я говорила не совсем об этом. Новые технологии – это прекрасно, но мне кажется, что мы временами начинаем так полагаться на них, что упускаем из вида те, которые веками были основополагающими.
Сейчас очень пригодился бы тот самый взгляд из-под тяжелых век, и Уилсон от души пожелал, чтобы ей как можно скорее удалось бы снять эти очки.
- В конце концов, еще наши учителя могли перкуссией определить под какой из ножек стола лежит монетка, а мы сейчас говорим студентам, что перкуссионно очаг пневмонии найти удается не всегда.
Хотя Уилсон не мог не заметить комплимента, который ему сделала девушка, сравняв его учителей со своими – во всяком случае он надеялся, что это можно расценивать как комплимент – однако внимание его легко ускользнуло от темы разговора к собственным мыслям. Не потому, что его не интересовал высокий смысл физикальных методов обследования, а потому что ему было о чем подумать.
Любой здравомыслящий врач испытывает ужас при мысли о том, что убьет пациента. И дело не в эвтаназии – она отдельная, особая этическая проблема – а в той ситуации, когда действия, направленные на то, чтобы спасти, приводят к гибели.
«Я все сделал по правилам», - сказал Уилсон сам себе.
«Я поступил правильно», - повторил он, встряхивая слегка головой, стараясь выбросить навязчивые мысли и вернуться к разговору, тем более, что через кафетерий к ним пробирался Хаус, который умел читать по лицу Уилсона как никто.
- Или вот, например, вчера меня вызывали хирурги диагностировать герпес. Это просто смешно! В конце концов, герпес-то они должны уметь определить сами. Мы, врачи, бываем такими непоследовательными…
- Ты к ним не относишься, - перебил ее Хаус, берясь за спинку стула девушки, - тебе следовало бы сказать «эти врачи». Или еще лучше даже «эти взрослые врачи».
- Мне, пожалуй, пора, - ответила она, поднимаясь.
- Это точно, - подтвердил Хаус.
Гарсиа послала весьма бледную улыбку поочередно Уилсону и Хаусу и ушла.
По ощущениям Уилсона улыбка, которую удалось выдавить ему, была ничуть не лучше. Хаус сел на освободившееся место, и Уилсон пододвинул ему свой сэндвич.
- Уилсон, так я не играю. Ты должен пытаться спрятать сэндвич – ты что, правила забыл? Так я мог бы и сам его себе купить.
- Ешь, я все равно не хочу.
Хаус посмотрел на него внимательнее.
- Это что-то новенькое, раньше ты аппетита не терял.
«Но раньше я и пациента никогда не убивал», - хотел ответить Уилсон, но смолчал.
- А что это наша бледная моль сегодня в очках? – спросил Хаус, запуская зубы в сэндвич. – В следующий раз бери с острым соусом, а не с майонезом. Она решила заделаться стрекозой… бледной стрекозой?
Уилсон оглянулся по сторонам и, понизив голос, сказал:
- У нее острый лейкоз. Она прошла уже три курса химиотерапии.
Хаус присвистнул. Уилсон решил считать, что сочувственно.
- Уверен? Я имею в виду, уверен, что из-за этого? Может, это мода такая новая… среди насекомых.
Уилсон кивнул.
- Абсолютно. У нее красивые глаза. Поверь мне на слово, ни одна женщина из-за моды не будет закрывать то, что считает красивым.
Хаус медленно положил недоеденный сэндвич на стол, встал и вышел из столовой. Уилсон подтянул сэндвич к себе. Бог весть, что именно из сказанного осенило Хауса, но зато у Уилсона появился какой-никакой аппетит.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш

---

Historia morbi [5] Diagnosis. Глава 3

[Createress]

Diagnosis
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.

Глава 3

Глава 3
Форман был в приемном отделении, забирал у Салливан результаты экспресс-анализов, которые и принес в диагностический кабинет, где собрались все остальные.
- Иммунология пришла, - сказал он, - маркеров вирусных гепатитов не найдено. Экзотические вирусы не смотрели – но у нее спокойный эпидемиологический анамнез, она не выезжала из страны.
- При осмотре все признаки поражения печени налицо. Заболевание началось подостро. Болей, лихорадки не было. По сути, при плановой сдачи биохимии крови просто обнаружили повышение печеночных ферментов, а вслед за этим уже сразу же появилась желтуха. Она сдавала биохимию в прошлый раз весной – все было в норме, - отчиталась Кэмерон.
- На УЗИ печень немного уменьшена в размерах, - пробормотал Чейз, перебирая только что полученные результаты.
Когда печень увеличивается – это значит, что она поражена воспалительным процессом, но когда она уменьшается – дело совсем плохо. Это цирроз.
- Закажи эластометрию, - распорядился Хаус, - посмотрим степень выраженности цирроза. Что вам напоминает клиническая картина?
- Учитывая семейный анамнез, - тут же ответил Чейз, - я бы думал про болезнь Уилсона.
- Это первое, что пришло тебе в голову? – уточнил Хаус. – Мне пора начинать ревновать?
- Ничто не свидетельствует о патологическом накоплении меди, - возразила Кэмерон. – Я смотрела.
- Не всегда нарушение обмена меди проявляются внешне, - не согласился Чейз, и девушка кивнула ему в ответ.
- Ладно, - прервал их Хаус, - делайте анализ на медь и церулоплазмин. Что еще?
- Аутоиммунные антитела к ткани печени, - предположила Кэмерон. – Они должны быть, если это аутоиммунный гепатит. Она как раз в самом неудачном возрасте для него – период полового созревания. Все аутоиммунные болезни начинают проявляться.
Это она могла и не говорить. Про это Хаус и сам мог много рассказать. Он даже целую лекцию мог прочитать о срыве компенсаторных возможностей и гормональном дисбалансе, которые приводят к началу аутоиммунных атак.
- А что с анализами на ВИЧ? – вдруг спросил Форман.
- ВИЧ? – машинально переспросил Хаус, записывающий на доску симптомы, укладывающиеся и не укладывающиеся в картину аутоиммунного гепатита и болезни Уилсона.
- Ну, я просто подумал об «оккультном» гепатите.
- Это когда вшивый лохматый черномазый вудуист втыкает иголку в восковую куколку? – уточнил Хаус, снова садясь в кресло и потирая изувеченное бедро. – Прости, Форман, чтобы такой найти, тебе надо было родиться на лет на сто раньше – тогда твои предки так еще делали.
Форман лишь вздохнул в ответ на такие антиполиткорректные шутки. Обычно он расценивал издевки Хауса как часть оплаты за обучение.
- Это когда при выраженном падении иммунитета, организм уже не способен вырабатывать никакие антитела, все маркеры вирусных инфекций исчезают из крови и определить гепатит становится невозможно. Я читал в журнале о таком полгода назад и не куплюсь на ваш сарказм по поводу вуду, так как готов поклясться, что это была ваша статья.
- Неужели я о таком писал? – притворно спросил Хаус. – Это я сплоховал, надо мне было написать о ритуалах гадания на внутренностях кур – и веселее было бы, и поел бы свежей курятины.
Кое-какое кудахтанье в ответ Утята сгенерировали, но шутил сейчас Хаус слишком уж напряженно и вымученно, чтобы оно было полностью искренним.
- Ладно, будем смотреть анализ и на ВИЧ тоже. Она не похожа на больную на последней стадии СПИДа, но если бы все больные были похожи на себя, наша жизнь была бы слишком простой. Итак, Кэмерон держится за иммунологию с упорством узкого специалиста – и я не стану сейчас говорить, что думаю об узких специалистах, потому что еще не расплатился по прошлому иску от одного из них; Чейз подбивает клинья к Уилсону… к болезни Уилсона, а Форман лидирует… в вуду. Еще что-нибудь?
- Амилоидоз? – наудачу предложил Чейз.
- В анамнезе нет ничего о хроническом воспалительном очаге, - покачал головой Форман, - и на УЗИ не видно отложения патологического вещества.
- Оно не всегда видно на УЗИ. Надо делать биопсию.
Три пары глаз обратились к Хаусу, тот пожал плечами.
- Биопсия вещь хорошая. Большинство гепатитов неясной этиологии перестают быть таковыми, как только печень попадает к патологанатому.
Хаус не стал уточнять, что когда печень попадает к патологоанатому целиком вместе с пациентом, хороший врач прочесывает ее вдоль и поперек, а при прижизненной биопсии берется миллионная доля органа.
Теперь команда обменялась быстрыми взглядами.
- Детский хирург в отпуске, - заметила Кэмерон, - придется просить доктора Магнер.
Чейз, перебирающий анализы, поднял голову.
- На коагулограмме выраженное снижение показателей свертываемости крови, видимо, из-за поражения печени, и количество тромбоцитов сто при минимальной норме двести.
Форман тихо присвистнул.
- Ну, про биопсию можно забыть. Ни один хирург не захочет лезть в печень иглой при таких показателях.
Все снова посмотрели на Хауса, но тот молча разглядывал исписанную доску и думал, что был бы рад любой из этих болезней, действительно любой, только бы не аутоиммуному гепатиту. Сейчас, когда на его попечении оказалась третья мисс Уэлш с поражением печени, аутоиммунный гепатит превратился в настоящее пугало для него. Это был очень дурной знак. Когда врач начинает бояться болезни – это очень плохо.
*
Как ни поздно вернулся Хаус домой после обсуждения с Утятами всех возможных вариантов и выбора плана обследования, Уилсон, занятый написанием посмертного эпикриза, вернулся еще позже.
Хаус сидел на диване, все еще в рабочей одежде, как-то подчеркнуто неловко, нахохленный, сумрачный, и читал последний номер «Hepatology», что было вопиющим нарушением порядка – у них лежал еще не распечатанный «Lancet», который они читали оба, и хаусовский «Infectious Diseases» за этот месяц тоже был не дочитан. Онкологические журналы Уилсона были вытащены из аккуратной стопки и веером лежали рядом с полкой – очевидно Хаус разыскивал нужный. Уилсон не в первый раз подумал, глядя на кучу макулатуры, что читал бы раз в десять меньше, если бы Хаус не имел привычки поднимать его на смех всякий раз, когда Уилсон проявлял неосведомленность в любом вопросе.
Уилсон сел рядом на диван, и после мгновенного молчания Хаус раздраженно кинул журнал на столик и устроился так, чтобы опираться спиной о любовника.
- У меня сегодня был настолько паршивый день, - сообщил он, поглаживая колено Уилсона, - что я не хочу вообще ничего, кроме горячего ужина и секса.
- Это тебе еще повезло. Мой был ужасен настолько, что я не хочу даже этого.
Хаус повернул голову, чтобы поймать его взгляд.
- Что совсем-совсем? Я готов выкинуть пункт про ужин из обязательной программы
Уилсон слабо усмехнулся.
- Совсем-совсем.
Хаус слегка потерся о его плечо колючей щекой. Его касания стали мягкими, едва уловимыми.
Уилсон прикрыл глаза и глубоко вздохнул.
- Но ты, полагаю, сможешь меня переубедить, если очень постараешься.
Хаус мог и, в кое-то веки раз, был совсем не против сделать то, что его просили.

Уилсон хорош в постели. Это такая выведенная Хаусом теорема (или аксиома – он изрядно подзабыл математику). Дело тут не в опыте и не количестве былых пассий – это все механистические наработки, а Уилсон вовсе не стремится демонстрировать какой-то особо изощренный свой опыт. Да Хауса скорее обескуражило бы, чем обрадовало, если бы Уилсон притащил в их квартиру фиксирующий станок из секс-шопа, или попробовал бы секс в поставленном на кровать кресле, или потребовал бы одновременного взаимного проникновения – это Хаусу вообще до сих пор кажется нарушающим все законы человеческой анатомии и как минимум пару – ньютоновской физики. Хаус уверен, что такие изыски как правило заканчиваются плохо – слишком велик шанс расстаться либо с каким-нибудь предметом мебели, либо с какой-нибудь конечностью, а лишних у Хауса определенно нет.
Зато Уилсон с поразительной проницательностью чувствует любое настроение Хауса и безошибочно откликается на него, точно понимая, когда тому хочется мягких, неторопливых ласк, когда страсти на самой грани грубости, когда уступить, а когда перехватить инициативу. И хотя Хаус давно постановил себе ничему не удивляться относительно Уилсона – надо сказать, это свое правило он регулярно нещадно нарушает – и тем не менее, в какой-то момент, месяца через два или три после того, как они стали любовниками, он почти готов был спросить, каким же образом Уилсон угадывает не просто не произнесенные, но даже не осмысленные толком желания. От этого вопроса его удерживала только собственная непомерная гордость, не позволяющая сдаться и отказаться от самостоятельных поисков разгадки так легко, ну и еще уверенность, что Уилсон и сам толком не знает ответа. Это все на уровне сверхсознания. Он почти готов был уверить себя, что это все на уровне вполне научной фигни, которая, когда происходит на уровне коры головного мозга, называется дедукцией, а на уровне подкорковых структур – интуицией. И тем не менее, отдавало это совсем ненаучной эмпатией, хотя Хаус скорее позволил бы на куски себя разрубить, чем признал такое.
Впрочем, он все еще отдавал себе отчет, что большинство людей не задавались бы подобными вопросами на его месте, а просто наслаждались идеальным сексом и идеальным любовником. С другой стороны, он не собирался меняться с кем-либо местами – ему достаточно хорошо сейчас было на своем собственном.
Уилсон подавался навстречу, целовал его в губы, подбородок, шею, слегка царапая появившейся к вечеру щетиной. Тело его было сейчас податливым, послушным, он легко велся за любым движением Хауса, а руки, прикосновения оставались уверенными, спокойными, поддерживали, привлекали, поощряли; и от такого сочетания легко становилось идти на любые безумства, любые глупости, и ласки раз за разом вырывали у Хауса такие слова и признания, которых едва ли можно было бы добиться даже под пытками.
Уилсон скользил раскрытыми ладонями по груди Хауса, обнимал, сжимал плечи, неожиданно сильно, почти до боли, которая вплеталась в упоение секса острой, еще более пьянящей ноткой. Она не только не отрезвляла, но заставляла отвечать любовнику более страстно, более полно.
Даже мозг Хауса сейчас уступил место чувствам, позволил эмоциям не просто управлять, но и вовсе затопить с головой, заполнить все тело, отдаться в каждой клетке. Забылось сейчас все лишнее, ненужное, выходящее за пределы их пары, их постели, их любви: и боль, и неудачи, и загадки, и мертвые или умирающие пациенты.
Было очень просто и правильно вздрагивать в ответ на ласки, прижимать к себе Уилсона вплотную, и даже еще теснее, буквально сливаясь, прихватывать зубами его мокрое плечо и все равно простанывать на выдохе. Он удерживал Уилсона, когда тот дернулся и дрогнул на пике. Обнимал одной рукой за шею, целовал закрытые глаза, подрагивающие губы, влажный от испарины лоб, а потом, когда Уилсон немного отошел и успокоился, Хаус окончательно капитулировал под ласками, то неторопливыми, но точно выверенными, то быстрыми, почти резкими, отдающимися тем же ритмом, который настойчиво требовало тело. Уилсон не прекратил ласкать его даже после кульминации, заставляя переживать каждый следующий спазм еще острее и слаще, до тех пор, пока Хаус не начал сам отталкивать его руки, не в силах выносить больше.
Это все было прекрасно, всегда было прекрасно.
Но едва ли не лучше было потом: расслабиться, ощутить рядом с собой усталое тело любовника, его дыхание на своей коже, его сердцебиение под ухом, задремать, зная, что когда проснешься, то все еще не будешь один. Когда удавалось пристроить на Уилсона больное бедро до того, как тот спохватится, мир и вовсе был близок к идеальному.
Однако на этот раз идеальность мира здорово нарушило то, что Уилсон, стоило ему увериться, будто Хаус заснул, аккуратно спихнул его с себя, подсунул подушку – как будто такой примитивный обман мог всерьез сработать - вылез из-под одеяла и куда-то ушел. Дверь он притворил за собой очень тихо, явно стараясь не шуметь, но стоило замку в ручке щелкнуть на грани слышимости, как Хаус распахнул глаза. Пару минут он напрягал слух, стремясь уловить возможный звук текущей в ванной воды, но ничего подобного не услышал.
Уилсон натянул на себя тренировочные штаны и футболку в гостиной, вышел на кухню и сел за стол. Стив Маккуин подергал слегка лапками во сне, но не проснулся – он вообще последнее время предпочитал отсыпаться.
Но у Уилсона сна не было ни в одном глазу, и на этот раз он знал точно, что его довело до такого состояния. Зачем он делал коникотомию, спросил он сам себя, причем в голове вопрос отозвался голосом Хауса. За прошедший день он задал себе этот вопрос раз двести и двести же раз дал на него ответ: он поступил согласно правилам, инструкциям, рекомендациям. Он все сделал верно. Каждый следующий раз ответ этот звучал все более беспомощно и менее убедительно даже для него самого.
В таких случаях, герои их любимых черно-белых фильмов цедили «виски на два пальца». Уилсон со вздохом встал и налил себе молоко.
Ведь он же знал про опухоль, знал. Локализацию знал, уровень поражения знал, знал размер, инвазию, восприимчивость, клеточный штамм, на эндоскопии видел – только что на вкус не пробовал! Зачем он делал коникотомию?
Пить не хотелось. Спать тоже.
- Какого черта ты тут делаешь?
Уилсон даже не вздрогнул, будто был готов, отхлебнул молока, и только потом повернулся к растрепанному, щурящемуся на свет Хаусу, одетому в одни полузастегнутые джинсы.
- Не спится… а что ты встал? Ложись.
- Уилсон, - жестко сказал Хаус, подходя ближе, зло впечатывая трость в пол, - ты клинишься.
- Вовсе нет.
- А я говорю да. Ты притащил этот трупак на своих плечах домой и уложил его между нами в постель, а меня это не устраивает – кровать и без того не слишком широкая. Заканчивай, Уилсон.
Уилсон дернулся плечом, чувствуя, что на сегодня с него определенно хватит гениальных догадок Хауса насчет того, что и перед самим собой не стоит афишировать.
- Пусть так, я клинюсь. Что поделать, если я размазня? Я, похоже, не умею сбросить груз за дверями квартиры, - он потер переносицу. – Наверное, мне лучше было бы выбрать другую работу…
Хаус постоял пару мгновений, потом выдвинул тростью стул и уселся рядом.
- Ну уж нет. Никем другим я тебя не представляю.
- Я мог стать дерматологом, - предположил Уилсон. – Дерматологу не приходится таскать с работы мертвый груз.
Это была неправда, и Уилсон сам это знал. У дерматолога есть свои синдромы Лайелла, Стивена Джонса, своя пузырчатка¹, не говоря уже о вездесущей красной волчанке.
- Тогда мы вряд ли познакомились бы, - заметил на это Хаус. – Я не стал бы доставать из тюрьмы дерматолога, считаю, что их место именно там за бессовестный подлог, который они совершают, выдавая себя за врачей.
Искренней улыбки от Уилсона сейчас можно было не ждать, но кое-как уголками губ он дернул. Хаус встал.
- Возвращайся в постель, Уилсон. Раз уж мы все равно не спим, можем придумать что-нибудь грандиозное. Например, завоевать мир… Ну, или просто в «Я смотрю на…» поиграем.
- Хорошо, - одними губами откликнулся Уилсон. – Хорошо. Иди, я сейчас.
Он встал, подождал, пока Хаус ушел, убрал молоко в холодильник, закрыл дверь, выключил свет и направился в спальню.
А напоследок все же спросил себя: зачем же он делал коникотомию?
*
Когда Хаус вошел, доктор Леммон, кивнув ему, быстро взмахнула короткопалой, сильной рукой и продолжила:
- С точки зрения биологии все в жизни гораздо проще. Смысл человеческого существования ограничивается выполнением репродуктивной функции, в ее широком понимании. Когда человек говорит, что ищет цель в жизни, он лукавит – это все уже давно найдено до нас. Жизнь того, кто не имеет детей – она вообще бессмысленна. По крайней мере…
Примерно в таком духе она рассуждала последние минут сорок, и улыбка Уилсона, которой он поприветствовал Хауса, была уже даже не вымученной, а откровенно говоря, прямо-таки замученной. В принципе, доктор Леммон, маленькая, толстенькая и решительная, годившаяся ему в матери, Уилсону нравилась, но сегодня он желал слышать от нее, как от представителя городского судебно-медицинского бюро, исключительно заключение по смерти мистера Кортиса, а именно этой темы она как-то не касалась.
- Вы, конечно, можете этого не понять, для современных людей семья вообще не так важна, как была в наше время – и я уверена, что природа отомстит за это… Хотя нельзя винить только людей… все так изменилось… В современном обществе студент-медик уже не может завести семью, пока не закончит университет. Когда я училась, вся программа обучения была другой… более фундаментальной, разносторонней… лучшей.
- А потом пришел Джордж Вашингтон и всю ее порушил? – предположил Хаус с невинным видом.
Доктор Леммон неприязненно на него взглянула. Она, конечно, была старше его лет этак на пятнадцать-двадцать, однако древней старухой, как истинная женщина эпохи заместительной гормональной терапии, себя не считала.
- Я не люблю хаять современность… тогда тоже было немало проблем…
- То есть, Джордж Вашингтон, в принципе, мог и не приходить? – уточнил Хаус, который никак не мог уняться.
Доктор Леммон сразу захотела поговорить о чем-нибудь совсем-совсем другом.
- Да, по поводу заключения, Джеймс, я все закончила и представлю его в бюро сегодня же, если успею до трех, крайний срок завтра. Там все в порядке. Коникотомия выполнена идеально, а опухоль занимает чуть ли не девяносто процентов просвета. Ввести интубационную трубку было просто невозможно – все равно что пытаться верблюда в игольное ушко протащить. Трахеостомия в нижнем сегменте тоже проведена абсолютно четко, и уж не ваша вина, что сегмент вам попался самый неудачный и трудоемкий для этой операции. Заключение: обтурационный стеноз гортани, удушье и реактивная остановка сердца. Вам не хватило буквально нескольких минут, Джеймс. Я могу себе представить, действительно могу, как вы переживаете, но не вздумайте даже винить себя – вы все сделали верно.
- Спасибо, - кивнул Уилсон, тщательно прислушивающийся к своим ощущениям в поисках облегчения.
Он проводил доктора Леммон, предупредительно распахнув перед ней дверь кабинета, и вернулся за свой стол.
- Тебя можно поздравить? – спросил Хаус, и Уилсон поднял голову.
Он чувствовал себя настолько разбитым, что даже не сразу понял вопрос.
- Уилсон?
- Тебе не нужен мой ответ, - откликнулся тот, потирая глаза, - ты все равно поступишь, как сам считаешь нужным.
Хаус не удержался от улыбки.
- Верно, - согласился он, - но мне иногда нравится поддерживать в тебе иллюзию будто это не так.
- Зачем пришел? – спросил Уилсон, выходя потихоньку из транса.
- Во-первых, я не хочу идти к своей пациентке и узнавать результаты от применения глюкокортикоидов, во-вторых, на диагностическом отделении Утята с результатами анализов найдут меня сразу же – я даже отсюда слышу, как они крякают, бегая там взад-вперед. Ну, и в-третьих, мне прислали бумаги из банка, так что я принес их к тебе.
- До или после того, как наделал из них самолетиков? – уточнил Уилсон.
- До. Но искушение было велико, - признал Хаус, протягивая ему папку.
Уилсон быстро ее проглядел.
- Хаус, знаю, мы это уже не раз обсуждали, но ты все-таки уверен?
- Уилсон, ты меня уже достал этим вопросом… Он в постели-то звучит раздражающе, а уж вне ее… Скажем так, я абсолютно точно больше дорожу своей задницей, чем своим банковским счетом.
- Я не спрашивал тебя об этом в постели, - открестился Уилсон, - но в банковских делах, в отличие от постели, на мне висит три обязательства по алиментам. То есть, я понимаю, что общий счет будет проще в плане оплаты жилья и других трат… и я, конечно, сделаю все, чтобы тебя никак проблемы моих выплат не коснулись… но риск есть.
- Да-да, - подтвердил Хаус. – Я такой. Рисковый и бесстрашный.
Уилсон сдался и вывел его из кабинета, намереваясь заодно разжиться кофе из автомата, однако стоило им с Хаусом оказаться в вестибюле, как навстречу поднялась женщина и без малейшего колебания сразу шагнула к диагносту.
- Доктор Хаус… Доктор…
Голос у нее не дрожал, оставаясь красивым глубоким контральто, да еще и с модуляциями, однако она явно не в силах была продолжать, и Хаус воспользовался этим, отступя на шаг.
- Только не истерика, пожалуйста. Вы видите, как напугали меня? Я говорю «пожалуйста».
- Это не истерика, - все же совладала она с собой, - у меня не бывает истерик.
Глаза у нее сверкали остро и сухо.
- Я рада видеть вас, доктор.
Первая фраза на Хауса впечатления не произвела, он вообще подозревал в глубине души, что любой спокойный родственник больного просто отдыхает от предыдущего психоза и собирается с силами для следующего, а миссис Уэлш, с ее сухим и слегка одержимым блеском в глазах, и вовсе не производила впечатления спокойной.
Вторая фраза заставила его поморщиться – когда тебе еще и рады в таких случаях, это совсем тяжко.
- Увидимся, Джимми, - бросил он Уилсону, и тот в кои-то веки раз послушался и вернулся к себе в кабинет, размышляя о том, когда все же осознание, что кому-то хуже, чем тебе, приносит облегчение.
В кабинете, однако, его взгляд упал на копию судебно-медицинского заключения, которая лежала на столе.
Вам не хватило нескольких минут, доктор Уилсон? Тех самых, которые вы потратили на заведомо бесполезную коникотомию?
Он ненавидел этот хаусовский голос у себя в голове

~ ~ ~
1 - синдром Лайелла, Стивена Джонса и пузырчатка - различные дерматологические заболевания, тяжелые и потенциально смертельные, характеризуются прогрессирующим отслаиванием участков эпидермиса.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш

---

Historia morbi [5] Diagnosis. Глава 2

[Createress]

Diagnosis
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.

Глава 2

Глава 2
Стоящая около лифта Салливан, прижимающая стопку приемных листов к груди, махнула Уилсону рукой.
- Опаздываете на прием, доктор, - с улыбкой заметила она. – Я уже проводила мистера Кортиса к вам в кабинет.
- Я опоздал, да? – без нужды переспросил Уилсон.
- И уже на пятнадцать минут, - все так же улыбаясь заметила женщина.
- Совсем о времени забыл, - извиняющимся тоном ответил онколог, машинально глядя на часы.
Это была вопиющая ложь. Он помнил о времени постоянно пока сидел с Хаусом, но просто не мог уйти не дослушав – второй раз того на откровенность не вытащишь.
- Да о чем речь? – отмахнулась Пейдж. – Я же понимаю, что вы не за салатиком засиделись.
- Конечно, - пробормотал Уилсон, нажимая и без того светящуюся кнопку вызова, словно рассчитывая, что лифт так придет быстрее, - какой тут салатик?.. И как вам Кортис показался? – спросил он, переводя разговор.
Салливан перестала улыбаться и пожала плечами.
- Плохо, доктор Уилсон. Цианоз нарастает и дыхательная недостаточность тоже… Если вы не планируете повторную операцию по удалению опухолевых разрастаний в трахее, то посмотрите не пора ли накладывать трахеостому… Я могу оформить его, как экстренного пациента, если пожелаете.
Это был один из тех случаев, когда дело действительно могло быть как просто плохо, так и очень плохо, так что Уилсону не терпелось своими глазами увидеть, что происходит с мистером Кортисом.
Неоперабельную опухоль трахеи у этого пациента Уилсон диагностировал почти два года назад, и сколько-то рост массы, неминуемо перекрывающей дыхательные пути, удавалось сдерживать лучевой и химиотерапией, потом последовала паллиативная операция. Если теперь сужение трахеи снова перестало компенсироваться, значит Салливан права – пора сделать дырку в горле пациента пониже опухоли и дать ему доживать оставшиеся пару месяцев, дыша через нее. Доживать до неизбежной пневмонии.
Мистер Кортис, приятный, пожилой уже мужчина, поднялся с кресла, чтобы поприветствовать доктора, когда Уилсон зашел, и даже это небольшое усилие заставило его тяжело ловить воздух посиневшими губами, а нехороший сипящий свист на каждый вдох был слышен и на расстоянии. Грудная клетка вздрагивала и в вырезе водолазки было видно, как дергаются мышцы, чтобы хоть как-то поддержать дыхание. В окно падал не по-зимнему яркий солнечный свет, и, как бывает у онкологических больных, от этого пациент выглядел еще изможденнее. Очень бледная кожа отливала даже не землистым, а «чугунным» оттенком разлитого цианоза, а кончики пальцев, носа и губы выглядели совсем синими.
В общем с первого взгляда, Уилсон понял, что в оценке врач приемного отделения не ошиблась – мистеру Кортису явно было очень и очень плохо.
Стеноз трахеи, месяцами оставаясь субкомпенсированным, может переходить в стадию декомпенсации, буквально оставляя человека без возможности дышать, очень быстро, в считанные часы, а иногда и минуты. Уилсон это, конечно, знал, и по-хорошему следовало бы сделать трахеоскопию и посмотреть, какая часть просвета уже блокирована опухолью, но Уилсон опасался реактивного удушья в ответ на введение эндоскопа, кроме того ему не хотелось лишний раз заставлять пациента проходить неприятную и болезненную процедуру.
- Как ваши дела, доктор Уилсон? – негромко спросил Кортис.
Тихий голос его сопровождался глухим дующим сипом, но тем не менее мужчина улыбнулся. Как бы то ни было, а доктор Уилсон был приятным и милым человеком, так что, если уж встречи с онкологом были неизбежны, мистер Кортис был рад, что встречается именно с этим.
- Все отлично, извините, что опоздал, - ответил Уилсон, поднося к глазам только что сделанный экспресс-анализ газов крови – судя по нему ситуация была совсем плоха.
Уилсона любило подавляющее большинство его пациентов, и он солгал бы, если бы сказал, что ему об этом неизвестно. Много пользы им это приносит, со внезапным раздражением подумал Уилсон, но взял себя в руки.
- Как вы себя чувствуете?
- О, гораздо лучше, спасибо, - по своему обыкновению ответил мистер Кортис. Он, в любом случае, был мужественным человеком. – Лиз сказала, что ждет ребенка.
- Решила произвести вас в дедушки? – с усилием улыбнулся онколог.
- Именно так, - с достоинством отозвался мужчина, втайне польщенный, что врач помнит членов его семьи.

Уилсон как раз заканчивал составлять список необходимых процедур и обследований, которые необходимо было провести в эту госпитализацию, чтобы решить вопрос о тактике лечения, когда его пациент, убиравший в старый потрепанный чехол свои очки, вдруг весь как-то напрягся, плечи его затряслись, сизые губы приоткрылись, и весь он наклонился вперед, силясь вдохнуть. Очешник выскользнул из его пальцев и упал рядом со столом. Раньше, чем Уилсон успел вскочить на ноги, мистер Кортис уже сполз с кресла на пол, неловко и нелепо как-то, словно марионетка с обрезанными нитками. Доктор кинулся к нему и увидел широко раскрытые, выкатившиеся глаза, полиловевшее лицо, ногти слабо скребущие по полу. Начался приступ настоящего удушья. Уилсон бросился к двери, распахнул ее и крикнул:
- Набор на трахеотомию срочно! И зовите реанимационную бригаду!
Медсестра с уложенным набором была в его кабинете меньше чем через полминуты. Они отодвинули кресло и уложили пациента на спину более-менее ровно. Тело мужчины начало содрогаться судорожными попытками движения, но медсестра смогла его зафиксировать, давая Уилсону возможность открыть набор и торопливо провести стерильной салфеткой по горлу мистера Кортиса.
Скальпель в собственной руке казался Уилсону слишком острым и слишком блестящим рядом с подрагивающей теплой человеческой кожей, но он заставил себя глубоко вздохнуть и успокоиться. В конце концов, он хотя бы знал, что делать. В подготовку врача входит выполнение трахеотомии, но неспециалисту и в экстренных условиях по всем правилам следует выполнять коникотомию – рассечение кожи, а потом связок гортани для хода воздуха – это намного проще и быстрее. Уилсон заставил медсестру удерживать пациента так, чтобы четко выделялись хрящи гортани, нащупал щель между ними, где от дыхательной трубки отделяет только слой кожи и связки, задержал дыхание и провел скальпелем по горлу распростертого на полу Кортиса. За лезвием потянулась яркая алая полоса, кровь полилась на шею, на руки Уилсона, на пол, залила рану, мешая видеть. Уилсон торопливо промокнул рану салфеткой, чувствуя, как у него самого нелепо и неприятно по носу ползет капля пота. Кровь сочилась одновременно со всех сторон, но ему удалось увидеть розовато-белые связки в глубине раны, и Уилсон, перехватив скальпель, воткнул его туда, чувствуя, как острие преодолевает упругое сопротивление, а потом буквально проваливается внутрь.
В кабинет вбежала Пейдж Салливан с медбратом из реанимационной бригады, тащившим аппарат для дефибрилляции.
- Почему вы? Где реанимация? – спросил Уилсон, откладывая окровавленный скальпель.
- Я сегодня в этом качестве, - ответила Салливан вкладывая в его протянутую руку трубку для интубации.
Медбрат разматывал провода дефибриллятора.
Кровь заливалась внутрь, в зияющее темным провалом отверстие, ведущее в дыхательные пути, и Уилсон ввел туда же трубку для интубации, разворачивая ее и стараясь пропихнуть глубже, чтобы она правильно легла в трахею и обеспечила нормальное дыхание. Однако вместо этого трубка упиралась во что-то, не входила на всю длину, вздрагивала в руках на каждый спазм удушья, который проходил по телу пациента. Уилсон решил, было, что выбрал неправильный угол, но ведь все было верно – трубка должна была легко проскользнуть, а вместо этого…
Кортис уже не бился, как Уилсон надеялся из-за сделанной ему медсестрой инъекции, но лучше ему явно не стало, дыхание отсутствовало. Он снова двинул трубку и отчетливо почувствовал препятствие… разрастание…
- Доктор, - сказала Салливан, очевидно, одновременно с ним пришедшая к одной и той же мысли, - доктор, не введете. Делайте трахеотомию в нижнем сегменте.
- Это опухоль, - выдохнул Уилсон.
Опухоль, слишком крупная и слишком плотная, чтобы мимо нее удалось провести трубку.
Уилсон снова взялся за скальпель, на этот раз уже не чувствуя волнения – у него просто не было на это времени – лишь где-то внутри в животе застыл тяжелый ледяной ком, который будто пульсировал в такт писку кардиомонитора, к которому уже успели подсоединить пациента.
На этот раз кровотечение было гораздо сильнее, и Салливан из-под его руки цепляла зажимы на сосуды, чтобы хоть как-то освободить рану от крови. Счет все еще шел на минуты, хотя Уилсону казалось, что он уже час стоит на коленях на полу, по спине течет пот, а руки скользкие от крови. Трахея и кольца хрящей пружинили под лезвием и Уилсону живо представилось, как разрез зазмеится куда-то в сторону.
По кардиомонитору пошла изолиния, и он запищал на одной высокой раздражающей ноте.
- Остановка сердца, - сказал медбрат, глядя на монитор и держа дефибриллятор наготове.
- Заканчивайте, доктор Уилсон, - отозвалась Салливан.
На мгновенье ему захотелось спросить, зачем заканчивать трахеотомию мертвому пациенту, но Уилсон тут же опомнился, разводя края рассеченной трахеи крючками. Салливан ловко их перехватила, освобождая Уилсону руки. На этот раз трубка для интубации скользнула легко и легла на положенное место. Онколог прихватил ее «ушки» бинтом, чтобы она не сдвинулась, а Салливан в этот момент уже забрала у медбрата дефибриллятор.
- 200. Руки! Разряд!
- Нет эффекта, - отозвался медбрат глядя на кардиомонитор.
- 300. Руки! Разряд!
- Сердцебиения нет.
- 360. Руки! Разряд!
Тело Кортиса подбросило на полу.
- Сердцебиения нет.
- Еще раз, - упрямо сказала врач, схлопывая на секунду электроды и прижимая их к груди Кортиса снова. – 360. Руки! Разряд!
- Нет эффекта.
- Может еще поднять мощность? - предложил Уилсон.
- Доктор, у него рак четвертой стадии. Он вообще не подлежит реанимации, - покачала головой Салливан.
На онколога она не смотрела, но он все понял. Ей просто очень не хотелось, чтобы мистер Кортис шел как «умерший во время трахеотомии у доктора Уилсона». Не только пациенты любили доктора Уилсона.
- 360. Руки! Разряд!
Уилсон коснулся ее плеча.
- Пейдж. Не надо. Спасибо.
Она одновременно опустила взгляд и руки. Потом положила электроды, посмотрела на наручные часы.
- Время смерти два часа сорок шесть минут.
Уилсон кивнул и с некоторым трудом поднялся с колен. Рубашка ледяным пластырем прилипла к спине, поясницу разломило от боли. Неизвестно когда пришедший Майкл Эш из реанимации подошел поближе к трупу, наклонился, потрогал издевательски аккуратно закрепленную интубационную трубку.
- Чисто сделано. Все в порядке, доктор Уилсон, не беспокойтесь.
И хотя Уилсон знал, что Эш имеет в виду предстоящую патологоанатомическую комиссию, его все равно неприятно резанули эти слова.
А может и не они, просто внутри появилось какое-то странное ощущение неправильности. Это не было похоже на чувство вины, нерациональное, но возникающее у него с каждым умершим пациентом, чувство беспомощности и бесполезности.
Нет. Не то. Что-то более глубокое.
Винил ли он себя за то, что опоздал на прием, в то время, как счет для мистера Кортиса шел уже на минуты?
Нет. Нет, так далеко его чувство ответственности не заходило. С годами понимание того, что он только врач, а не господь бог, все-таки было в него вбито. Он не мог предугадать, что декомпенсация случится именно сейчас. Он не мог предсказывать будущее. Никто не мог.
Уилсон вышел из кабинета, в котором все прибывало и прибывало народу.
Возможно, это просто потрясение от смерти больного буквально на его руках, на острие его скальпеля? Он не привык к такому, он не оперирующий хирург. Его поражения, они всегда были на уровне «неэффективной терапии», «терминального ухудшения состояния», «наступившего летального исхода». К такой смерти, когда его руки еще до сих пор все в крови, он не был готов.
Он выкинул перчатки, тщательно вымыл руки, обработал антисептиком, завернул окровавленный манжет рубашки, но это все не принесло ему облегчения.
Не то.
В животе все никак не расправлялась сжатая тугая и холодная пружина. В мозгу проносился обрывок какой-то мысли, и казалось, что поймай ее – и все станет ясно, но поймать никак не удавалось.
Ему не в чем было винить себя в случае с мистером Кортисом. Действительно не в чем – это был один из тех немногих случаев, когда доктор может быть в этом уверен. Все было безнадежно еще два года назад, и в этом смысле эти выбитые два года – его, Уилсона, чистая победа.
Подходили врачи, выражали сочувствие. Пришла Кадди, успокоила и сказала, что никакой вины тут его нет, не может быть и сомнений, но тем не менее комиссию пройти придется. Формальность. Она так и сказала: «Формальность, Джеймс, ты же понимаешь?».
Он кивнул. Он понимал, и не мысль о комиссии была тем, что не давало ему покоя.
Что же не так?
Несделанная трахеоскопия?
Нет. Единственное, к чему это могло бы привести, что пациент умер бы не в его кабинете, а в кабинете эндоскопии. Не то.
Что же так гнетет его?
Санитары перегрузили труп на каталку и увезли.
- Я вот думаю, - вдруг сказал Хаус, неведомо как и зачем тоже оказавшийся среди толпы в кабинете Уилсона, - зачем тебе вообще понадобилось делать этому бедолаге коникотомию? Ты же был его лечащим врачом, ты знал, что у него опухоль трахеи и трубка не пройдет. Делал бы сразу трахеотомию.
Сказал и будто врезал Уилсону под дых. Пружина распрямилась, разорвалась так, что дыхание на секунду перехватило, во рту стало горько, а в голове ясно. Уилсон даже слова выдавить из себя не мог, настолько поражен он был этим, внезапно открывшимся, пониманием того, что на подсознании его тревожило.
Однако Хаусу и не нужен был ответ, он лишь махнул свободной рукой, мол, увидимся, и похромал прочь, оставив Уилсона самому разбираться, что ему делать с этим знанием.
*
С миссис Уэлш, женщиной и вправду весьма привлекательной, тут он Уилсону не соврал, Хаус встречался дважды. Первый раз, когда ей не было еще и сорока, были потрясающие ямочки на щеках, к которым прилагались муж и трое дочерей, а сам Хаус дважды в неделю играл в лакросс и принимал участие во всех соревнованиях местного гольф-клуба, нередко на пару со Стейси. Второй раз семь лет назад, когда у миссис Уэлш прибавилось серебра в волосах, что, впрочем ее не портило, появились алименты после развода и стало на одну дочь меньше, а Хаус учился заново ходить, садиться, вставать, а в качестве личной жизни имел собственный организм такими дозами викодина, что самому было страшно.
Эта встреча должна была быть третьей, и миссис Уэлш была все так же обаятельна, хотя у нее за плечами было двое похороненных детей и, судя по страховке, с алиментами тоже не все было в порядке. У Хауса в свою очередь было судебное преследование, многолетняя наркотическая зависимость, реабилитация, полугодовая ремиссия и личная жизнь, наверняка сейчас оплакивающая где-нибудь в подсобке очередного пациента. Ну это все, если не считать хронических болей и крысы. В целом, если воспринимать эту игру как «Хаус против Хауса», то он считал, что может с чистой совестью считать себя выигрывающим по очкам. Семь лет назад он вообще не собирался доживать до этого момента.
И тем не менее… и тем не менее, встречаться с миссис Уэлш ему не хотелось. По крайней мере не сейчас. Завтра или послезавтра, когда уже будут выполнены основные анализы и начато лечение, какой бы степенью бесполезностью оно ни характеризовалось, будет, он знал это по опыту, легче. Завтра или послезавтра он сможет спихнуть все общение на Утят - на Кэмерон, определенно на Кэмерон - отговориться занятостью в лечении и процедурах и ограничиться парочкой язвительных реплик в адрес всех и каждого и никого конкретного. За свою более чем двадцатилетнюю практику он так и не научился общаться с пациентами, он вообще эту часть работы всегда терпеть не мог, а уж про родственников пациентов и говорить нечего – эти вообще были посланы мирозданием, чтобы делать мир местом особенно невыносимым.
В общем, к палате он шел особенно неторопливо, заглянув по дороге к коматознику, посмотрев пару серий дневного шоу, потрепавшись в кафетерии с Уилсоном, потусовавшись на онкологическом отделении – короче, отчаянно надеясь, что к тому моменту, как он доберется, миссис Уэлш уже уйдет. Хаус и вовсе не пошел бы, ограничившись просмотром истории болезни и анализов в диагностическом кабинете, но тут подстерегало сразу несколько подводных камней. Во-первых, шикарный шанс натолкнуться на Кадди, у которой были теперь две коронные темы: как Хаусу вести себя с пациентами и как Хаусу вести себя с Уилсоном, и обе прескучные, во-вторых, там можно было пересечься с Уилсоном в депрессии, а Хаус был не расположен сейчас играть роль солнышка, пусть даже очень язвительного и злобного солнышка, ну и в-третьих, учитывая, что ни анализы, ни даже осмотр лечащего врача еще не были выполнены, историю пришлось бы ждать еще часа два. Любопытство, которое оставалось ведущей чертой в многогранном характере Хауса, таки пригнало его в палату, где уже стояли Чейз и Кэмерон.
Кэрри Уэлш оказалась миниатюрной девочкой, которую уже успели переодеть в больничную рубашку – жуткую хламиду унылого цвета, служащую одной из причин, почему врачи с большим трудом узнают пациента, когда встречают его в других условиях. Обнаженные руки девочки, выглядывающие из-под рукавов, имели тот теплый желтый, почти охристый оттенок, который раз увидев, трудно с чем-то спутать, а лицо ее, по крайней мере та его часть, которую видел Хаус, была толсто напудрена очень светлым, почти белым тоном, на котором, словно глазницы у отмацерированного¹ черепа выделялись черные провалы густо намазанных тушью и тенями глаз. Впрочем, большая часть лица скрывалась под длинной косой челкой, спускавшейся почти до губ, тоже накрашенных черной помадой. Волосы, радикально-черного, явно искусственного цвета, торчали во все стороны. В целом это было похоже на какую-то абстракционистскую мазню, обрамленную траурной рамочкой.
Хаус невольно вскинул брови. Не то, чтобы его это по-настоящему шокировало, но Кэрри явно очень отличалась от своих сестер. По крайней мере внешне, ее внутренний мир, который интересовал Хауса куда больше и состоял из антител, клеток печени, белков крови, желчных пигментов, гормонов и прочего, очевидно был удручающе сходен с сестринскими.
- Это доктор Хаус, - с очевидным облегчением представил его Чейз, который, как многие молодые врачи-мужчины, несколько терялся с пациентами-детьми.
- Я вас помню, - не глядя на него ответила Кэрри тщательно пережевывающая слова, словно вязкую кашу во рту. – Вы лечили Пэтти. До того как она умерла.
Уточнение было удручающе верным.
- Ну, Кэрри, - преувеличено мягко, как любят взрослые, обращаясь к ребенку, заговорила Кэмерон, - сейчас мы тебя осмотрим…
- Я уже сказала, пусть доктор Мистер-Лучшая-Прическа выйдет.
Чейз с видимым облегчением попытался сбежать, но Хаус перехватил его за рукав халата.
- Что это ты сделал пациентке?
Девочка тряхнула головой так, что волосы окончательно завесили все лицо, и посмотрела через густую челку на Хауса, словно желая удостовериться, не идиот ли он. Девочки выучивают так смотреть примерно лет в тринадцать, и этот взгляд очевидно крайне мало изменился с тех пор, как Хаус был подвергнут ему в первый раз, около тридцати пяти лет назад.
- Он – мужчина, доктор, или это вы не заметили?
- Ну, медицина не обращает внимания на подобные мелочи, - пожал плечами Хаус. – Кроме того, я тоже мужчина.
- Вы старый, - возразила Кэрри.
Кэмерон, отлично знавшая, что Хаус вполне может сейчас пошутить насчет возраста или насчет размеров «мелочи», или насчет и того, и другого одновременно, поспешно вывела обоих мужчин в коридор из палаты.
- Хаус, - просяще сказала она, - пожалуйста, можно я ее осмотрю сама?
- Ты сомневаешься в моем умении находить общий язык с пациентами? – возмущенно спросил он.
- Я думаю, - напрямик ответила девушка, - что хуже, чем просто с пациентами, вы можете общаться только с подростками. Хаус, вы представить себе не можете, что такое быть угловатой девочкой-тинэйджером с прыщами и проблемами в школе.
Такая отповедь Хауса все же слегка обескуражила, потому что он привык считать, что с подростками ему найти контакт проще. Прыщей особых он, кстати, не заметил под толстым слоем косметики, но Кэмерон, конечно, острым женским взглядом усмотрела все.
- Нет, конечно, - огрызнулся Хаус, просто чтобы что-то сказать, - у меня лично член вырос еще на третьем месяце после зачатия.
- Я поддерживаю, - вдруг заявил Чейз, - Хаус, ей шестнадцать. Пара ваших коронных шуточек тут могут кончится не иском на адрес главного врача за оскорбление, а уголовным преследованием и дозой медрокиспрогестерона². Пусть лучше ее посмотрит Кэмерон.
Хаус, которого вообще-то совершенно не прельщало выполнять осмотр, поколебался, не стоит ли поупрямиться, чтобы заставить их понервничать, но в итоге махнул рукой. Настроения не было даже издеваться над Утятами, а что до Кэрри, то желтый цвет кожи, красные ладони и множество разномастных кровоподтеков на голенях и лодыжках и так уже сказали Хаусу все, что он хотел знать. Тяжелое поражение печени.
- Ладно, - словно бы нехотя произнес он вслух, - Кэмерон, взять ее!
Они оба вздохнули с облегчением почти в унисон, и Кэмерон пошла в подсобку за стерильными перчатками, шпателем и прочим.
- А где Форман? – спросил Хаус у Чейза.
Однако тот вместо ответа все так же внимательно смотрел вслед Кэмерон, погруженный очевидно в свои какие-то мысли. По глубокому убеждению Хауса сейчас даже Уилсон не мог бы оспорить сходства Чейза с влюбленной игуаной. Он щелкнул пальцами у молодого человека под ухом, и Чейз вздрогнул.
- Что?
- Я спрашиваю, почему ты не пригласишь ее на свидание? Поиграли бы в песочнице, полепили бы куличики, она бы одела тебе на голову ведерко и постучала бы сверху совочком, раз уж тебе нравится БДСМ, ну и вы могли бы закончить неловким угловатым детским сексом.
Чейз на секунду принял гордый и замкнутый вид, будто собираясь сказать, что не желает обсуждать подобные вопросы, но быстро спохватился, что Хауса этим не проймешь.
- Я бы предпочел советы не от того, чьи отношения держатся только на подвижничестве доктора Уилсона.
Хаус откровенно хмыкнул и окликнул девушку, вышедшую из кладовой с упаковками в руках.
- Кэмерон, ты помнишь Чейза? Отличная прическа, австралийский акцент, хорошие перспективы на многих достойных поприщах и паре недостойных.
Она склонила голову к плечу, переводя взгляд с одного на второго.
- Я, конечно, знаю Чейза, - осторожно ответила Кэмерон, не уверенная, что именно задумал Хаус.
- Как насчет того, чтобы сходить с ним на свидание?
На этот раз Кэмерон улыбнулась.
- Хорошо. Пятница его устроит? Он может угостить меня кофе.
- Вполне. Он обожает кофе и обожает пятницы.
- Значит, мы договорились, - заключила она и открыла дверь палаты. – И, Хаус, во время свидания нам тоже надо будет общаться через вас или можно будет говорить напрямую?
- Это еще обсуждается, - ответил Хаус.
Как только дверь палаты закрылась за ней, Чейз повернулся к Хаусу.
- Какого черта это было? Хаус… Вообще-то ладно, - внезапно оборвал он сам себя, - я ничего не хочу знать, скажите только, зачем вы это сделали?
Тот пожал плечами.
- Я проникаюсь духом Рождества и мне хочется делать приятное людям. Во мне заговорил инстинкт работодателя, а от тебя не будет толка, пока половину времени ты в прострации, а вторую половину в спермотоксикозе. Я уверен, что вы будете ужасной парой и потворствую своему желанию делать гадости. Выбери любой вариант, ты все равно не узнаешь, который из них – правда. Если тебе обязательно нужен один – выбирай последний, он подтверждается фактами, а это полезно. Теперь, если ты желаешь избавиться от моего общества, можешь просто сказать мне, где Форман.


~ ~ ~
1. очищенного от мягких тканей
2. препарат для химической кастрации, применявшийся по судебному решению против педофилов.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш

---

[сэр Лютик]

Название: Немного о глупостях, викодине и бейсболе.
Автор: сэр Лютик
Бета: murzum
Пейринг: Хаус/Уилсон
Рейтинг: PG
Тип: слеш
Таймлайн: какой-нибудь, на Ваш выбор
Жанр: Романс
Размер: мини
Дисклаймер: отрекаюсь.
Статус: закончен
Предупреждение: небольшая зарисовка на тему Хилсона. Сопливо, флаффно, романтишно. Бред, никанон и ООС соответственно. А так же POV Хауса.
От автора: Это небольшой подарок на День рождение моей сестры: «Я прекрасно знаю, что тебе нравиться этот сериал, но ты совершенно не выносишь данный фандом. Так что да, я – вредина! С Днем рождения, систер!».
От-автора-дубль-два: написано это безобразие больше года назад, так что последние пару сезонов в расчет не берем.

|||

Как можно охарактеризовать Джеймса Уилсона?
Можно подобрать сотни эпитетов и метафор, но… Уилсон – это Уилсон!
Понимающий и всепрощающий – уж я-то знаю – манипулятор, неплохо знающий психологию людей и не имеющий возможности понять мою. Его, так называемый, психоанализ приводит меня в состояние глубокого когнитивного диссонанса. Примерно к такому же результату приводят и некоторые его поступки.
Замечательно.
Ночь. Адская боль в ноге. А я думаю о поступках лучшего друга, который спит в гостиной?
Шикарно.
Поздравляю тебя, Хаус. Ты спятил. Окончательно и бесповоротно.

Я втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы, рука крепко вцепилась в сведенное судорогой бедро в безуспешной попытке унять боль. Другой пытаюсь найти заветный пузырек на прикроватном столике.
Скрипнула дверь.
-Хаус?

Нет. Только не он.

- Нет, - хриплю, - Господь Бог!... Выметайся!
Разумеется, он меня не слушает. Садится рядом, обнимает за плечи и кладет ладонь на мой лоб.

Чертова ночь, чертова нога, чертов Уилсон...
Ненавижу его за это. Сочувствие, жалость или… да кто его разберет!
Как же он меня достал. Я же делал все, чтобы он, наконец, бросил меня, оставил попытки приблизиться. Меня нельзя жалеть. Жалость – это наркотик и посильнее викодина.
Но нет, это же святой Джеймс Уилсон.

Пытаюсь отпихнуть его в сторону, а он только обнимает сильнее.

Видимо, к больной ноге прибавятся и сломанные ребра. Не говоря уже о возможности возникновения пневмоторакса.
И мне совершенно не приятны его прикосновения. И, разумеется, в груди от них не теплеет. Мою ногу, как будто черти поджаривают, а я думаю о всякой хрени.
Скоро боль немного стихает. А этот упрямец с силой гризли и не думает меня отпускать. Еще и укачивать начал, как маленького. Мне это совсем не нравится. И медлю я потому, что еще в себя не пришел.

- Уилсон, я не плюшевый медведь – отпусти меня, – отвратительно слабым голосом ворчу я.
А он только бормочет что-то успокаивающее мне в висок.

Почему я ему не врезал?
Сам не знаю.

- Ты меня щас задушишь, - говорю, - и лишишь Кадди голубой мечты - она давно хотела лично меня грохнуть.

Что случилось с моими руками? Вместо того, чтобы оттолкнуть Уилсона, я вцепился в него, как кот в дерево.

Уилсон тянется к лампе.
- Не надо. Не включай.
- Почему?

Чего он шепчет?

- Потому что ночью можно все.

Что я несу?! Что я делаю?..
Не слушая доводов мозга, мое тело льнет к Уилсону. Правая рука обнимает его шею, а губы касаются его губ.

- Останься со мной.

|||

Утро. А я сплю.
Вернее, делаю вид, что сплю, чтобы проснувшийся Уилсон, послушав свою совесть (должна же и от нее быть польза), свалил с моей кровати. Лежащее рядом тело пошевелилось.
А я сплю.
Уилсон завозился и, судя по тому, как прогнулся матрас, приподнялся на локте.

- Хаус. Вставай, Хаус.

А я… впрочем, понятно.
Он вздыхает – как-то подозрительно тяжело – и, встав с кровати, уходит. Предположительно в душ. Мою догадку подтверждает шум воды.
Нет, я вовсе не бегу от обстоятельств. И от ответственности я тоже не бегу!

Шум воды сменяет фен.

Это подлый прием. Уилсон знает, что под такое музыкальное сопровождение я спать не смогу.
Придется вставать.
Пытаюсь, и нога с готовностью напоминает о прошедшей Вальпургиевой ночи. Строя в честь сего радостного события многоэтажные конструкции, в которых приличными можно было бы назвать лишь пробелы и междометия, я поплелся на кухню.

Пока я варил кофе, Уилсон закончил прихорашиваться и соблаговолил выйти из ванной.
-Доброе утро.
-Утро добрым не бывает, – отвечаю как можно беззаботней.
- Хаус, по поводу вчерашнего…
- А что было вчера?

Надеюсь, актерские способности меня не подведут.

- Ты не помнишь?
- А чего ты хочешь от наркомана со стажем?

Пусть так. Пусть лучше думает, что я вчера был под кайфом.

Уилсон бледнеет, но взгляд не отводит.
- Нет, ничего, – отвечает тихо-тихо, допивает свой кофе и уходит.

Кажется, я переборщил.
Остаюсь сидеть на кухне и пытаюсь себя убедить, что все еще не бегу от проблем.
Получается плохо.

|||

Поездка на работу проходит в молчании. Уилсон отводит взгляд и сбегает в свой кабинет так быстро, как только позволяют ему ноги. А его ноги позволяют гораздо больше, чем мои.
Утята встречают меня радостным оскалом, впрочем, как и всегда, когда у них есть дело, от которого мне не отвертеться.

- Кэмерон – анализы, Форман – обыскать дом, Кенгуренок – идет с кем-нибудь, – мой полурык заставляет их замереть.

Еще бы. Сдался без боя. Такого еще не было.

- Хаус, Вы в порядке? – Чейз задерживается в дверях.
- Златовласка, иди куда-нибудь!

В качестве разъяснения адреса, по которому я хочу его отправить, серо-красный мяч ударяется о стену рядом с его головой.
Хлопок двери сообщает мне о том, что мой непрозрачный намек понят и принят к сведению.
Побежали жаловаться Уилсону. Не-по-мо-жет.
Следующие несколько часов я провожу на полу в компании наушников.
Возвращаются Форман и Чейз, с ними заходит Кэмерон. Анализы давно готовы, но… боится она что ли?

- Что у нас с домом?

Чейз что-то бодро вещает о том, что дом чище операционной.

- А Вы не хотите узнать симптомы?

Действительно, Форман, симптомы нужно знать.

- Кэмерон, к доске!

Девочка активно изображает из себя примерную ученицу. Смотрю куда-то мимо доски. Стеклянный взгляд а-ля «я под кайфом, и мне все оранжево» может быть следствием не только викодина. А мозаика складывается… складывается в картинку.
Ту, которую я так упорно отрицал.
В порыве той фигни, которая заставляет людей совершать самые большие глупости в жизни, хватаю ручку и, набросав короткую записку, кладу её в папку с делом.

Кинув папку, заявляю:
- Апорт! Несите Уилсону.
- Вы подозреваете рак?

Наша святая Кэмерон в своем репертуаре.

- Апорт, я сказал!!

Хорошо рыкнул. Аж самому понравилось. Их как ветром сдуло.
Совершенно не волнуюсь о том, что они сунут – а они сунут, я не сомневаюсь – свои любопытные носы в папку. Они найдут совершенно, по их мнению, обычную записку: «Я не принимал викодин вчера вечером».
Разумеется, я размышляю над симптомами только потому, что мне скучно! А не затем, чтобы отвлечься. И конечно, я не боюсь! Осталось убедить в этом себя.

Мячик стучит о стену, возвращаясь в мою руку снова и снова…

|||

- И что это значит?
- Кенгуренок, место.
Дверь морга закрылась.

Да, я в морге. Да, прячусь. Да, от Уил… от Кадди. Разумеется, от Кадди.

Через 10 минут в морг заходит Уилсон.
- У тебя совсем совести нет?
- Ага.

А он сомневался?

- Ты прекрасно помнишь, что было ночью.
- Ага.

Бинго, Капитан Очевидность.

- Опять прячешься в морге.
- Ага.
- От меня?
- Ага.

Ну вот, свершилось. Я это признал. Мир не взорвался, дождь из лягушек не пошел, твердь не разверзлась. А жаль.

- Почему?

Удивляется искренне. Странно. Неужели не понимает?

- Аг… - что-то меня занесло - Не понимаешь, да?
- Догадываюсь. Озвучишь?
- Может быть, – задумчиво киваю. – В бейсбольной команде произошла замена. Смогут ли они хорошо играть?
- Не сразу, – недоуменно.
- А у них будут противоречия?
- Будут, – улыбается, почти незаметно, но я-то вижу.

Понял, значит.

- А вдруг команда будет играть хуже, чем раньше?
- Они не узнают, пока не попробуют, – протягивает мне руку.
- Ну да, – усмехаюсь и, приняв уилсоновскую ладонь, встаю со стола.

Да, меньше суток назад я поцеловал лучшего друга. Да, он совершенно не против.
Да, я спятил окончательно. И да, мне это нравиться.

Fin.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, PG, Слэш

---

Historia morbi [5] Diagnosis. Глава 1

[Createress]

Diagnosis
Автор: Creatress
Бета: пока работаю над этим...
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.

У Хауса начали появляться гости. Он не был пока готов всесторонне анализировать эту ситуацию, поэтому решил ограничиться взятием данного симптома на заметку и наблюдать дальнейшее развитие клинической картины. А картина развивалась таким образом, что сейчас на любимом хаусовском диване сидела Эллоди и весело перемывала кости их с Уилсоном общих знакомых. С костей с каждой минутой стремительно смывалась надкостница, потому что мясо содрали в самом начале. Хаус, опираясь на трость, встал и принес с кухни три бутылки пива, чудом удерживая их за горлышки одной рукой. Эллоди подняла на него глаза.
- Ты же в курсе, что я беременна, или считаешь, будто я просто пополнела?
Это было довольно трудно не заметить, учитывая, что рожать ей было недели через две, и Хауса подмывало поставить бутылки на выпирающий, обтянутый джинсой живот, чтобы проверить, удастся ли их там уравновесить. Однако рисковать пивом не хотелось, и Хаус со звоном опустил бутылки на столик.
- Это нельзя не заметить, учитывая, что ты заняла большую часть моего дивана и выглядишь так, будто проглотила глобус целиком. Я просто слишком тактичен, чтобы упоминать об этом. В любом случае, все три бутылки – мне.
Эллоди подняла брови и посмотрела на Уилсона, методично сгребающего скорлупу от орешков со стола.
- Это, к сожалению, правда, - подтвердил Джеймс в ответ на ее невысказанный вопрос и поднялся на ноги. – Сока тебе принести?
- И орешков мне захвати, - вставил Хаус и нахмурился, встретив укоризненный взгляд. – Ну что? У меня была всего одна свободная рука!
Уилсон только покачал головой, не в силах прогнать улыбку с губ.
Когда он вернулся с соком, орешками, и забыв пиво для себя, Эллоди как раз с вниманием наблюдала, как Хаус сосредоточенно наливает в поилку Стиву темную пенящуюся жидкость. Когда этот сложных трюк увенчался успехом женщина бурно, но беззвучно зааплодировала. Уилсон укоризненно покачал головой.
- Хаус.
- Что? Это хорошее пиво и мы сошлись на том, что в его возрасте уже можно пить
- Возможно, но не злоупотреблять – а ты уже давал ему пиво вчера.
- Он будет единственной в мире крыской, претендующей на место в реабилитационном центре, - усмехнулась Эллоди, отпивая сока.
- Я свистну тебе если что – подгонишь ему V.I.P. палату с белкой-шлюхой в колесе, - согласился Хаус, глядя, как Стив тщательно умывает усатую мордочку. – И вообще, например, если твой ребенок будет похож на тебя – это же никого не удивит…
- Он только что сравнил моего ребенка с крысой? – уточнила женщина у Уилсона.
- Сравнил-сравнил, - меланхолично подтвердил тот, разыскивая пульт среди вороха газет на журнальном столике. – Я сам слышал.
К чести Эллоди она рассмеялась.
- Ладно, мне определенно пора. Джеймс, помоги встать, пожалуйста.
Уилсон поднял ее с низкого дивана, откровенно говоря, не без труда.
- Приходи почаще, - любезно заметил Хаус, - я уже заказал лебедку – к следующему месяцу должны прислать.
- Уже скорее всего не понадобится, - возразила Эллоди.
- Это ты так думаешь, - негромко, но так, чтобы все слышали, уточнил Хаус.
- Он намекает, что я переношу беременность? – женщина повернулась к Уилсону
- Нет, - пояснил тот, - на то, что ты растолстеешь. Прости. Пойду твое пальто принесу.
Пальто на ней не сходилось, так что она просто накрутила сверху теплый шарф, радуясь в глубине души, что все-таки влезает за руль машины.
Квартира за последние месяцы приобрела некий средний вид между творческим беспорядком Хауса и стратегически выверенным «каждой вещи – свое место» Уилсона. Самый оптимальный вариант, если подумать.
- Хаус из-за тебя остался без Рождества, - спросила Эллоди, которой в глаза бросилось полное отсутствие всяких украшений, - или это ты из-за него остался и без Хануки, и без Рождества?
- Слушай, - крикнул с кухни Хаус, не давая Уилсону возможности ответить, - никто и так не сомневается, что в тебе бушуют женские гормоны, заставляющие умилятся любому младенцу.
Уилсон открыл, было, рот, словно желая что-нибудь сказать, но вместо этого только покачал головой.
- Пойдем, я провожу тебя.
Они вышли в коридор, и Уилсон ей улыбнулся своей обычной теплой и ясной улыбкой.
- Значит уже совсем скоро… Не боишься?
- Да нет. Первого родила и этого рожу. Все будет в порядке, Гарри волнуется больше, чем я, - она нахмурилась, глядя в его обеспокоенное лицо. – Ты не умеешь рисковать, Джеймс.
- Для этого у меня и есть Хаус, - улыбнулся он и вернулся к прежней теме. – Смелость женщин – это совершенно особая вещь, но как мужчины решаются, чтобы у них рождались вторые и третьи дети – для меня загадка. Гарри – герой.
- Проблема в том, что у тебя никогда не было ребенка, - заметила Эллоди, и в голосе ее помимо воли прорезалось сочувствие.
Уилсон порадовался, что Хаус их не слышит – он бы ее растерзал. Словно в ответ на мысли о Хаусе из квартиры раздался громкий аккорд пианино, и Уилсон машинально скосил глаза на часы – без малого полночь. Он вздохнул.
- Проблема в том, что сейчас он у меня есть.
- Это извращенное отцовство, - возразила Эллоди.
- А сорокапятилетний трудный подросток – это нормально?
Этот риторический вопрос мог звучать по-разному, но Уилсон улыбался.
*
Уилсону удалось с минимальными потерями отвлечь Хауса от пианино, и они неторопливо сгребали теперь посуду на кухне, чтобы помыть. Вернее, Уилсон ее собирал и ставил рядом с раковиной, а Хаус опускал в мыльную воду и делал вид, что таким образом она отмылась. Фартуки были тем, чем обросла квартира с переездом Уилсона. Выбирал их Хаус, поэтому на его собственном по зеленому фону весьма психоделично прыгали покемоны, а на уготованном Уилсону и вовсе были разбросаны бантики, хотя Джеймс и настаивал, что это узелки, но Хаус-то знал, что именно он покупал.
- По крайней мере в деторождении хорошо одно, - вяло заметил Хаус, который чувствовал себя сонным и скрытно мечтал о моменте, когда окажется, наконец, в постели с Уилсоном, - в следующие недели Эллоди будет занята достаточно, чтобы не навещать нас. Я буду скучать - для психоаналитика она не такая уж и психованная.
Уилсон зевнул, тоже утомленный долгим днем.
- Невероятно, что через несколько дней у нее уже будет ребенок... маленькое живое существо.
- Да, - перебил Хаус, - меня самого шокировал тот факт, что из женщин периодически сыплются дети, когда я впервые об этом узнал... лет в шесть-семь. Куда больше меня шокировало, когда я узнал, откуда именно они вылезают - несколько позже, а еще больше, когда померил размер, ну диаметр я имею в виду... и не циркулем, а...
- Я понял, - перебил Уилсон. - В любом случае Гарри очень повезло.
- Ага, - подтвердил Хаус, - в ближайшие дни его жена порвет влагалище.
- Я не это имел в виду, - машинально начал Уилсон, но сообразил, что Хаус, конечно, прикалывается и только покачал головой. Закатить глаза достаточно выразительно ему не удалось, настолько они слипались. - Хаус, помнишь, как мы с тобой обсуждали, что такое хорошо, а что плохо? Убей меня бог, если я понимаю, почему вообще должен это объяснять тебе, но дети - это хорошо.
- Ты действительно так думаешь? - уточнил Хаус, пока Уилсон опять зевал.
- Ну да, - подтвердил тот неразборчиво.
Хаус кивнул, взял очередную чашку за ручку и очень аккуратно стукнул ею о бортик раковины так, что осколки полетели во все стороны.
Уилсон, с которого мгновенно соскочила вся сонливость, с изумлением уставился на него. Хаус по-крокодильи добро улыбнулся, показав отбеленные зубы, снял фартук и накинул его Уилсону на плечо.
- Спокойной ночи, - вежливо пожелал он, уходя с кухни.
- Хаус! - крикнул ему вслед Уилсон, отмерев. - Чтобы отлынить от мытья посуды, это был бездарный способ.
- Ну отчего же? - отозвался тот из комнаты. - На мой взгляд, это было достаточно изящно.
*
Хаус демонстративно лежал спиной к нему, умудряясь даже так весьма выразительно показывать вид оскорбленного достоинства – он терпеть не мог, когда Уилсон ложился позже него. Впрочем, Джеймс привычно проигнорировал этот невербальный посыл, подобрался поближе и обнял Хауса сзади, прижимаясь щекой к плечу. Это ощущение: родного запаха, тепла любимого человека, шероховатости ткани футболки – оно успокаивало, умиротворяло и просто лежать рядом, чувствовать, воспринимать доставляло почти животное удовольствие, одновременно переполняя нежностью.
Хаус лежал молча и неподвижно, но Уилсон мог бы поклясться, что тот не спит, хотя не знал, почему так в этом уверен. Это было что-то незаметное, выросшее из долгих лет знакомства и глубокой близости – возможно, частота сердцебиения, или температура тела, или ритм дыхания… что-то, что люди называют чутьем на другого человека. Поэтому Уилсон не стал даже понижать голос, просто сказал:
- Хаус… мы вполне можем отпраздновать Рождество… ну если ты хочешь, конечно… я имею в виду, многие так делают…
Он замолчал, чувствуя, что начинает частить. Ответная тишина слегка обескураживала, и на секунду Уилсон подумал, что возможно Хаус и в самом деле спит, но в этот момент тот повернулся в кольце обнимающих рук так, чтобы оказаться лицом к лицу с Уилсоном. Хаус с совершенно непередаваемым выражением лица слегка приподнялся, подперев голову рукой, и смерил Уилсона подчеркнуто внимательным взглядом.
- Ты прав. Ты прав. Именно этого я и хочу: елку, много-много подарков, а и еще Санту, обязательно Санту, и давай еще родственников пригласим… и много-много ребятишек – без воплей, соплей, разбитых носов за последнюю шоколадку и битых окон никакое рождество не в радость. И конечно, рождественские хоралы, которые завывают дурными голосами верующие, уподобляясь осатаневшим овчаркам – я обязательно разучу парочку, а ты сможешь стать моей бэк-вокалисткой, сестрой Джеммой – мы одолжим у соседки с большими буферами с третьего этажа ее лифчик…
Уилсон вздохнул, разжал руки, отвернулся от Хауса и лег к нему спиной, демонстративно накрываясь одеялом чуть ли не с головой.
- Подожди, - возразил Хаус, бесцеремонно поворачивая его к себе за плечо, - я еще не закончил перечисление всех приспособлений, которые нам потребуются, чтобы проникнуться духом рождества. И это все еще не считая того, что нам пора уже сейчас отвыкать заниматься сексом – иначе мы будем не достаточно просветленными к этому празднику, ну или в крайнем случае, мы можем иногда все-таки продолжать предаваться этому пороку, но только держа одну руку на библии, а вторую на конституции. Уилсон, будет так здорово – просто не терпится начать!
Лицемерие, которым несло от этого показного энтузиазма, Уилсон безошибочно распознал бы даже в полной темноте на расстоянии мили и с завязанными ушами.
- Хватит, Хаус, - устало поморщился он, - я все понял.
- Ничего ты не понял, - возразил тот, блеснув в темноте насмешливой улыбкой, - я еще только начал благодарить тебя за глубокое понимание моей сущности, заботу и готовность подарить радость…
- Хаус, отвали, - дружески посоветовал Уилсон, порываясь снова отвернуться, однако Хаус снова его удержал.
- А обещанная радость?
Уилсон с трудом удержал порыв слегка придушить его, но погрубевший хрипловатый голос Хауса оставался сексуальным, так что вместо этого Уилсон склонился, целуя любовника в шею, а потом сжимая кожу зубами, так что тот дернулся, откидывая голосу назад.
Ну возможно, хотя Хаус и не протестовал, он прикусил слишком сильно, но Уилсон все еще был слегка зол. Не потому, что, боже сохрани, хотел праздновать рождество, а за то, что Хаус вот так реагирует на искреннюю попытку сделать ему приятное. Однако налет этой горечи был легчайшим и привычным, а целовать горячую шею, чувствуя пальцы Хауса, вплетающиеся в его волосы, было приятно, так что Уилсон без особого напряжения выкинул все постороннее из головы.
***
Обычно Хауса нельзя было назвать обладателем вечно безоблачного настроения - сам он с годами выработал четкую классификацию для определения меры неприязни к окружающему миру на данный момент. Туда входили стадии от "стоит ли этот мир вообще того, чтобы я дал ему еще один шанс" и через множество промежуточных до "стоит, но прошел он этот тест с трудом". Последние стадии расценивались им как основание для вынесения диагноза "Еще один терпимый день в этой помойке в кое-каких кругах известной как третья планета от Солнца". Надо заметить, что в последние полгода подобный диагноз наблюдался непривычно часто.
Вот и сегодня Хаус ощущал, что мир, его окружающий, если не отличен, то по крайней мере сносен достаточно, чтобы как-нибудь перебиться пока не подоспел более подходящий. До такого чувства его могло довести несколько вещей: секс с Уилсоном, игра на нервах Уилсона и благополучное исполнением какого-нибудь коварного плана... относительно Уилсона - и так как у Хауса был приличный шанс получить все эти вещи за один день, то он соизволил даже насвистеть какой-то победный мотивчик, направляясь в кабинет онколога.
- Уилсон, мир в опасности, - сообщил Хаус открывая дверь.
Уилсон отмахнулся, показывая, что говорит по телефону. Хаус неторопливо подошел и нажал на рычаг.
- Хаус! Я говорил с коллегой из Трентона.
- Он перезвонит. Так вот, как я говорил: Санта-Клаус явно нуждается в снижении артериального давления и в профилактике диабета второго типа, а я хотел проверить, болеет ли олень Рудольф ринофимой¹ еще с тех пор как был маленьким мальчиком - а теперь из-за тебя я теряю шанс выяснить это в ближайшее Рождество, так что я считаю, что ты должен возместить мне эту потерю. Думаю выходные в Лас-Вегасе помогут мне примириться с разочарованием.
На взгляд Хауса в этой речи не было ни единого изъяна с точки зрения возможного воздействия на Уилсона - она была короткой, четкой, логичной и давила на чувство вины. Уилсон был просто обязан проглотить наживку, облизать губы и еще извиниться в дополнение.
Однако вместо этого Уилсон поджал губы и покачал головой, принимая нарочито задумчивый вид, которому Хаус не поверил ни на мгновенье.
- Ммм... нет.
Хаус непонимающе нахмурился.
- Нет?
- Именно так. Нет. Это не я виноват в том, что тебе пришлось пережить разочарование, а ты отказался праздновать Рождество, заодно не забыв напомнить, что я абсолютно тебя не понимаю. Ну так при том, что я не гений, то, что ты не хочешь праздновать - это я уяснил. Я осознаю, что сейчас ты готов принести свое нежелание в жертву, но я такого принять не могу.
При напускном смирении, в глазах у Уилсона плясали чертики, и Хаус подумал, что они с Джеймсом слишком много поднабрались друг от друга за эти года. Например, умению почти профессионально друг над другом издеваться.
- Брось, Уилсон. В Лас Вегасе можно будет прекрасно проникнуться рождественским духом! Мы купим тебе костюм оленя, такой коричневый с белой грудкой и с рожками, а я воспользуюсь своими навыками ковбоя и буду седлать и запрягать тебя каждую ночь.
Уилсон слегка улыбнулся, очевидно не в силах удержаться от того, чтобы не представить себе такую картину, но покачал головой.
- Я уезжаю 24 числа на два дня читать доклад для конференции по поводу поддержки больных с тяжелыми заболеваниями.
Сказав это, Уилсон начал копаться в своей записной книжке, надеясь таки найти телефон коллеги из Трентона и перезвонить. Весь его вид явственно демонстрировал, что разговор окончен, однако Хаус бы был не Хаусом, если бы от него можно был бы отделаться так легко.
- Тебя не будет на Рождество? - переспросил он.
Уилсон слегка поерзал на стуле, избегая смотреть Хаусу в глаза.
- Ты сказал, что мы не будем праздновать, - упрямо повторил онколог, - и я согласился участвовать в конференции.
- Какому дураку вообще пришло в голову устраивать конференцию 25 декабря?! - вопросил Хаус, теряя терпение. - Куда ты едешь? Нью-Йорк, Лос-Анжелес, Сан-Франциско² или пустыня Моисея?
- Хаус, иди к черту, - беззлобно огрызнулся Уилсон, отыскавший наконец запись и набравший номер. - Алло, это Джеймс Уилсон из Принстон Плейнсборо, нас... разъединили...
При этих словах он очень выразительно посмотрел на Хауса, который тут же воспользовался моментом и снова нажал на рычаг телефона.
- Он должен перезвонить сам, - заметил он в ответ на возмущение Уилсона. - А тебе я должен сказать, что ты нарываешься на невезение - всем известно, что блудный побег на семитскую конференцию, где ты собираешься поглощать мацу, кошерную пищу и ухлестывать за замужними сарами, накануне Рождества приносит одни неприятности. Хуже чем если разбить зеркало... обычное, не гинекологическое, потому что если разбить гинекологическое...
- Мне сейчас приносишь неприятности ты, - перебил Уилсон, запасы терпения которого были небезграничны. - Ты хотел не праздновать - и мы не празднуем, чего тебе еще надо?
- Это неправильная постановка вопроса, Уилсон, исходящая из неверных предпосылок. Ты не должен делать то, что я хочу. Ты должен заставлять меня делать то, что я не хочу. Блин, ты вечно все забываешь - может нам в брачный контракт это вписать? Твоя обязанность - противодействовать!
Уилсон не мог не признать, что определенная логика тут была, его обязанностью действительно было заставлять Хауса делать то, что тот не делать хочет, иногда чаще, последние полгода реже, потому что Хаус вдруг начал хотеть. Хотеть совместного отпуска, хотеть секса, хотеть ужинов рядом и завтраков в постели вместе, по крайней мере по субботам. Возможно, Уилсон из-за этого подзабыл о своей главной обязанности... Хаус хотел, чтобы Уилсон заставил его отпраздновать? На какую-то долю секунды Джеймс на самом деле почувствовал себя виноватым, но потом припомнив с чем Хаус пришел на этот раз, заметил:
- Ну считай, что я примерно так и делаю. Ты хочешь ехать в Вегас - значит, я должен этому противодействовать!
Хаус открыл было рот, чтобы что-то сказать, и так и остался, чудесным и безмолвным.
План явно шел наперекосяк, хорошее настроение слизнули словно широкий лентец³ - витамин В12. Хаус уже собирался вытащить из рукава какой-нибудь непредсказуемый туз, но в этот момент в дверь постучали, и вошел Чейз.
- Хаус, я искал вас.
- И поэтому ты пришел в чужой кабинет? - уточнил Хаус, почти обрадованный приходу Чейза. По крайней мере теперь было на ком сорвать плохое настроение. - Вот так ты и операции делаешь. А потом приходится обосновывать новый способ удаления внутригрудных лимфоузлов из параректального доступа.
- Но вы и вправду оказались здесь, - резонно возразил Чейз.
- А их и вправду можно удалить из параректального доступа, - не менее резонно заметил Хаус.
- В любом случае, я принес вам историю болезни.
- Спасибо. Хотя я абсолютно уверен, что, говоря "Пентхаус", я имел в виду совсем другое... - скривился Хаус и вздохнул. - С другой стороны, я могу почитать результаты лапараскопии - так глубоко даже "Пентхаус" не обнажает своих женщин.
- Там вас как раз и ждет женщина, - сказал на это Чейз.
Хаус и Уилсон одновременно посмотрели на него. Хаус отреагировал первым.
- О, это хорошая новость - ты определенно справился с заданием куда лучше, чем я думал.
- Она пациентка... в смысле... она привезла вам свою дочь.
- А... - протянул Хаус, видимо, теряя интерес к разговору. - Не привлекает. Скажи, пусть лучше купит мне утконоса или муравьеда. Тебе понравится держать муравьеда дома, Уилсон. Он сможет выметать пыль из углов с помощью языка, и мы вообще можем научить его как следует работать языком... ну я имею в виду, - жест, который сделал Хаус едва ли можно было счесть приличным, - он может мыть посуду...
- Что за пациентка? - перебил Уилсон, обращаясь к Чейзу.
- Кэрри Уэлш, 16 лет, - с видимым облегчением ответил тот, передавая папку хозяину кабинета, однако Хаус вырвал ее на полпути и торопливо начал листать.
- Уэлш... - пробормотал он. - Вот черт...
Не без труда Хаус резко встал из кресла и похромал к выходу.
Чейз проводил его удивленным взглядом - ему было прекрасно известно, что Хаус крайне редко помнит своих пациентов поименно.
- Он уже лечил ее? - спросил Чейз, когда дверь за Хаусом закрылась.
- А что у нее?
- Я не знаю. Ее мать пришла и целенаправленно попросила консультации Хауса - я подумал, что это его бывшая пациентка. В приемнике обнаружили повышение трансаминаз.
Уилсон со вздохом скривился.
- Нет, ее он никогда не лечил.
*
Уилсон как раз успел добавить соус в салат, когда напротив плюхнулся Хаус и бросил полный отвращения взгляд на его тарелку. Впрочем, взгляд, который достался Уилсону, был немногим лучше.
- Что ты наговорил Чейзу? Он теперь вообразил, будто понимает меня и имеет право мне сочувствовать, так что ходит по пятам и смотрит глазами игуаны… причем игуаны тяжелобольной, возможно даже умирающей. Ты понимаешь, как это раздражает?
Несмотря на то, что Уилсон не мог представить себе довольно симпатичную мордашку Чейза с выражением игуаны на ней как тяжелобольной, так и здоровой, он вынужден был признать, что описанный Хаусом образ и впрямь не мог не быть раздражающим.
- Да ничего такого я не говорил, - защищаясь воскликнул он, - я только сказал что лет шесть-семь назад у тебя была пациентка по фамилии Уэлш, которая долго и тяжело умирала от печеночной недостаточности, вот и все.
- Черт, Уилсон, - почти простонал Хаус, перетягивая к себе его тарелку, - ну зачем ты это сказал? Почему ты вообще помнишь мою пациентку, умершую семь лет назад? Тебе что, не хватает своих покойников?
- Да она тогда лежала в больнице почти год, - попытался оправдаться Уилсон, - и ей было лет пятнадцать… И ты мне тогда прожужжал о ней все уши.
- Такого не было, - тут же перебил Хаус, вяло ковыряя вилкой в чужом салате.
- Еще как было, - возразил Уилсон, - поэтому – да, я ее запомнил. Ну и еще потому, что у тебя редко умирают пациенты, прости. И еще я ненавижу фильм «На игле»⁴.
- Теперь я знаю, что мы возьмем в прокате на выходные, - огрызнулся Хаус, раздраженно отбрасывая вилку. Есть ему явно не хотелось, и Уилсон попытался под шумок вернуть свой салат, но безуспешно.
- В чем проблема, Хаус? – наконец, спросил Уилсон.
- В том, что я лечил не пятнадцатилетнюю Пэтти Уэлш семь лет назад, а для начала семнадцатилетнюю Мэг Уэлш двенадцать лет назад.
- Что?
- Я работал тогда в бостонсокй клинике, когда она поступила с признаками поражения печени… На самом деле, она была на последнем градусе цирроза. Те козлы, которые консультировали ее до этого сделали анализ на вирусные гепатиты – получили отрицательный результат, и проклятых полгода твердили, что желтый цвет кожи у девочки из-за того, что она пьет много морковного сока. Морковного сока, понимаешь, Уилсон? У нее все это время держалась желтуха, билирубин зашкаливал в сотни раз, она разодрала себе всю кожу от дикого зуда… Она выглядела лет на двадцать пять – потому что печень не могла больше разрушать гормоны, и они накапливались. Когда она полностью отекла, словно презерватив с водой, и едва могла говорить, ее отправили, наконец, в больницу, с «неясным гепатитом, для дообследования и уточнения диагноза». На отделении схватились за голову и не хотели брать – они-то видели, что она уже труп. Но все-таки взяли.
- К тебе? – уточнил Уилсон.
Хаус не глядя на него кивнул.
- Я был штатным инфекционистом… а это был по-своему простой диагноз, после того, как мы исключили все инфекционные поражения.
- Аутоиммунный гепатит?
- Конечно, - вяло подтвердил Хаус. – Ну в общем, у меня ушло около пяти дней, чтобы это доказать, а у нее ушло около пары недель, чтобы перестать говорить окончательно, начать пускать пузыри, ходить под себя и, в конце концов, тихо-мирно отчалить, не приходя в сознание.
Если бы Уилсон не знал манеры Хауса и не знал, что такое смерть безнадежного, хотя и очень молодого, больного для лечащего врача, он бы сейчас, пожалуй, плеснул чаем в небритое лицо. Ну или по меньшей мере, хотел бы это сделать. Однако он знал, так что такого желания у него не возникло. Вместо этого он отобрал свой изрядно потрепанный салат и воткнул вилку в чудом уцелевшую помидорку-черри, помедлил немного и протянул ее Хаусу. Тот овощ съел, хотя и без особого энтузиазма, скорее машинально.
- Ну а что было с Пэтти Уэлш семь лет назад? – спросил, наконец, Уилсон. – Я же ее точно помню.
- И тут тебе нечем гордиться, - отметил Хаус, и онколог вынужден был с ним согласиться, хоть и не признавая это вслух. – Ну, у нас с миссис Уэлш были очень интересные беседы, когда умирала ее старшая дочь, а мистер Уэлш чуть не выбил мне пару зубов… и не выбил не потому, что не пытался… Так что, когда годам к пятнадцати у второй девочки повысились трансаминазы – ее мать не стала больше слушать тех, кто говорил о наблюдении и перепроверке, а притащила ее в клюве мне, дав тем самым возможность понаблюдать весь процесс умирания от печеночной недостаточности в деталях. Очень мило с ее стороны, не находишь? Короче говоря, после одиннадцати месяцев в старой доброй Принстон Плейнсборо, пройдя квест от «гастроэнтерологического отделения» до «палаты интенсивной терапии», вторая мисс Уэлш, наконец, умерла, к облегчению медсестер и страховой компании, но, боюсь, немало расстроив свою мать и прервав мой цикл, когда я виртуально хоронил ее каждый раз, получая новый отчет из лаборатории. А я только-только к нему привык, между прочим.
Если уж Хаус привык к тому, что его пациентка умирает – значит дело было совсем плохо. Уилсон попытался вспомнить, что он сам делал семь лет назад, но по всему выходило, что как обычно купался в онкологическом океане болезненных поражений и вырванных побед. Так уж устроено, что трагедии одного врача довольно часто только вскользь задевают других.
- Что с ней было? – наконец, спросил онколог, незаметно подпихивая к Хаусу свой крепкий чай.
- Вопрос на миллион. Лептоспироз? Нет. Эхинококкоз? Определенно, нет. Аутоиммунный гепатит? Вот теперь правильно – я не зря в тебя верил.
- Господи, - покачал головой Уилсон, - семейная форма?
- Черт, Уилсон, - раздраженно поморщился Хаус в ответ, делая глоток чая, - не дискредитируй звание врача! Нет никакой семейной формы! Есть случай. Глупый, бесполезный случай.
- Очень печальный случай, - не мог не отметить Уилсон, а Хаус в ответ усмехнулся без малейшего признака веселья.
- Печальный? Ну не знаю. Милейшая миссис Уэлш, которая, кстати, и поныне очень даже ничего себе выглядит, сегодня привезла мне свою третью и последнюю, насколько мне известно, дочь с признаками поражения печени. По-моему это уже становится забавным, не находишь?
Уилсон считал себя человеком, не обделенным чувством юмора, но комизма в этой ситуации он не мог найти при всем желании и был готов поспорить, что Хаус тоже, как бы он ни хорохорился.
- Вирусные гепатиты исключили? – спросил он, просто чтобы спросить хоть что-нибудь, понимая, что в приемнике вряд ли успели это сделать.
- Не знаю, - пожал плечами Хаус. – Я еще историю не брал.
Обычно Уилсон в ситуациях, когда к нему поступали с заранее не оптимистичным прогнозом, старался посмотреть больного как можно быстрее – потому как дело могло быть и просто плохо, и очень плохо, но в таком случае, пожалуй, он понимал Хауса. Хауса, который явно на взводе, хотя и выдают это только взбудоражено постукивающие по рукоятке трости кончики пальцев, ну и пожалуй затравленный взгляд светлых блестящих глаз. Да, Уилсон мог это понять. Хаус был готов схлестнуться практически с любой болезнью, какой бы безнадежной ни выглядела эта схватка, и перевернуть все мыслимые и немыслимые законы, и выбить победу. Но играть роль агента ритуальных услуг, «доктора для приличия», для имитации действия – это определенно не по нему.
Уилсон чуть наклонился вперед и потрепал Хауса по руке, лежащей на столе.
- Мне жаль. Правда.
- Чего ради? Это ж диву достойно!
Джеймс вздохнул и встал.
- Мне пора - у меня прием. Увидимся.
- А прощальный поцелуй?
Уилсон сделал вид, что обдумывает это предложение.
- Пожалуй, в другой раз – когда рядом не будет всех наших коллег
- Обещания-обещания, - притворно вздохнул Хаус.


~ ~ ~
1. Хроническое заболевание, поражающее в основном мужчин, в результате которого нос увеличивается в размерах, меняет окраску и обезображивается.

2. Хаус перечисляет места с самым высоким процентом евреев среди жителей.

3. Разновидность паразита, живущего в кишечнике человека, является одной из причин возникновения В12-дефицитной анемии.

4. Фильм снят по одноименному роману Ирвина Уэлша.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш