С международным днем Хилсона)))

[Александра Ойди]

Говорят, четырнадцатого был наш практически профессиональный праздник.
Так что разрешите вас поздравить, дорогие соратники и единомышленники))

А это так... Просто чтобы не быть голословной))))

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанарт, Слэш

---

Historia Morbi [2]. Status praesents objectivus. Закончен

[Createress]

Status praesens objectivus
Автор: Creatress
Бета: Remi.Influence ака Elinberg
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/ Хаус
Жанр: Angst, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [2]
Фандом: House MD
Аннотация: Пациентка с гипертонией неясного генеза попадает к Хаусу, когда ему самому требуется помощь, а Уилсон слишком занят другими делами
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Status praesens objectivus (лат.) - в переводе "Объективное состояние на настоящий момент", в истории болезни соответствует разделу "объективное исследование состояния больного"

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC, AU
Статус: Не закончен

"Осмотр произведен. Больной в палате не обнаружен."
Из записи приглашенного специалиста.

Глава 3

Уилсон проснулся, когда Кадди деликатно потрепала его по плечу. Выпрямившись, он сквозь зубы застонал от боли в спине – в его возрасте сон на стуле, согнувшись в три погибели, уже не проходит даром – и бросил быстрый взгляд сначала на спящего Хауса, а потом на Кадди, гадая, видела ли она что-нибудь, а если видела, то что именно. Наверное, нет ничего предосудительного в том, что друзья держатся за руки. Есть ли что-нибудь предосудительное в том, чтобы держаться за руки под одеялом, Уилсон предпочел не думать.
— Ты так и не уходил отсюда со вчерашнего вечера? – шепотом спросила Кадди.
— Мне хотелось немного посидеть с ним, но, похоже, я слишком устал и уснул, — ответил Уилсон, потирая ноющую шею.
— Иди позавтракай, — мягко предложила Кадди и вышла из палаты, стараясь потише стучать высокими каблуками.
Стоило двери за ней закрыться, как Хаус немедленно открыл глаза.
— Ушла поедать мужские сердца на завтрак, — заметил он.
— Доброго утра, притворщик, — поздоровался Уилсон. Хаус смотрел на него как-то выжидающе, и Уилсон, чуть вздохнув от этой бесконечной игры «на чьем поле мячик», наклонился, чтобы поцеловать Хауса. Тот ответил сразу же.
— Мне пора… — отстранился Уилсон, чтобы тут же поцеловать его еще раз, очень коротко.
— К больным, которые все равно умрут? Скукота. Лучше гейм-бой мне принеси.
У Уилсона прямо-таки руки зачесались дать ему подзатыльник, но поступить так с больным он не мог, а Хаус, кажется, решил получить от своего положения все бонусы на полную катушку.
Уилсон зашел к нему в полдень, чтобы отнести гейм-бой с новыми батарейками, и в обед, чтобы поцеловать еще несколько раз, и перед уходом из больницы за тем же, что и в обед, и еще, чтобы послушать ворчание Хауса по поводу того, до чего ему надоело лежать на больничной койке. Дать бы ему волю – он, наверное, уже катил бы домой на своем мотоцикле, и, хотя как врач Уилсон такой безответственности одобрить не мог, как человек он не мог не восхищаться таким запасом жизненных и душевных сил.
В любом случае Уилсон пришел домой к Хаусу, покормил Стива Маккуина, который перенес свой вынужденный пост с истинно крысиной невозмутимостью. Уилсону не так часто приходилось бывать в квартире Хауса в отсутствие хозяина, что и понятно, но он удивительно привычно себя тут чувствует. Так что он принял душ, прибрал немного высокохудожественный бардак Хауса, перестелил кровать, выгреб из-под нее с полдесятка пустых рыжих баночек, а потом, подумав, постелил себе на кушетке. В эту постель ему хочется лечь вместе с Хаусом. От этой мысли по телу прокатилось сладкое ощущение, заставляя улыбнуться. Вообще-то предчувствия у него нехорошие, но к сексу они не имеют никакого отношения. Он уверен, что именно это будет замечательно.
Но улыбка снова погасла, как только Уилсон вышел из спальни, забирая с собой собранный хлам.
*
Доктор Эш согласился отпустить Хауса домой через неделю. Вернее не столько согласился, сколько окончательно озверевший от своего беспокойного пациента, сказал, что приплатит тому, кто его заберет. Уилсон согласился сделать это и без дополнительной платы. Так же он взял давно обещанный ему Кадди «отпуск по семейным обстоятельствам», пользуясь тем, что большинство врачей на его отделение вернулось, и свою работу для совета попечителей он тоже окончил. Кадди в курсе, что он не собирается ехать домой к родителям, а переезжает к Хаусу, чтобы удостовериться, что с тем все будет в порядке, и ее это не удивило. Уилсон так и не понял, хороший это знак или плохой.
Так или иначе, но Хаус сидел на своем диване, глядя в книгу. Это выглядело так по-домашнему уютно, что Уилсон только диву давался, ощущая, как что-то нестерпимой нежностью толкает в самое сердце. Он очень скучал по этому ощущению. Наверное, у него какой-то генетический дефект, но только Уилсону всегда нравилось именно то, что большинство мужчин пугает инстинктивно. Он не любит быть свободным, ему нравится ощущать с кем-то связь, узы, одно жизненное пространство. С Хаусом. Уилсон усмехнулся, думая, как же давно ему хотелось разделить все именно с Хаусом.
Хаус не читает, а именно смотрит на книгу, а Уилсон всякий раз, отворачиваясь, ощущал, что взгляд Хауса прикован только к нему. Это было скорее возбуждающе.
Они не позволили себе ничего такого с того момента, как приехали из больницы. Как ни парадоксально, квартира Хауса оказала на них обоих странное действие, заставив невольно смущаться и спрашивать самих себя, а не приснились ли им эти безумные ласки в больничной палате.
Целоваться там, в реанимации было, как ни странно легко и естественно, словно они впервые увидели друг друга и почувствовали разом нежное влечение и чувственный голод, как бывает у влюбленных. Здесь, в привычной обстановке, напоминающей о годах и годах их дружбы, все стало вдруг каким-то странным и неловким. Какая страсть после двенадцати лет знакомства, в самом-то деле?
Уилсон принес плед, устроился рядом с Хаусом на диване и укрыл их обоих. Хаус тут же замер с раскрытой книгой. Как ни странно, плед действительно уменьшил ощущение неправильности. Под ним оказалось очень просто протянуть руки к Хаусу, обнять, запустить руку под футболку, почувствовать обнаженную кожу и прижать горячее тело к себе. Хаус выпустил книгу из рук, позволяя ей грохнуться об пол, и с готовностью прислонился к груди Уилсона.
Хаус целовался страстно, жадничая, почти кусаясь, торопливо, словно стремясь насытиться, пока есть возможность. Уилсон заставил его откинуть голову назад и прижался губами к беззащитной шее там, где кожа была нежной. Хаус застонал сдавленно и дернулся всем телом навстречу, стараясь прижаться крепче, потереться. Руками он еще сильнее втискивал Уилсона в себя. Плед давно соскользнул вслед за книгой на пол, но теперь их ничего уже и не смущало – все было не просто правильно, а более чем правильно: нужно, жизненно необходимо. В итоге, после неловкой возни, они устроились, и Уилсон оказался сверху так, чтобы не потревожить больную ногу Хауса, который, кажется, поставил себе целью на сегодняшний вечер окончательно покалечится – так он извивался и выгибался навстречу любой самой незначительной ласке, не желая ни на секунду поберечь собственное тело.
Так что Уилсон с неохотой оторвался от жадного рта, который страстно исследует его губы, лаская их языком и прихватывая зубами. Он сполз чуть ниже, принимаясь горячо и мокро лизать сосок Хауса прямо через футболку, пока мокрое пятно ткани не облепило затвердевший острый сосок, а мужчина под ним не начал вздрагивать и постанывать от каждого движения. Тогда он уделил внимание второму соску, а Хаус, приподнявшись на локтях, смотрел на него, не отрываясь, и во взгляде у него восхищение, словно он ничего такого не ожидал, и голод, который ни с чем не спутаешь. Жаркий, темный, чувственный голод.
В живот Уилсону упиралась твердая возбужденная плоть, которую мягкие домашние штаны Хауса были просто не в состоянии скрыть. На самом деле его это привело в настоящий восторг – у него самого то же самое, если не сильнее от одних слабых постанываний Хауса, от того как он пытается ласкать в ответ. Уилсон приподнялся и посмотрел на откинувшегося назад, непривычно раскрасневшегося Хауса, явно поглощенного собственными ощущениями. Но тут Хаус открыл затуманенные удовольствием глаза и протянул руки, расстегивая пуговицы на рубашке Уилсона. Тот с готовностью помог снять ее с себя, заворожено глядя, как Хаус смотрит из-под полуприкрытых век, а потом неожиданно нежно трет пальцами соски, чтобы, как только те потемнеют от прилива крови, внезапно сильно сжать. От этого Уилсон со стоном опустился, прижимаясь к Хаусу, страстно покусывая за шею. Хаус сдавленно застонал, пытаясь выгнуться бедрами, чтобы вжаться твердой плотью в тело любовника, а через мгновение зашипел сквозь зубы, подаваясь назад, потому что Уилсон скользнул рукой между их телами и прижал ладонь к возбужденному члену, лаская его через ткань. Однако рука настойчиво продолжала потягивать, тереть, сжимать. Уилсон так наслаждается его наслаждением и тем, что это трение передается и ему самому, так крепко они прижаты друг к другу, что просто не может остановиться, пока Хаус часто и тяжело дыша не хватает его с силой за запястье.
— Остановись… остановись, пожалуйста. Иначе это все сейчас закончится очень быстро…
Уилсон послушался, и Хаус тут же окончательно опрокинул его на себя, не позволяя даже на локтях держаться, целуя, облизывая, кусая. Он сейчас был так переполнен нежностью, и возбуждением, и благодарностью, и любовью, что просто не может остановиться. Отстранил на мгновенье Уилсона, чтобы попробовать стащить футболку – и все тело тут же вспыхнуло от потери сладкой тяжести. Уилсон перехватил его руки, безуспешно тянущие футболку, и покрыл страстными поцелуями.
— Пойдем в постель, — прошептал он, надеясь не разрушить настроение. Хаус посмотрел на него.
— Зачем? Я хочу здесь.
Уилсон был уверен, что с больной ногой Хауса на узеньком диванчике ничего у них не выйдет, но он прекрасно понимал, что напоминание об инвалидности не самое сексуальное, что может быть.
— Я хочу, чтобы ты посмотрел белье, которое я постелил.
Как он и рассчитывал, никакое белье Хаусу посмотреть не удалось. Уилсон был бы очень разочарован, если бы у Хауса нашлось на это время. Он не запомнил, как они разделись, лихорадочно, поспешно, сталкиваясь руками, досадуя на необходимость отрываться друг от друга. Для него они просто разорвали в какой-то момент жаркий влажный поцелуй и оказались лежащими друг напротив друга, смотрящими друг другу в глаза, скользящими по телам друг друга ладонями.
И неважно, какой это по счету раз в вашей жизни. Неважно, как хорошо вы знаете и доверяете друг другу. Все равно всегда в первый раз с новым партнером есть тот остро-волнующий момент смущения. Их он тоже не миновал.
Уилсон чуть покраснел, опуская взгляд, не в силах смотреть Хаусу в глаза.
Хаус откинулся навзничь на постель, машинально пытаясь закрыть рукой не лицо и не пах, а шрам, уродующий бедро.
У Уилсона сжалось сердце от такого зрелища. Этот шрам он сам ненавидит только как отголосок того страдания, которое пришлось пережить Хаусу. А так – шрам для него лишь часть самого Хауса, а за любую его часть Уилсон жизнь готов отдать. Он очень надеется, что ему удастся внушить Хаусу, что он любим и желанен настолько, что тот и думать забудет про свое искалеченное бедро. Но он также понимает, что это задача не для первого раза, поэтому предпочел просто накинуть на них обоих одеяло.
Хаус тут же расслабился и потянул Уилсона к себе вплотную так, чтобы почувствовать чужое тепло каждой клеткой, коснуться каждого жаркого местечка, почувствовать на себе и чужие руки, и губы, и даже зубы. В тот момент, когда Хаус, охваченный азартом исследователя, сжал руку на возбужденном члене Уилсона, тот вскрикнул, выгибаясь чуть ли не дугой и сжимая объятия еще крепче. Тело Хауса в руках Уилсона ощущается каким-то легким и таким безумно горячим, что Джеймс на секунду поколебался, нет ли у Хауса самого настоящего жара, и достаточно ли он выздоровел для таких игр.
Его колебание обрывается жарким прерывающимся шепотом Хауса, который занят тем, что любовно покусывает шею Уилсона.
— С ума сошел? Двигайся… двигайся же, ч-черт… Пожалуйста…
От этого срывающегося шепота-стона Уилсон понял, наконец, что остановился и перестал двигать рукой и теперь просто держит ладонь на горячем члене, прижимая большой палец к истекающей влагой головке, а бедра Хауса дрожат, и он пытается толкнуться в неподвижную руку. Уилсон улыбнулся, но его губы тут же искривились, и он застонал, потому что Хаус, очевидно, в отместку сделал несколько быстрых движений рукой и тоже замер, не давая по-настоящему прочувствовать наслаждение. В качестве компенсации Уилсон вжал его в кровать, возобновляя неторопливые круговые движения пальцем, не давая ни остыть, ни кончить. Через несколько мгновений Хаус напрягся под ним, откинувшись на подушку, глаза у него были закрыты, веки вздрагивали, а дыхание срывалось каждую секунду. Он снова начал двигать лихорадочно рукой, поглаживая Уилсона, но тот отстранился и прекратил их ласки, заставив Хауса открыть глаза. Глядя на то, как Уилсон достает предусмотрительно приготовленную смазку, он, было, хотел что-то сказать, но промолчал, напряженно хмурясь. Уилсон снова прижал его к кровати, лаская между ног смазанной ладонью, из-за чего Хаус не в силах больше сдерживать стоны и дрожь.
Осторожно, чтобы не причинить боли Уилсон помог Хаусу устроиться удобнее и лег сверху, не тревожа правое бедро. Его раскачивающиеся движения, когда он трется о Хауса, скользкие, жаркие и совершенно, совершенно восхитительные. Хаус стиснул его плечи, когда Уилсон поймал нужный ритм, и начал отзываться тихими вскриками на каждый раз. Они плотно соприкасались, скользили, а Хаус, пользуясь тем, что руки у него свободны, гладил Уилсона, сжимал соски, царапал легонько спину, стискивал ягодицы, слушая, как его любовник стонет и ускоряет движения. Уилсон смотрел на него в неясном свете какого-то уличного фонаря: на сомкнутые дрожащие веки, на пылающее румянцем лицо, на закушенные губы, с которых все равно слетают стоны. Он должен был на это смотреть, потому что иначе жадные ласки Хауса и то, как он двигается в ответ, стараясь прижаться вообще вплотную и не желая разъединяться и на мгновенье, толкнет его за грань. Он ждет оргазма Хауса на пике ласк, стонов, движений и, когда тот внезапно умолкает, замирает неподвижно, его руки останавливаются, глаза широко распахиваются, а лицо мгновенно бледнеет, Уилсон пугается, не причинил ли он ему боли. Но в тот же момент он чувствует первый всплеск влаги и тепла, а уже на второй Хаус вспыхивает румянцем, заходится стоном и бьется, насколько ему позволяет поза, сжимая Уилсона в объятиях. Облегчение и удовольствие так велики, что Уилсон сделал несколько резких движений, вскрикнул и опустился так, чтобы не потревожить больную ногу Хауса и не испортить тому сладкие посторгазменные минуты.

Они долго просто лежали рядом, несмотря на то, что потихоньку спустилась глубокая ночь. Только что это был их первый секс, и Уилсону совсем не хотелось засыпать, а хотелось продолжать лежать, прижавшись к Хаусу сзади, и обнимать его. Уилсона переполняла такая невыносимая нежность, что от избытка чувств он время от времени притискивал к себе теплое тело еще крепче, а Хаус на каждый такой раз еле слышно саркастически хмыкал, но сам норовил прижаться ближе.
Хаус лежал, чуть повернув голову, чтобы видеть через плечо, как блестят глаза Уилсона в полутьме спальни, освещенной уличным фонарем. Ну и чтобы время от времени получить легкий поцелуй от своего… как там пишут в тупых романах? «Уже не друга»? Чушь какая. Дружба, которая связывает их с Уилсоном, так глубока, что секс ее нарушить точно не может. На самом деле, как раз теперь Хаус уверился, что ее, похоже, уже ничто не может нарушить. Уилсон снова легонько коснулся губами его рта и шепнул что-то подозрительно похожее на «Люблю», и Хаус решил, что просто обязан что-то на это ответить.
— Ты собираешься спать здесь? – немного хрипло спросил он. Уилсон улыбнулся так, словно ему предложили весь мир и пару коньков в придачу.
— Если хочешь, могу уйти спать на кушетку. Или в гостиницу.
— Нет, — после недолгой паузы отозвался Хаус. – Нет. Просто я давно ни с кем не спал. В том смысле, когда ложишься спать с вечера и спишь до утра.
Уилсон состроил свою многотерпеливую гримаску, и Хаус задумался, всегда ли ему теперь будет хотеться не щелкнуть его в ответ по носу, а поцеловать.
— Хорошо-хорошо, — раздраженно заявил он, — я вообще ни с кем не спал после Стейси.
— В том смысле, когда ложишься спать с вечера и спишь до утра? – уточнил Уилсон. Глаза у него смеялись.
— Именно в этом, — огрызнулся Хаус и попытался отодвинуться, но объятия Уилсона удерживали крепко, так что Хаус просто протянул руку, взял викодин с тумбочки и проглотил таблетку.
Уилсон выпустил его из объятий и перевернулся на спину, глядя в потолок и слушая, как Хаус ставит гремящий таблетками пузырек на место. А потом Хаус повернулся к нему и удобно устроился, уложив голову Уилсону на грудь, перекинув руку через талию, а ногу — через бедра. Уилсон тихо охнул, поняв, что в этой позе Хаус не кажется таким уж легким. В общем, такие собственнические замашки от Хауса были ожидаемы и даже приятны, но Уилсон подумал, что лет через двадцать исполнять роль подушки и матраца уже будет чревато ночным удушьем.
Вообще-то он никогда раньше, после первого секса с кем-то, не задумывался о том, что будет с ними через двадцать лет. Уилсон обнял спящего Хауса и понадеялся, что это хорошее предзнаменование.
*
У Уилсона была целая неделя отпуска, а что до Хауса – то его после реанимации в больнице ждали еще не скоро, так что они смело могли потратить это время на окончательный переезд Уилсона и окончательное закрепление того факта, что в их совместную жизнь теперь привнесен секс.
По обоими пунктам Уилсон оказался очень хорош, в чем, собственно, ничего удивительного не было – у него была большая практика.
У Уилсона ушло не более пары раз, чтобы понять, что и у Хауса есть кое-какой опыт по этой части, и он буквально сгорал от любопытства, с кем же и когда тот был приобретен. Однако только в прекрасных романах экстаз взрывает мир вокруг цветными искрами и оставляет вас совсем другими людьми. В жизни и мир гораздо устойчивее к этому делу, и люди не меняются за два часа. В общем, Хаус оставался все таким же замкнутым, и попытки вытянуть его на откровенность против воли могли привести только к тому, что за пару минут из самых близких друг другу людей они превратятся в исправленный и дополненный вариант Монтекки и Капулетти.
Поэтому Уилсон оставил выяснение этих обстоятельств до каких-нибудь лучших времен, когда все перестанет быть так зыбко и ненадежно. Если эти времена, конечно, когда-нибудь настанут.
А пока он предпочел сосредоточиться на том, что жизнь преподносит прямо сейчас.

Когда Уилсон вскрикнул наконец, а потом перешел на долгий протяжный стон, Хаус посмотрел на него с таким самодовольством, что Уилсон не выдержал, рассмеялся и осторожно притянул его к себе, чтобы поцеловать и почувствовать собственный вкус на чужих губах.
Хаус послушно позволял себя целовать следующие несколько минут. Он вообще против ожидания в постели оказался очень сговорчивым и готовым на любые предложения.
Но потом он все же нетерпеливо поерзал, стараясь прижаться к бедру Уилсона ноющим возбужденным членом, намекая, что тоже нуждается во внимании так, что Джеймс просто не мог отказать им обоим в удовольствии потянуть немного прелюдию, помучив обещанием близкого удовольствия.
Наконец, он все же спустился ниже и несколько раз провел языком по всей длине члена, по нижней стороне, лаская в конце поцелуем-посасыванием головку, и Хаус приподнимается на локтях, чтобы видеть его.
— Я попробую кое-что, ладно? – шепотом спросил Уилсон, отрываясь на секунду от своего занятия, и Хаус отозвался ему согласным стоном. Он, кажется, сейчас был в таком состоянии, что не возразил бы ни одной безумной фантазии, так что Уилсон постарался почувствовать себя виноватым, но у него ничего не получилось. Слишком большое удовольствие это приносило им обоим.
Так что он просто вытащил приготовленную смазку и начал сосать твердый член уже без поддразниваний, ласками вырывая у Хауса такие стоны и словечки, на которые тот и под пытками не согласился бы. А когда Хаус начал неосознанно подаваться наверх к жаркому ласковому рту, то вместо того, чтобы прижать его вздрагивающие бедра к простыням, как Уилсон делал все эти дни, он осторожно надавил на сжатые мышцы и ввел палец внутрь. Хаус охнул и откинулся навзничь на подушки, зажмуриваясь, теряясь в ощущениях, когда все ласки Уилсона выровнялись в один ритм. Палец нашел правильное местечко, нажимая и поглаживая, горячие губы ласкали именно там и именно так, как было необходимо, и когда Уилсон поймал нужный ритм, Хаус замер, боясь нарушить такую точность, которая мучительными волнами подводила его к самой вершине. Он зашарил вслепую рукой, а Уилсон перехватил его ладонь и крепко переплел их пальцы, не прекращая движений.
Уилсон уже привык несколько к тому, что непосредственно в первую волну удовольствия Хаус замирает и затихает, и больше его это уже не пугало, хотя никогда и ни у кого раньше он такого не встречал. Но, конечно, Хаус должен был быть необыкновенным во всем. А теперь он просто переждал спазматическую дрожь и захлебывающиеся стоны Хауса, прежде чем подняться, оставить его и лечь рядом.
Хаус смотрел на него блестящими светлыми глазами, до крайности довольный и уставший, весь мокрый от пота.
— Ну что ты со мной сделал?.. – выдавил он из себя.
— Не понравилось? – немного обеспокоено спросил Уилсон.
— А что, было похоже, что не понравилось? Ох, Джимми, Джимми, ну где твоя логика?.. – ворчал по привычке Хаус, пока Уилсон доставал влажные салфетки из прикроватной тумбочки. У него и это приготовлено заранее.
*
Неделя не то тянулась, наполненная вожделением, не то летела. В воскресный вечер, вытягиваясь под ласками, Хаус решил, что сейчас самое время кое-что обсудить.
— Знаешь, что я думаю? – прошептал Хаус, выгнувшись по мере возможностей на постели. – Мы начали с того, что ты решил, что лучше всего меня устроит деликатная одновременная стимуляция…
— Хаус! – возмущенно перебил его Уилсон, целуя, чтобы заставить заткнуться. Только Хауса, начавшего ловить кайф от разговоров в постели в терминах медицинской конференции, ему и не хватало. Однако Хауса не так просто сбить с мысли.
— Теперь при случае ты вгоняешь в меня уже три пальца…
— Хаус!
Тот с неожиданной силой притянул Уилсона к себе вплотную и заглянул в глаза.
— По-моему, ты меня трахнуть хочешь, Джимми, — сообщил он и, прежде чем Уилсон успел его опять перебить, добавил: – Я не против.
Уилсон невольно улыбнулся — такой независимый вид был у Хауса. А еще Хаус был горячим, ласковым и самым-самым замечательным. Так что Уилсон очень осторожно придавил его к простыням.
Хаус выдохнул с облегчением и позволил себе откинуться на подушку окончательно. Руки у Уилсона были нежные и опытные, и Хауса от каждого прикосновения выносило так, что еще немного и толкнет за грань. Он даже не знал, в чем тут дело – то ли в том, что у него давно никого не было, то ли в том, насколько Уилсон был опытен, то ли просто в том, что это Уилсон. Еще Хауса интересовало, будут ли прикосновения Уилсона действовать на него так всегда – но тут никакой проблемы не было, он собирался это выяснить экспериментальным путем. А еще Уилсон оказался на редкость осторожен, не забывая даже в разгаре секса, как не следует напрягать ногу Хауса. Во всяком случае, заботился он об этом куда больше и обращался с ней гораздо бережнее, чем сам Хаус, который, кажется, как никогда ненавидел ограничения собственного искалеченного тела и одновременно забывал о своем увечье тоже чаще, чем когда бы то ни было.
Пальцы снова скользнули внутрь и Хаус, тяжело дыша, запрокинул шею. Его голова заметалась по подушке из стороны в сторону. Все тело было покрыто потом и дрожало от напряжения и возбуждения.
— Хватит, Уилсон… хватит, — простонал он, закрывая глаза. – Я сейчас вообще безо всякого интереса кончу…
— Это ты называешь «без интереса», неблагодарный? – попытался пошутить Уилсон, любовно покусывая его за ухо, но он тоже был уже слишком возбужден и не смог сдержать стона, ощутив трепет Хауса под собой.
Он помог Хаусу перевернуться и, сделав последнее ласкающее движение пальцами, вытащил их, заставив поморщиться от чувства пустоты. Проникновение вышло безболезненным – Хаус конечно прав, Джимми предусмотрел и это, и, в самом деле, все это время его исподволь готовил. И, тем не менее, таким непривычно-ошеломляющим, что Хаус вытянулся в струнку, чтобы полнее ощущать каждое мимолетное движение, и надрывно громко застонал сквозь зубы.
Уилсон обнял его поперек груди и кончиками пальцев легонько покружил вокруг соска, ощутив, как дернулись бедра под ним, а с губ Хауса слетел еще один стон.
— Соседей на ноги поднимешь, — просто так прошептал ему Уилсон, покусывая изгиб плеча.
— У меня… долго было… тихо, — почти по слогам выталкивает из себя слова Хаус, зайдясь заполошным дыханием. – Сделай… сделай что-нибудь… Уилсон! – вскриком вырывается у него имя любовника, когда тот просовывает руку и начинает ласкать почти торопливо. Вернее, даже не имя, а фамилия, так что Уилсон тихонько засмеялся и тут же сорвался на стон, так сильно Хаус сжался в последний момент, замирая.

— Ты хорош, — тихо признал Хаус, когда они уже успели отдышаться, а Уилсон даже выкинул весь мусор и принес теплое мокрое полотенце.
Тот улыбнулся в ответ, спихивая с себя руку Хауса. После этой недели он пришел к выводу, что готов служить подушкой, но не матрасом. У Хауса, конечно, было другое мнение на этот счет, но кто сомневался в том, что делить с ним одно одеяло и одну постель будет так же несносно, как и вообще делить жизненное пространство? Только не Уилсон.
А вот то, что Хаус считает необходимым перед сном принимать разом две таблетки викодина – это уже нравится Уилсону намного меньше, но он молчит.
*
Когда Хаус проснулся, то Уилсона уже и след простыл, и, валяясь в постели, Хаус обдумывал, не следует ли ему потребовать, чтобы тот уволился. По крайней мере, на тот срок, пока Хаусу нельзя ходить на работу – уж больно паршиво снова просыпаться одному.
Наконец, он все же вылез из кровати, съел заботливо оставленный на кухне завтрак и уселся на диван. Рядом на полу валялись кроссовки Уилсона, который, видимо, забыл их там, вернувшись вчера с пробежки. Хотя Хаус вчера сделал все, чтобы Уилсон забыл об этих ботинках, он, тем не менее, собирался оставить их тут, чтобы было что вечером ткнуть Мистеру Совершенство как образчик неряшливости. Пробежки Уилсона на стадионе недалеко от дома Хауса – это предмет их постоянных разногласий. Потому что Хаус боится, что Уилсон простудится, подвернет ногу, упадет и сломает руку – и черт знает, чего еще он боится.
Тут мысли Хауса перескочили на другой предмет. Простудиться… Простудиться… Простуда…
Он берет телефон.
— Доктор Роберт Че…
— Привет, кенгуренок.
— А, это вы. Как вы себя чувствуете, Хаус?
— Лучше чем когда-либо, когда возвращался из реанимации. Вы диагностировали эту грудастую с гипертонией?
— Ну… еще не совсем…
— «Не совсем»? Слушай, я не знаю, как ты там, а мне вот нравится понять, что с моим пациентом, до патологоанатома — знаешь, такой вот у меня странный пунктик. Короче, блондиночка, будь хорошим пуделем и попрыгай мне через обруч. У нее ведь насморк, да? Ринит? Хронический ринит?
— Ну, да. У нее сильное искривление носовой перегородки и затруднено носовое дыхание, а…
— Она наверняка пользуется каплями, так?
— Так. Хаус…
— Она пользуется ими постоянно… много лет… изо дня в день… Что, в твоей блондинистой голове ничего не блеснуло?
— Я не понимаю…
— Ну, это неудивительно, ты вообще мало что понимаешь. Капли от насморка – это адреномиметики, сосудосуживающие. Она принимает их в огромных количествах, много лет. Вещество накапливается в организме и начинает в такой концентрации оказывать системное воздействие – сосудосуживающее и…
— … и у нее поднимается давление, — закончил Чейз.
— Бинго, кенгуренок. Отправляйте ее к ЛОРам, пусть выпрямят перегородку и обеспечат нормальное носовое дыхание. Теперь я готов послушать заслуженные дифирамбы.
Дифирамбы Чейз спел без особого воодушевления — ему, наверное, не терпелось вернуться к работе и разобраться с пациенткой. Зато Хаус знал, кому еще позвонить.
— Уилсон, я диагностировал пациентку, которую мои Утята собирались уморить. Я получу вечером свой презент?
— Поздно вечером. Вечером я ужинаю со знакомым онкологом, — отозвался мягко Уилсон, шурша каким-то бумажками.
— Ну, тогда это должен быть достойный презент.
— Тебе понравится, — заверил его Уилсон, и Хаус был уверен, что он прав.
*
Джейкоб Алмонд учился вместе с Уилсоном в университете, но они не виделись уже пару лет.
— Жаль, что ты не приехал на встречу выпускников, — заметил Уилсон за ужином.
— Я хотел, но не мог перенести конференцию. Ты же знаешь, я занимаюсь в основном этим.
— Ты сделал замечательную карьеру.
— Джеймс, я разрабатываю методики лечения. Я почти не вижу реальных больных. Это теоретически-экспериментальная работа. Мне нравится, но иногда… Я предпочел бы работать на отделении.
— Нам всегда хочется того, чего у нас нет, — заметил задумчиво Уилсон, доставая записную книжку, чтобы записать новый телефон Джейкоба. Вместе с ней он вытащил случайно и рецептурный блокнот.
— Можно посмотреть? – попросил Алмонд. – Хочу глянуть, как и что вы применяете на практике из того, что мы придумываем.
Он пролистывал страницы пару минут, кивая сам себе.
— Ты выписываешь в очень больших дозах гидрокодон одному и тому же пациенту, — заметил он, наконец. – Какая-то очень тяжелая онкология? Безнадежно?
— Это… нет… это не онкология… просто… постоянный пациент с хроническими болями.
— Старческий возраст?
— Э… нет. Не в том дело.
— Просто… ты посадил его на очень тяжелый препарат… Мне бы… — он осекся. – Извини, мне не надо в это лезть. Я не знаю ни этого пациента, ни случая… Может, ты шифруешься и свою жену пытаешься уморить гидрокодоном! – неудачно пошутил он. Вероятно, Уилсон сильно изменился в лице, потому что Джейкоб испуганно охнул. – Прости, Джим. Я сам не знаю, что болтаю. Перепил, что ли? Я ведь слышал… ну про твой развод… Я… глупая шутка получилась. Извини.
— Ничего, — натянуто улыбнулся Уилсон.
*
— Представляешь, — рассказывал Уилсону дома Хаус, — она сама довела себя до гипертонии – принимая неположенный в таких дозах препарат, просто отказываясь от операции!
— Я знаю того, кто довел себя до Маллори-Вейса, принимая неположенный ему препарат в безумных дозах, — вдруг резко отозвался Уилсон.
— Беседа перестала быть дружеской?
— Хаус, ты понимаешь, что чуть не убил себя?
— Мне был прописан викодин, Джимми.
— Да, на три недели после операции, а не на семь лет! И не в таких дозировках!
— Послушай…
— Это ты меня послушай. Почему ты бросил психотерапию? Когда ты последний раз был на физиотерапии? Какого черта из всех способов бороться с болью ты выбрал тот, который загонит тебя в гроб в ближайшие пару лет?
— Да какая муха тебя укусила? – удивленно спросил Хаус.
— Муха? Муха? – Уилсон был так зол, что уже едва мог себя контролировать. – Просто, знаешь, меня сегодня спросили: почему я много лет выписываю огромные дозы тяжелого препарата пациенту, у которого нет на это показаний? Может быть, я его убить хочу? И знаешь что, Хаус? Мне было нечего на это ответить. Я сам не знаю, почему. Ты пытаешься убить себя, а я помогаю – какого хрена? Я этого не хочу!
— Думаешь, я этого хочу?
— Думаю, да. Иначе ты бы… черт, ты бы цеплялся за каждую возможность выжить и справиться с болью без наркотика: психолог, физиотерапия, когда ты был на консультации невролога, в конце концов?.. Ты ничего не делаешь. Ты глотаешь викодин, словно это монпасье. Хочешь угробить себя? Я не могу ничего сделать. Но, знаешь, без меня. Я в этом не участвую.
— Ты о чем? – тревожно спросил Хаус. Уилсон сел рядом с ним на диван, глядя в испуганные голубые глаза.
— Помнишь, я сказал, что не хотел бы встречаться с тобой? Я сказал, что дело не в тебе. Я соврал. Дело, конечно, в тебе. Никто не знает, какое будущее нас ждет. Но с тем, кто каждый день добровольно ставит под угрозу свою жизнь, не может быть никакого будущего. Я хочу нормальную пару, Хаус. Мне не нужен выводок детишек и жена, копающаяся в саду, но послушай… у меня три развода… Я сам удивляюсь, что еще с ума не сошел. Я не могу, после трех разводов, овдоветь через пару лет. Я смогу похоронить друга, хотя это будет очень больно. Но потерять вот это все… потерять партнера… Мне этого не вынести. Лучше оборвать все сразу, потом станет еще больнее.
— И что ты предлагаешь? – тихо выдохнул Хаус.
— Реши, что с нами будет, — пожал плечами Уилсон. – Я виноват перед тобой. Я не должен был идти на это. Мне не следовало ставить тебя перед таким выбором. Это очень… взрослое решение… а ты не слишком хорош в таких делах. Прости. Мне не надо было это все начинать. Но это не ультиматум. Я не пытаюсь тебя вынудить. У меня действительно нет сил вынести, чтобы человек, которого я люблю, убивал себя на моих глазах.
Он взял свои кроссовки и пошел к двери.
— Договорим потом, хорошо?
— Уилсон, — окликнул его Хаус, не пошевелившийся на диване. Он был очень бледен. – Но друзьями-то мы останемся, если… вдруг?
— Я хотел бы, — признал Уилсон, — но не думаю, что у нас получится.
*
Уилсон считал себя выносливым человеком. Он работал врачом-онкологом. Он пережил три разрушенных брака. Он дружил с Хаусом. Но свой предел есть у каждого. У Уилсона он наступил после восьмого круга по стадиону. Он остановился и оперся руками о колени, пытаясь отдышаться. Вокруг сгустились сумерки. В кармане у него зазвонил мобильный телефон. Уилсон выпрямился и вдруг увидел, что на самой верхней трибуне сидит человек. С его не слишком хорошим зрением в сумерках он не мог его рассмотреть, но он знал точно кто это. Как знал и кто звонит.
— Привет.
— Привет, Джимми. Ты мне много всего сказал… и о многом спросил… Дай теперь я тебя кое о чем спрошу. У тебя тридцать с лишним интрижек с женщинами и мужчинами и три развода. Я – социопат и разрушаю все отношения еще до их начала. Какое у нас будущее? У нас есть будущее, Уилсон?
— Я не знаю, Хаус, — честно ответил Уилсон. – Я знаю, что очень этого хочу. Я знаю, что мы могли бы быть так счастливы вместе, как только могут быть счастливы два человека.
— Откуда ты знаешь, что мы не свихнемся друг от друга через пару месяцев? Через полгода? Через год?
— Мы знакомы дюжину лет, Хаус. Мы жили вместе, мы проводили вместе время, мы ездили вместе, мы занимались сексом. Не думаю, что мы можем чем-то друг друга удивить.
— Дружба и любовь — это не одно и то же, Уилсон.
— Я знаю. Поверь, я знаю. Я… я верю, что мы можем дать друг другу счастье, и готов рискнуть ради этого… еще раз.
Хаус, а это, конечно, был он, встал с трибуны и, тяжело опираясь на трость, неловко, сильно хромая и кусая губы от боли, начал спускаться по высоким неудобным ступеням в котлован стадиона.
— Хаус… подожди, зачем? Я поднимусь, — сказал быстро в трубку Уилсон.
— Нет, — властно остановил его Хаус. – Стой на месте и не вешай трубку. Я сам подойду. Скажи, Уилсон, какие у нас шансы?
— Этого никто не знает, Хаус. Я надеюсь, что неплохие. Мы любим. Мы не мыслим жизни друг без друга.
— Ты всех любишь. Ты любил всех жен и в итоге… у тебя три развода.
— Я готов сделать все, что могу, чтобы в этот раз все было удачно. Я готов сделать все, что только не превышает человеческих сил. Я готов сделать даже то, что их превышает, если только не очень намного. Я знаю, что готов на большее, чем был готов для любой из своих жен…
— Я думаю… — тихо сказал Хаус, будучи уже в паре шагов от Уилсона, — ну… я мог бы попробовать…
— Я тебе перезвоню, — ответил Уилсон и закрыл телефон.
Он сделал шаг вперед, чтобы обнять Хауса, но тот его отстранил.
— Возьми. Возьми, Уилсон, — сказал он, протягивая сжатый кулак. Рука у него заметно дрожала, когда он положил рыжую баночку викодина на ладонь Уилсона, а потом загнул его пальцы. – Забери. Сделай так, чтобы я не пожалел об этом решении.
Уилсона переполняла такая любовь и такая забота, и благодарность, что он даже сказать ничего не мог, просто обнял Хауса, который с облегчением оперся на него. Он весь дрожал от напряжения, а когда Уилсон его поцеловал, то почувствовал металлический вкус. Хаус искусал губы в кровь, спускаясь по ступенькам.
Уилсон опустил викодин себе в карман, шлепнул Хауса по пальцам, когда тот попытался втихую вытащить его оттуда и прижал крепче к себе.
— Все будет хорошо. Хаус. Все будет хорошо. Мы найдем тебе клинику… Все будет хорошо, — успокаивающе бормотал он.
— Да я знаю, — ответил Хаус, прислонившись к нему. – Идем, Джимми. Пойдем домой. Нам еще выбраться из этой ямы надо.
— Выберемся, — твердо ответил Уилсон. – Я тебе помогу.

Конец 2ой части

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, NC-17, Слэш

---

Historia Morbi [2]. Status praesents objectivus. Глава 2.

[Createress]

Status praesens objectivus
Автор: Creatress
Бета: Remi.Influence ака Elinberg
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/ Хаус
Жанр: Angst, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [2]
Фандом: House MD
Аннотация: Пациентка с гипертонией неясного генеза попадает к Хаусу, когда ему самому требуется помощь, а Уилсон слишком занят другими делами
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Status praesens objectivus (лат.) - в переводе "Объективное состояние на настоящий момент", в истории болезни соответствует разделу "объективное исследование состояния больного"

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC, AU
Статус: Не закончен

"Осмотр произведен. Больной в палате не обнаружен."
Из записи приглашенного специалиста.

Глава 2

Глава 2
Уилсон приходит в свою недавно снятую квартиру почти в одиннадцать вечера и до предела уставший. Квартира ему не особо нравится – она довольно далеко от больницы и, кроме того, растущие под окнами деревья смотрятся романтично с улицы, но из-за них во всех комнатах постоянно темно – но ничего другого найти пока что он не успел.
Из-за всех дел Уилсон даже пообедать сегодня сходить не успел, но он так вымотан, что ему и есть не хочется. Он падает в кресло и закрывает глаза, на ощупь находя пульт и включая телевизор. Идут какие-то новости, но он их не слушает. Мысли его бегут вразброс и по довольно ожидаемому кругу.
Он думает о Хаусе. Он вообще-то думает о Хаусе больше, чем о ком-либо еще в своей жизни, включая даже трех жен. Возможно, где-то тут кроется причина его разводов. Не исключено.
Джеймс Уилсон в какой-то мере понял, чего хочет в жизни, очень рано. У него было много связей и женщинами и с мужчинами, он из тех, кто любит быть влюбленным. Ему нравится вся романтика, которая связана с началом отношений, и теплота, которая приходит со временем. Он любит тот момент редкого единогласия, который свойственен влюбленности. Например, вы оба любите собак и ненавидите кошек – отлично. Любите кошек и ненавидите собак – тоже хорошо. Вы любите одинаковые книги, вам обоим нравится опера. И неважно, что один из вас никогда в жизни до этого в опере не бывал – на самом-то деле он ее всегда любил, просто не знал об этом до вашей встречи.
Это все для Уилсона важнее даже непосредственно секса. Хотя секс он тоже любит.
Но при всем этом он всегда знал, чего хочет в итоге. Он не лжет, когда говорит Хаусу, что не гордится количеством своих интрижек – для него они скорее сродни провалу, потому что хотелось-то ему всегда одного: предсказуемой и банальной встречи и чтобы «на всю жизнь, пока смерть…» и далее по тексту.
Вместо этого у него за плечами множество ненужных ему «любовных побед» и три развода. И связь с Хаусом длиной в дюжину лет. Такие отношения, кажется, называют «субсексуальными» - в них присутствуют все атрибуты настоящей пары, кроме собственно секса. И с одной стороны, двенадцать лет дружбы - это уже слишком долгий срок, чтобы превращать ее в любовь, с другой стороны из этих двенадцати лет Хаус привлекает его в сексуальном плане последние лет шесть, да и тот платит ему взаимностью не меньше. Пару раз во время их скандалов Уилсон прямо-таки ждет, что кого-нибудь из них сорвется наконец, и бог знает, чем все это закончится.
Вполне возможно, что это закончилось бы совсем не плохо. Только этого, конечно, не произойдет, потому что Уилсон не тот человек, чтобы завалить Хауса во время ссоры на стол и изнасиловать, а сам Хаус - довольно хреновый эмпат и не решится поставить себя в уязвимое положение.
Их отношения – бег с препятствиями длиной в двенадцать лет, и Уилсон полагает, что это мог бы быть неплохой задел на то, чтобы там «в болезни и здравии, в счастье и горе, пока смерть…» и так далее. Ему хочется, наконец, вот такого «на всю жизнь».
Но именно поэтому он, несмотря ни на что, никогда не хочет быть парой с Хаусом.
Последнее время в их отношениях все больше натянутости, а Уилсон пытается дистанцироваться еще сильнее, потому что, кажется, сдержанность им обоим дается все тяжелее.
Однако опыт подсказывает Уилсону, что всякий раз, когда он пытался отдалиться от Хауса, с тем происходит что-нибудь разной степени паршивости.
Уилсон чертыхается сквозь зубы и тянется к мобильному телефону, но бросает взгляд на часы и решает, что звонить в полночь лучшему другу, чтобы узнать, как у него дела, по меньшей мере, неблагородно. Хаус наверняка спит, пусть отдохнет.

Уилсон не знает, что Хаус в это время сидит у себя в кабинете и уже два с лишним часа жмет на кнопки гейм-боя, не понимая, что там уже полчаса как сели батарейки, и он смотрит на темный экран.
*
- Ты опоздал, - такими словами встречает Формана Чейз, сидящий рядом с поникшей Кэмерон. – Хаус уже на месте.
- У нас что, ненормированный график стал, и он зависит от того, во сколько приходит Хаус? – отзывается тот спокойно. – Чего его принесло в такую рань? Обычно он сюда и не заглядывает до десяти.
- По-моему, он вообще не уходил, - чуть ли не всхлипывает Кэмерон. – Он работал всю ночь.
- Над чем? Все пробы мы сделали еще вчера?
- Пробы? Бери выше, - усмехается Чейз, хотя глаза у него остаются встревоженными. – Он ликвидирует задолженности по бумажной работе отделения: отчеты, статистика, регистрация инфекционных заболеваний, бюджет.
- Что это с ним? Он ненавидит бумажную работу.
- Говорю вам, что-то не нормально, - снова вмешивается Кэмерон.
- Решил доказать, что может работать после того, что произошло в приемном отделении, - заключил Чейз, осторожно поглаживая девушку по плечу.
- Значит так, Утята, - вмешивается в их обмен мнениями Хаус, открывая дверь своего кабинета, и Чейз тут же отдергивает руку от плеча Кэмерон, - я закончил, так что пробегитесь глазками по бумагам и поставьте свои подписи там, где положено – с этим вы справитесь, правда, дети мои?
Он разворачивается, чтобы вернуться в кабинет, но его останавливает Форман.
- А что насчет пациентки?
- Пациентки?
- Да. У нас есть пациентка. Дженнифер Робертс, 30 лет, гипертония неясного генеза. Вы ведь не забыли?
- Нет, конечно. Я сейчас, - отвечает Хаус, скрывается за дверью в свой кабинет и падает на стул. Мир уплывает и приплывает в фокус, предметы кругом тихонько вращаются, на столе рыжий пузырек то расплывается в три рыжих пузырька, то собирается снова. Хаус протягивает руку… три руки… снова руку и берет ее. Эту он получил по рецепту от Кадди – сказав, что Уилсон слишком занят. Она, кажется, решила, что они в ссоре из-за похорон брата Джеймса, но Хаусу все равно, даже если она решит, что они в ссоре из-за того, что Хаус накануне сделал Уилсону плохой минет – зато он приобрел рецепт, и мистер Идеальный Друг об этом не знает. А если совсем по-честному, Хаусу все равно, даже если Уилсон узнает. Главное, он получил викодин.
Баночка заметно легче, и это неудивительно, учитывая, что он питался им всю ночь, пока работал. Кадди могла бы гордиться его трудолюбием, хоть оно и было порождено тем, что Хаус не мог уехать домой, не рискнув сесть за руль. На самом деле, он не помнил даже, как добрался на работу прошлым утром: на мотоцикле или на машине. Но так или иначе, а викодин по обыкновению позволил ему работать, отвлекаясь только на то, чтобы раз в час или около того выходить в туалет, где Хауса всякий раз выворачивало наизнанку – сначала желчью и желудочным соком, а потом уже просто пустыми позывами.
- Хаус, - перебивает его мутные мысли Чейз, заглядывая в дверь… вернее, три Чейза, заглядывающие в три двери… а вот снова один. – Хаус, подойдите сюда. Пожалуйста.
- Ну что еще? – спрашивает тот, с трудом хромая в соседнюю комнату – его здорово ведет в сторону. – Не можете найти, где поставить крестик, Утятки?
- Хаус, посмотрите, - напряженно говорит Чейз, раскрывая перед ним первый попавшийся отчет. Хаус смотрит с интересом, как будто видит в первый раз - на самом деле он едва помнит, как и что писал этой ночью. Читать тяжело, листы расплываются в глазах, и это даже не просто его, всегда неразборчивый, подчерк, а какие-то округлые крупные каракули, но, тем не менее, Хаус понимает, почему у Чейза такой голос.
Эти каракули обладают всеми признаками текста. То есть состоят из буковок, слипшихся в более-менее крупные комки, разделенные пробелами и знаками препинания. Но ни единого законченного предложения тут нет, слова стоят в совершеннейшем беспорядке, не согласованы ни в роде, ни в числе, ни в падеже, половина из них вообще не относится к тексту, как будто у писавшего афазия Вернике¹ или шизофазия². Временами текст превращается в длинную прерывистую волнистую линию, а кое-где и вовсе расплывается в какие-то рисунки, похожие на те, что долбанутые уфологи представляют на своих слетах. Самое страшное, что местами вдруг появляются совершенно верные медицинские термины, слова, дозировки, как нелепые островки в безумном бреду Белого Кролика.
- Там везде то же самое. На всех листах.
Хаус поднимает голову и видит, что три пары глаз смотрят на него с немым ужасом. И этот страх, этот ужас добивает его. Он не в силах рассмеяться и отшутиться. Его всего скручивает, и Хаус понимает, что его вот-вот снова вырвет, хотя он был уже в туалете меньше получаса назад. Но в любом случае, он не собирается корчиться на глазах у своих Утяток, поэтому хватает трость и хромает прочь из кабинета.

- Надо что-то делать, - чуть не плачет Кэмерон. – Он же сходит с ума! Надо сказать Кадди!
- Это будет похоже на предательство, - тихо говорит подавленный Чейз.
- Она права, - возражает Форман, указывая на бумаги. – Все зашло слишком далеко.
- Я еще раз схожу к Уилсону, - предлагает Кэмерон, слегка успокоившись. – Он всегда помогал Хаусу.
- Кстати о Хаусе, - вдруг говорит Форман, - что-то он там долго.
Не сговариваясь, они втроем встают и выходят в коридор. Форман и Чейз заходят в туалет, а Кэмерон остается ждать их снаружи.
- Хаус! – стучит Форман в запертую кабинку. – Хаус, вы там? У вас все в порядке?
Чейз наклоняется и видит упавшую на пол трость.
- Зови Уилсона, - говорит он Форману и снова колотит кулаком в дверь.
Форман бросается за онкологом и возвращается с Уилсоном через несколько минут.
Уилсон пару раз дергает ручку.
- Надо ее выломать, - тут же говорит он. Темные глаза встревожены, а губы плотно сжаты. Дверца удивительно крепкая, но втроем они срывают ее, открывают и находят Хауса сползшего на пол кабинки практически в луже собственной крови. Уилсон отталкивает Чейза в сторону и присаживается на корточки, щупая пульс, он вытаскивает Хауса и укладывает на пол, повернув на бок. Тот страшно бледен, глаза заведены под верхнее веко, губы посинели. Хаус рефлекторно кашляет, и изо рта у него обильно льется темно-вишневая со сгустками кровь.
- У него синдром Маллори-Вейсса, - говорит Уилсон, бережно придерживая голову Хауса, - зовите реанимацию быстро!
*
Уилсон едва ли мог запомнить, как прошел остаток дня, и как он провел-таки заседание совета и представил отчет, хотя Кадди и уверяет, что он все сделал отлично. На его счастье возвращается один из его врачей и забирает назад своих пациентов, студентов и ординаторов, а также частично чужих, освобождая слегка Уилсона, иначе он вообще не знал бы, как пережить этот день.
Все его мысли только в реанимации и только о Хаусе. В глазах стоит бледное залитое кровью лицо с закатившимися глазами. В ушах звучат приглушенные распоряжения реаниматологов и хирургов.
К вечеру доктор Майкл Эш из реанимации говорит, что операция прошла успешно, кровотечение удалось купировать, и жизнь Хауса вне опасности, но от посещений просит воздержаться.
Постаревшая и утомленная Кадди ласково треплет Уилсона по плечу и говорит, что все будет в порядке.
Уилсон не уходит домой сегодня и ночует у себя в кабинете, потому что не может решиться покинуть больницу. Впрочем, «ночует» - это громко сказано, он всю ночь не смыкает глаз.
Утром в кабинет к Кадди, где уже сидит Уилсон, заходит доктор Эш, очевидно, только что сдавший смену. Он в паре слов докладывает, как прошла дежурная ночь в реанимации, а потом переключается на то, что их волнует больше всего.
- Мы взяли кровь на анализ – у доктора Хауса хроническая передозировка гидрокодоном. Многомесячное превышение дозы привело к накоплению вещества, критическому повышению концентрации гидрокодона и сильнейшей интоксикации, которая проявилась в выраженном угнетении когнитивных³ способностей и отсутствии критики собственного поведения, а также в неспецифических реакциях: повышенной температуре, ознобе, слабости, тошноте и неукротимой многократной рвоте. Из-за постоянной рвоты возник синдром Маллори-Вейсса – разрыв слизистой пищевода с выраженным кровотечением. Операция прошла успешно, мы провели диализ, дезинтоксикацию, умственные способности в норме и очевидно никаких необратимых нарушений нет.
- Последствия будут?
- А он будет еще принимать викодин? – вопросом на вопрос отвечает Эш. – Доктор Уилсон, вы знаете не хуже меня, что хроническая передозировка означает неправильную модель приема лекарств. Сейчас концентрация гидрокодона в крови была такой, что мы боялись острой печеночной недостаточности. Если модель останется прежней – весьма вероятна новая передозировка, и так легко он уже, конечно, не отделается.
- Понятно, - вздыхает Уилсон. – Можно к нему?
- Пока не стоит – он все еще на форсированном диурезе, и зонд пока не извлекали, кроме того, мы его держим под наркозом – чтобы не давать гидрокодон сейчас, от другой схемы он отказался. Я думаю, что вы можете зайти к нему вечером, когда мы его переведем в палату из реанимационного зала.

К вечеру Хауса перевели в отдельную палату, и Уилсон наконец решился прийти и повидать его. На самом деле, его все это время останавливал не только запрет лечащего врача, но и собственное воображение, любезно подкидывающее образы Хауса, лежащего в реанимации, под аппаратами, на грани смерти. Опять. Из всех знакомых Уилсона Хаус в таком состоянии оказывался чаще всего. А самое страшное, что пугало Уилсона и одновременно раздражало так, что эта злость его самого смущала, состояло в том, что Хаус сам раз за разом сознательно загонял себя на порог смерти, чтобы потом бороться за жизнь. Хаус – борец, но с каждым разом Уилсон все больше боялся, что из следующей схватки тому уже не выйти победителем.
На отделении уже остался только дежурный врач и медсестры. Уилсон, обменявшись улыбками с медсестрой, получил разрешение опустить занавеску на окна в палате, пока он сидит с Хаусом. Он решил, что его друг будет благодарен ненадолго избавиться от статуса экспоната за прозрачным стеклом, когда каждая твоя гримаса отслеживается с реанимационного поста.
Хаус, все еще очень бледный после недавнего кровотечения, лежащий, откинувшись на подушки, встретил его саркастическим взглядом и вопросом:
- Гейм-бой принес?
- К сожалению, нет, - ответил Уилсон, решив не поддаваться на провокации.
- Ну и на кой черт ты тогда вообще пришел? – разочарованно пробормотал Хаус, и Уилсон понял, что его издерганному терпению пришел конец, развернулся и направился к двери. – Уилсон!.. – окликнул его вдруг Хаус. – Стой. Подойди сюда.
Тот подошел к больничной койке, а Хаус поманил его еще ближе, словно желая что-то сказать. Уилсон нагнулся к нему, и внезапно Хаус обхватил его горячей рукой за шею и вплотную притянул к себе, ловя сухими губами его рот. Поцелуй был не нежным, не страстным, не легким, не глубоким. Уилсон вообще не мог бы его описать. Нет никаких слов, чтобы описать поцелуй человека, который жаждет близости так отчаянно и самозабвенно. Так что поцелуй просто был. Хаус лихорадочно скользил приоткрытым ртом по его губам, а пальцами - по шее и затылку, зарываясь в мягкие волосы и стремясь хоть как-то прижать к себе еще ближе.
А потом Хаус разорвал их поцелуй и откинулся на подушку, закрыв глаза и, кажется, решив сымитировать сон и потерю памяти после интоксикации. Уилсон смотрел на него какое-то время, понимая, что это будет лучше всего – уйти отсюда и никогда не упоминать случившееся, приняв этот эпизод за момент слабости и помешательства больного человека. Именно так, как Хаус и рассчитывал. Он думал о том, что сейчас ничем не рискует, что не он поставил себя в уязвимое положение. Он думал, какие горячие у Хауса губы. Он думал, что им действительно пора прекратить бесконечную борьбу друг с другом и с собой.
Хаус лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как удары сердца отдаются где-то в горле. Он ждал, когда Уилсон наконец уйдет, и ему можно будет открыть глаза, облизать губы, чтобы запомнить вкус, коснуться их пальцами, чтобы ощутить это покалывание и щекочущие мурашки еще раз. Вместо этого он ощутил, как матрац прогнулся под дополнительным весом, Уилсон склонился над ним, и внезапно его губы снова оказались во власти нежного поцелуя.
От шока он одновременно открыл и глаза, и рот, а язык Уилсона скользнул внутрь воспользовавшись этим, ласкал жарко и скользко, заставляя еле слышно застонать что-то протестующе-поощрительное и попытаться снова прижаться крепче.
- Ты… ты… ты тоже… - бормочет почти бессознательно Хаус, когда Уилсон освобождает его рот, и скользит губами по мочке уха, поочередно касается горячих век и щекочущих ресниц. Он, забыв о слабости, поднимает руку, чтобы погладить Уилсона по щеке и шее, а тот снова начинает целовать его за ухом.
- Господи, Хаус, - лихорадочно шепчет Уислон, - ты - идиот. Просто удивительно, как можно быть таким гением и таким идиотом одновременно.
- Что же ты меня мучил столько времени?
- Потому что с твоим характером, где кислота аккуратно смешана с ядом, к тебе подойти страшно, - смеется Уилсон и страстным поцелуем-укусом прижимается к беззащитной шее, а Хаус сдавленно стонет и зарывается пальцами в его волосы, прижимая к себе еще сильнее.
- Тихо-тихо, - перехватывает его руку Уилсон, скользя губами по тонкой коже запястья. – Только бога ради не вырви катетер из вены.
- Не вырву… иди сюда, - отзывается Хаус, который давно забыл о том, что подключен к капельнице. Уилсон улыбнулся и снова начал целовать его, скользнув руками под тонкое больничное одеяло, чтобы обнять.
- На тебе под рубашкой вообще есть хоть что-то? – уточняет он, очень аккуратно помогая Хаусу перевернуться на бок, чтобы им было удобнее. Хаус замирает, очевидно прикидывая.
- Ничего.
- Ну… и ладно, - шепнул Уилсон, запустив ладонь между завязками больничной сорочки, чтобы погладить Хауса по спине.
Хаус весь горит таким жаром, что даже не уверен, что тому причиной – руки и губы Уилсона, которые кажутся приятно-прохладными, или лихорадка – но отчего-то снова кружится голова, только совсем не так, как последние дни, а так, что сладко захватывает дух, будто летишь.
- И я хочу вернуться назад к тебе, - сообщил между поцелуями Уилсон, - у меня скоро аллергия на эти деревья под окнами будет.
- Возьми ключ у меня в рюкзаке, - отозвался Хаус, чуть отодвинувшись, чтобы теснее прижаться к гладящей руке, и вдруг замер и на лице у него появилась растерянность. – Правда, я не помню, где мой рюкзак…
- У меня остался ключ, - утешающе сказал Уилсон, который не в силах сейчас начинать выяснять, осознал ли Хаус, насколько сильно он рисковал и своими уникальными мозгами, и самой жизнью, потворствуя зависимости.
- Хорошо, - слегка утомленно улыбнулся Хаус, но все же улыбнулся, чувствуя руки Уилсона на себе.
Внезапно сработавший звонок вызова медсестры, возвестивший, что капельница закончилась, заставил их обоих вздрогнуть.
Медсестра помедлила пару секунд под дверью отдельной палаты, одевая резиновые перчатки. Вообще-то закрытые занавески в реанимации – это против правил, но больным врачам положены кое-какие поблажки, а кроме того доктор Уилсон так мило просил, что ему невозможно было отказать. Когда она зашла, доктор Уилсон стоял, улыбаясь у стойки капельницы.
- Здравствуйте еще раз, Эмили. Я уже отключил капельницу, но снимать систему не стал на случай, если вам надо ввести еще какие-нибудь лекарства.
- Спасибо, доктор, все правильно, - улыбнулась она, несмотря на усталость. Уилсону просто невозможно не улыбнуться в ответ. Сестра сделала укол в манжету капельницы и снова открыла систему, чтобы лекарство попало в кровь, а потом отсоединила трубку от катетера и закрыла его. Хаус, кажется, дремал, и она была этому рада – пациентом он был на редкость тяжелым.
- Я еще побуду с ним, хорошо? – спросил Уилсон. – Мне так будет спокойнее, да и вы сможете уделить время другим пациентам. Я вас позову, если что-нибудь случится.
- Хорошо, доктор.
Как только медсестра ушла, Хаус тут же открыл глаза.
- Джимми, кончай флиртовать с медсестрами! – возмущенно заявил он.
- Я не флиртовал.
- Флиртовал.
- Нет. Это называется – «вести себя любезно», и неплохо помогает, когда надо о чем-нибудь попросить. Например, остаться с тобой еще немного, чтобы попрощаться без свидетелей, - улыбнулся он и склонился, чтобы снова поцеловать все еще притворяющегося обиженным Хауса. Несмотря ни на что, тот ответил сразу же и с энтузиазмом.
- Посиди еще, - вдруг тихо попросил Хаус, закрывая глаза. Он чувствовал, что против воли засыпает. Уилсон тихо улыбнулся, глядя на него – спокойного и мягкого сейчас.
- Конечно, - ответил он, придвинув стул вплотную к койке и садясь так, чтобы было удобно взять Хауса за руку и переплести пальцы, не опасаясь теперь задеть систему капельницы. Он поднес кисть Хауса к губам и поцеловал тыльную сторону, рядом с закрепленным катетером, а потом снова опустил их сплетенные ладони на кровать. Хаус, уже в полусне, со слабой улыбкой на губах, утянул руку Уилсона под одеяло.
Уилсон посидел несколько минут, глядя на спящего Хауса, выглядящего таким уязвимым и беззащитным. Улыбка медленно сбежала с губ Уилсона. Он знал, что Хаус и в половину не так непробиваем, как ему хочется показать. А еще Хаус максималист, и для него то, что сейчас случилось, может быть чем угодно, но не случайным эпизодом, эмоциональный накал которого сойдет за пару недель. Уилсон думает, не добьет ли произошедшее Хауса окончательно, если все пойдет не так, как этот гений ожидает. Уилсон думает, не совершил ли он ошибку.
Однако он работал на износ последние недели и не спал больше суток, поэтому незаметно мысли начали смешиваться, и его сморил сон.

~~~
1 При поражении области Вернике человек всё слышит, но содержания слов не понимает, они не вызывают у него ассоциаций; родной язык звучит для него, как иностранный. Из-за сенсорной афазии человек не может выделять и различать речевые звуки. Речь может оставаться грамматически правильной, однако высказывания многословны, но неинформативны, слова кажутся выставленными в случайном порядке. Больной не осознает, что речь у него нарушена.

2 Психиатрический симптом, выражающийся в нарушении структуры речи, при котором фразы строятся правильно, однако не несут никакой смысловой нагрузки, иногда с повторяющимися речевыми оборотами. Шизофазия наблюдается при различных расстройствах психики.

3 (зд.) направленные на восприятие и обработку поступающей информации

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, NC-17, Слэш

---

Song to say goodbye

[Александра Ойди]

очень уж мне понравился этот грустный клипчик...
надеюсь, здесь его еще не было ^^

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанвидео

---

Промо к 7 сезону

[Александра Ойди]

Все внимание - на взгляд Уилсона)))

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Команда доктора Хауса, Фото

---

Historia Morbi [2]. Status praesents objectivus. Глава 1.

[Createress]

Status praesens objectivus
Автор: Creatress
Бета: Elinberg
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/ Хаус
Жанр: Angst, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [2]
Фандом: House MD
Аннотация: Пациентка с гипертонией неясного генеза попадает к Хаусу, когда ему самому требуется помощь, а Уилсон слишком занят другими делами
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Status praesens objectivus (лат.) - в точном переводе "Объективное состояние на настоящий момент", в истории болезни соответствует разделу "объективное исследование состояния больного"

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC, AU
Статус: Не закончен

"Осмотр произведен. Больной в палате не обнаружен."
Из записи приглашенного специалиста.

Глава 1

Глава 1.
Больше осени с ее промозглой сыростью, которая проникает под любую одежду, влезает под кожу, в мышцы, в кости и заставляет ночи напролет, сдерживая стоны боли, крутиться в смятой постели, Хаус ненавидит только раннюю весну. Начало марта – это ледяные лужи, резкий режущий ветер, от которого застывают руки, холодные дожди, туман и сотни сезонных обострений хронических заболеваний, из-за чего даже Хаусу не удается сбежать из клиники раньше времени. В особенно плохие дни он прекрасно понимает Русалочку Андерсена, которая с каждым шагом наступала на невидимые ножи. Хотя он и подозревает, что у нее была обычная пяточная шпора, и, следовательно, то, что переживает он, намного хуже. Во всяком случае, если Русалочке помогали холодные ножные ванночки, то ему помогает только викодин из пресловутого оранжевого пузырька, и это очень-очень хреново.
Потому что Хаус, несмотря на всю свою браваду, помнит фармакологию и понимает, что за маленькие бомбы замедленного действия он глотает в таком количестве, что позавидовал бы больной с булимией. Черт, да он перечитал все, что нашел о гидрокодоне в фармакопее, хотя, конечно, с бóльшим удовольствием позволит разрубить себя на куски, чем признается в этом.
Хаус вздрогнул всем телом от боли и озноба и поплотнее завернулся в плед, лежа на диване и глядя в телевизор. С тем же успехом он мог этого не делать. Боль его на редкость разнообразна – сегодня, например, она похожа на то, что кто-то ухватил его оголенные нервы пинцетом и медленно-медленно тянет их все дальше и дальше, наматывая на бранши¹. Нервы натягиваются все сильнее, вылезают все дальше, потихоньку начинают трещать – вот-вот лопнут, но не лопаются, а вытягиваются-вытягиваются-вытягиваются, пока Хаус не начинает фантомно ощущать их где-то вне своих изуродованных мышц и своего искалеченного тела. Вот и сейчас, когда он закрывает глаза, ему кажется, что оголенный нерв – толстый, белый, влажно поблескивающий, как на анатомических препаратах – вытащен за кончик из его тела и вытянут до струнного звона куда-то в сторону. Пару раз он даже поводит рукой – не удастся ли схватить? Но пальцы, конечно, натыкаются лишь на пустоту. Тогда Хаус протягивает руку к тумбочке и берет баночку викодина – опять – и достает еще одну капсулу. Сколько часов прошло с тех пор, как он принимал его в последний раз? Два часа? Час? Полчаса? Бранши пинцета сжимаются и натягивают нерв сильнее, и Хаусу уже все равно – хоть четверть часа – он глотает еще одну таблетку-бомбу.
Он не наркоман? Ложь. Он – наркоман, он страдает этой чертовой зависимостью уже давно, слишком давно, чтобы теперь был смысл об этом говорить. Его постампутационные боли давно превратились в постампутационные боли, помноженные на ломку. Синдром отмены, мать его.
Он смотрит на свои склеры в зеркало каждое утро, чтобы понять, не начал ли викодин убивать его печень? Ложь. Он знает, что, когда пожелтеют склеры, это будет означать, что печень уже убита или почти убита. В любом случае, будет слишком поздно. И он знает, что никогда не попадет в список тех, кто ждет очереди на пересадку печени – ни один врач никогда его туда не поставит и будет, к сожалению, прав.
Он принимает викодин без меры, без контроля, потому что это позволяет ему работать и этого достаточно? Ложь. Этого не достаточно, просто ни разу не достаточно. Хаус хочет в своей жизни далеко не только работы. Строго говоря, он хочет, и всегда хотел, всего. И не просто всего, но и всего самого-самого желанного. Идеального. Не совершенного – это скучно – но идеального, для него. И, на самом деле, раз уж всего желаемого ему не получить, Хаусу не надо вообще ничего.
Он любит Уилсона только как друг? Ложь. Без комментариев.
Стоило столько лет занимать себя поисками чужой истины, чтобы в итоге оказаться в окружении такой лжи!
Ложь насчет Уилсона, конечно, самая обидная. Сложись тут все по-другому, и, возможно, вкупе с работой это приравнялось бы наконец для Хауса к его пресловутому «обретению всего», не потому что остальное не так важно, а потому что оно вообще потеряло бы всякое значение на фоне этого. Хаус по-прежнему не знает компромиссов.
Только вот проблема – Уилсон сначала был женат… и снова женат. А еще он считался, конечно, натуралом, и последнее, разумеется, отбивало у Хауса всякую охоту что-либо предпринимать – последнее, чего он хотел бы, так это быть еще и отвергнутым. Уилсон и так видел его слишком уязвимым. Ну а даже то, что он оказался ненатуралом, еще не говорит о том, что Хаус должен его привлекать в этом смысле, действительно не говорит – так что Хаус таки умудрился оказаться в положении отвергнутого, при том что признание было более чем косвенным. Единственное, что утешает – это то, что Уилсон сам не подозревает об этом.
В сущности, они так давно знают друг друга, что для вспышки неистовой страсти их дружба уже скорее помеха, чем подспорье. Слишком поздно и не совсем естественно… Да что тут вообще говорить о естественности? Быть столько лет влюбленным в своего лучшего друга и молчать – тоже неестественно. Пока у Хауса не было никаких надежд – это чувство подспудно тлело где-то в глубине, не причиняя слишком сильного беспокойства, но теперь…
Вообще-то он всегда считал, что от ложных надежд вреда больше, чем пользы.
Хаус не помнит, что и когда выключал телевизор, но экран темный. Хаус не помнит, кормил ли он Стива, но надеется, что все-таки кормил. Встать он все равно не может – боль изменилась и похожа на блестящую острую пилу, вгрызающуюся в мышцы и кости и легким чмокающе-визжащим звуком. Иногда ему становится чуть легче от такой графичности. Хаус не помнит, когда еда последний раз не ощущалась картоном во рту. Хаус не помнит, когда последний раз открывал крышку фортепиано. Хаус не помнит, когда последний раз был где-то, кроме работы и дома.
Хаус не помнит, когда последний раз принимал викодин. Два часа назад? Час? Полчаса? Хаусу уже давно все равно – он открывает пузырек и глотает еще одну таблетку-бомбу.
*
Уилсон напивается в одиночестве после того, как Хаус на мотоцикле слетает с дороги в кювет. Несмотря на все, этому психу в очередной раз повезло, и он отделался несколькими царапинами, синяками и легкой черепно-мозговой травмой. Уилсон, вопреки очевидности, надеется, что Хаус все же усвоит урок и отныне будет даже спать в шлеме. Полиция считает, что Хаус задремал и не справился с управлением, Хаус это не подтверждает, но и не опровергает, а так как кроме самого незадачливого водителя никто не пострадал, то они особо не настаивают.
Уилсон же взвинчен до предела и зол настолько, что съездив в больницу, куда Хауса удалось упрятать аж на шесть часов, и поговорив с лечащим врачом даже не заходит в палату.
Уилсон не понимает, как можно заснуть за рулем мотоцикла. Впрочем, это, наверное, не показатель – потому что он не понимает даже, как можно, разменяв четвертый десяток, по-прежнему ездить на мотоцикле.
Уилсон не понимает, почему на голове у этого гениального придурка не было шлема, хотя эта штука, призванная защищать выдающиеся мозги, аккуратно лежит под сидением – Уилсон это проверяет регулярно.
Уилсон не понимает, почему Хаус все время попадает в такие ситуации, когда его отделяет десяток сантиметров и несколько унций чистой удачи от того, чтобы свернуть себе шею.
Уилсон понимает, что не может постоянно спасать Хауса от него же самого. Более того, в этот раз он не собирается даже пытаться. Их созависимость и так зашла слишком далеко.
Уилсон зол, и ему это совсем не нравится. Чтобы немного разобраться, он набирает номер из телефонной книги, и Эллоди берет трубку тут же. И практически сразу же спрашивает:
— Ты пьян, Джеймс? Отлично – с пьяным Уилсоном обычно гораздо веселее, чем с трезвым. С радости или с гадости?
— Определенно с гадости.
— Это Хаус опять?
В этом «Хаус… опять», несомненно, гораздо больше порицания, нежели сочувствия, но к этому Уилсон готов — Хаус ей никогда не нравился. Честно говоря, он вообще мало кому нравится. Кроме Уилсона, конечно, которому Хаус очень нравится во всех смыслах… И это, к сожалению, взаимно. Сам Хаус, конечно, инициативу не проявит – его самолюбие такой уязвимости не потерпит. Ну, положим, Уилсон подозревает, что Хаус не стал бы особо возражать против инициативы с его стороны. Вопрос ориентации тут Уилсона вообще заботит меньше всего – он уверен, что Хаус из тех, у кого самая эрогенная зона - это головной мозг, и для него сексуален тот, кто ему интересен во внепостельной жизни, а тут у Уилсона конкурентов нет.
Очевидно, что, несмотря на свои – их — желания, Уилсон определенно не собирается делать никаких шагов в этом направлении. Никогда, ни за что, и их отношения напоминают какой-то бесконечный прерванный половой акт длиной во много лет. Уилсон знает причину – и он зол именно поэтому. Эллоди ему, конечно, помочь тут не может. Никто не может. Она успокаивающе, по привычке опытного психоаналитика, говорит:
— Многие люди испытывают досаду, когда их любимые при смерти, Джеймс. Это типичная реакция.
Он отмечает, что она сказала не «друзья», и даже не «близкие», а именно «любимые».
— Такую власть Хаусу давать нельзя, — возражает он.
— Ваши отношения что, борьба или война? Если так, то тут не бывает победителей.
— Знаю, — обреченно отзывается он. Что-то похожее говорил Виктор, который исчез из его жизни около месяца назад и уже кажется почти нереальным. Хаус, напротив, реален всегда. – Прости за поздний звонок… Тебе, наверное, на работу завтра…
— Издеваешься? Я же психоаналитик – можно уложить больного на кушетку так, чтобы он тебя не видел и спокойно дремать, пока он рассказывает, как мама поставила его в угол в три года.
Уилсон улыбается, когда вешает трубку. Хотя он по-прежнему зол на Хауса. Он должен быть зол на Хауса, потому что иначе ему придется вспомнить, что при хронической передозировке гидрокодоном наступает патологическая сонливость и потеря концентрации. Уилсон пока не готов об этом думать.
*
В понедельник Хаус является на работу с шикарным кровоподтеком на скуле, от вида которого Кэмерон начинает ахать совсем не по-медицински. Врачи, в конце концов, тоже имеют право волноваться за тех, кто им близок.
— Не смотри так – я поскользнулся в ванной и ударился о вешалку для полотенец, — раздраженно отзывается ее начальник, падая в кресло. Уилсон, возможно, заметил бы, что вешалка у Хауса в ванной с другой стороны, но Кэмерон с планировкой Хауса так интимно не знакома, и это объяснение прокатывает, и Хаусу не приходится признаваться, что он вообще-то не помнит, откуда у него этот кровоподтек. Он еще подозревает, что это очень-очень плохой признак и не собирается оповещать об этом окружающих. Право слово, с него вполне хватает того факта, что он инвалид, напоминать всем о своей беспомощности – все равно, что носить на спине табличку «Пни меня!». Так что он ограничивается тем, что рычит что-то язвительное в ответ на робкое предложение Кэмерон сделать томограмму, чтобы исключить внутричерепную гематому, и старается по мере сил избегать Уилсона, потому что тот-то на эти басни про вешалку не купится. А еще он завтракает прямо в кабинете черным кофе и таблеткой викодина. И то, и другое - третье по счету с утра. Сейчас половина десятого.
За каких-то пару дней Хаус умудряется обжечь до пузырей руку, кипятя чайник дома, и вылить себе на колени раскаленный кофе в больнице. Во второй половине недели он распарывает всю руку до локтя электрическим консервным ножом. Чейз вообще не понимает, как можно порезаться электрическим консервным ножом, но Хаусу это удалось. Да так, что в приемнике Пейдж Салливан накладывает ему десяток швов, тратя полных полтора часа, а Хаус даже не возражает, не острит и не издевается, только смотрит на стену перед собой и глотает викодин – он вообще практически не выпускает оранжевую баночку из рук последние дни. Но по-настоящему они пугаются, когда Хаус приезжает вечером в приемное отделение снова, потому что умудрился сорвать наложенные швы, и доктор Салливан, тихонько матерясь сквозь зубы – врачам приемного отделения это разрешено, начинает шить заново.
Уилсон приходит в кабинет Хауса на следующий день, потому что, очевидно, кто-то из приемного отделения поставил его в известность о странном «рецидиве», и они долго разговаривают за закрытыми дверями. Вернее, говорит Уилсон, и затаившаяся команда слышит только неясное тихое бормотание его голоса, изредка прерываемое репликами Хауса, но ни единого слова не разобрать. Уилсон уходит, в бешенстве хлопая дверью, но в связи с тем, что в ближайшие две недели надо предоставить годовую отчетность по больнице совету попечителей, у него даже толком нет времени, чтобы злиться.
*
За несколько дней Хаус, и всегда худой, теряет в весе так резко, что Чейз и Форман посылают Кэмерон в качестве переговорщика. Ответы их начальника экспрессивны, но неинформативны.
Хаус записывает симптомы их новой пациентки с гипертонией неясного генеза на доску, а потом неожиданно садится, не дожидаясь начала дифдиагноза, в кресло рядом с доской, как будто у него нет сил стоять.
Пока идет обсуждение, он даже не перебивает их язвительными репликами и комментариями. Его мысли похожи на комок темно-серого тумана, кружащегося перед глазами. Он пытается разглядеть через него хоть что-то, но это отдается тупой ломотой в глазных яблоках и затылке, а сам туман затягивает в себя так сильно, что выбраться из его тупо ворочающихся объятий практически невозможно.
— Хаус!
Он вздрагивает и на секунду в глазах светлеет, хотя к горлу подкатывает тошнота и по телу проходит волна липкого жара.
— Да.
— То есть вы согласны с нами? – уточняет Форман.
— Нет.
— Вы запрещаете пробу?
— Да. Нет. О чем мы вообще говорим? – спрашивает Хаус, и понимает, что его вот-вот вырвет, так что, не дожидаясь ответа, он встает и выходит, двигаясь в сторону мужского туалета так быстро, как только ему позволяет нога.
Оставшаяся команда переглядывается с одинаково озабоченными выражениями лиц, а Кэмерон уходит к Уилсону, но того в кабинете нет, а, возвращаясь, она улавливает последние слова оживленной речи Формана.
— … это именно то, что я сказал, и мы оба это знаем, Роберт!
— О чем вы говорите? – быстро спрашивает девушка. – Это… насчет Хауса, да?
Оба начинают так горячо и бездарно уверять ее в обратном, что Кэмерон в бешенстве уходит опять. Девушка вне себя от мысли, что они считают, будто она не вынесет их предположений насчет состояния Хауса. Кэмерон немного гордиться тем, что справилась со своей детской влюбленностью в шефа, и ей унизительно, что эти двое сомневаются.
Она спускается в приемный покой, чтобы выяснить заодно, не у них ли затерялась история болезни Дженифер Робертс, тридцатилетней пациентки с гипертонической болезнью, которая сегодня поступила на диагностическое отделение. Истории болезни, и это ожидаемо, в приемном нет, но, пользуясь случаем, она решает проверить свои внезапно появившиеся подозрения у доктора Салливан.
— Тебе ведь часто приходится иметь дело с наркозависимыми? – начинает она, подходя к курящей Салливан, якобы чтобы взять кофе из автомата.
— Это вопрос с подвохом? Если исключить травмы и острые инфекции, то добрые две трети всех экстренных обращений в приемный покой – это наркоманы. Кстати среди травм и острых инфекций их тоже полно, — отвечает та, глядя на Кэмерон утомленными глазами – очевидно сегодняшнее дежурство оказалось тяжелым.
— У нас больной… мы подозреваем привычную интоксикацию, но он отказывается от анализов на токсины.
— А ваш начальник не может как-нибудь «случайно» ткнуть его пластиковой вилкой, чтобы кровь «нечаянно» попала в пробирку? – спрашивает Салливан и широко улыбается, показывая красивые крупные зубы, в ответ на недоуменный взгляд Кэмерон. – Значит, это легенда. Про него много чего рассказывают. Так почему вы там заподозрили привычную интоксикацию?
— Ну… у него резко упало внимание, ухудшилась память, и он постоянно получает травмы… просто в быту, довольно серьезные… он стал малоконтакным и теряет вес… — сейчас, когда Кэмерон все озвучивает, ей это кажется глупым, но изменения в поведении описать сложнее всего.
Салливан последний раз глубоко затягивается и давит окурок о край урны.
— Ну, это похоже на опиатного наркомана… Вернее на то, как выглядит опиатный наркоман прямо перед тем, как перейти в такое состояние, когда его уже ни с кем не спутаешь. И таких и таких стадий среди моих пациентов полно – могу показать.
— И какой прогноз? – не слушая ее, спрашивает Кэмерон.
— Pessima², — слегка саркастично говорит доктор Салливан. – Если наркоман начинает появляться у нас несколько раз в неделю, потому что обварился супом, пошел на красный свет, попал пальцами под перила эскалатора, располосовал шею при бритье, то я понимаю, что скоро он либо вообще исчезнет, либо появится у нас в последний раз и сделает все чин чином через реанимацию и белые халаты. Хорошего дежурства.
*
Вопреки обыкновению Хаус не здоровается от порога и вообще молча, с видимым трудом, хромает к креслу в кабинете Уилсона.
— Привет… — безо всякого воодушевления сообщил он поглощенному бумагами Уилсону.
— И тебе того же, — в тон ему отзывается тот, не поднимая глаз.
— Я вот тут подумал – ты привлекательный, неплохо зарабатывающий мужчина без вредных привычек, кроме жалости ко всем страждущим и неймущим, я тоже одинок, так почему бы тебе не выписать мне еще рецепт на волшебные таблеточки в оранжевой баночке?
Уилсон, по-прежнему не поднимая глаз, дописывает что-то к очередной отчетности на поля, упаковывает листы в папку и убирает ее, не произнося ни слова с пугающей аккуратностью, а потом снова садится за стол, облокотившись о столешницу и оперев подбородок о сцепленные пальцы, и смотрит на друга.
— Нет.
— Что?
— Что слышал, Хаус. Нет. Я не собираюсь выписывать еще викодина. Я давал тебе рецепт меньше недели назад. Ты не контролируешь себя больше, Хаус. Уже давно нет.
— Проклятье, Уилсон! Это был чертов февраль…
— А до этого был чертов январь, а еще раньше чертов декабрь. Нет, Хаус.
— Уилсон, думаешь, мне это нравится? Думаешь, я кайфую от боли? Извини, но я не из любителей мохнатеньких наручников и не поклонник идей барона. Я не могу переносить эту боль. И ты знаешь, что я не могу обойтись без таблеток.
— Ты и не пробуешь, Хаус, — замечает ровно Уилсон, и Хаус от его слов дергается, как от удара. – Я знаю, как тебе больно…
— Знаешь? Я так понимаю, ты сам часто чувствуешь нечто подобное?
— Не надо вызывать во мне чувство вины, Хаус, тебе это не поможет. Я не собираюсь выписывать тебе викодин. Все зашло слишком далеко. Припомни, сколько времени ты сейчас вообще можешь обходиться без таблеток? Припомни, когда ты последний раз приходил ко мне за чем-нибудь кроме рецепта? Припомни, как ты себя ведешь, если не можешь принять викодин? Короче, нет, Хаус. Я не выпишу тебе рецепт.
Хаус прерывисто, тяжело дышит в течение пары минут, словно загнанное животное, а Уилсон достает из папки еще один отчет, показывая, что разговор закончен. Хаус вдруг резко вскакивает на ноги и тростью одним яростным движением смахивает все со стола Уилсона на пол.
— Черт, да дай ты мне уже эти проклятые таблетки!!! – хрипло кричит он.
Листы разлетаются по всей комнате, телефонный аппарат раскалывается с жалобным звоном, какие-то статуэтки летят об пол, часть разбивается, с сухим треском сыплются ручки и карандаши. Уилсон равнодушно смотрит на ужасающий беспорядок.
— Отлично. Продолжай вести себя в том же духе, и я поверю, что у тебя нет зависимости.
— Проклятье, Уилсон, у меня есть зависимость! – в бешенстве выпаливает Хаус. — Я зависим от викодина. Я подсел на него. Я чертов наркоман. Торчок. Все, ты доволен? Можешь теперь, удовлетворив свое чувство справедливости, выписать мне рецепт?
Тут уже Уилсон поднимается, едва удержавшись, чтобы не влепить этому придурку пощечину по небритой физиономии.
— Ты думаешь, что дело в этом, Хаус? Ты считаешь, что я упиваюсь торжеством, что ли? Хаус, я не пытаюсь тебя унизить, я пытаюсь спасти тебя. Ты не стоишь на краю пропасти – ты стремительно в нее падаешь, и я только пытаюсь как-то это остановить…
— А не засунуть бы тебе свое благородство в задницу? – предлагает Хаус, и Уилсон замолкает, пару мгновений разглядывая его.
— Черт, — будто обращаясь к самому себе, тихо говорит Уилсон, — да кого я вообще обманываю?
Он достает рецептурный блокнот из кармана, выписывает рецепт, отрывает бланк и подает его Хаусу.
— Доволен? Выметайся вон из моего кабинета.
Самое страшное, понимает потом Уилсон, собирая бумаги с пола, что Хаус сразу же так и сделал.
*
Хаус не ждет, что Уилсон придет к нему в эту пятницу, он и не приходит, поэтому обитатель Бейкер-стрит остается коротать вечер в компании крысы и викодина. Ему не хочется есть, и он практически ничего и не ест последние дни. Его постоянно мучает жажда, и он много пьет, и это не только алкоголь, но тошнота только усиливается. Он не запивает викодин, потому что его рвет по нескольку раз в день от простой воды, а если таблетка благополучно покидает желудок, то приходится глотать новую, причем поскорее, не дожидаясь, пока боль придет снова. На самом деле, он не помнит даже не только, сколько таблеток употребляет в сутки, но и сколько принял с того момента, как пришел сегодня домой.
Хаус тяжело выпрямляется и смотрит невольно в зеркало, висящее над раковиной. «Душераздирающее зрелище», — вспоминает он детскую книжечку. Мокрые пряди растрепанных волос прилипли к покрытому испариной лбу, глаза все в полопавшихся сосудах, на страшно исхудавшем лице во все стороны торчит щетина, рот обметан, а губы пересохли. Кроме того, его бьет крупным ознобом.
Внезапный звонок мобильного телефона заставляет Хауса вздрогнуть. Мелодия звонка от Уилсона надрывается в кафельном пространстве ванной комнаты, а сам телефон заходится в пароксизме вибрации на краю раковины. Хаус не собирается отвечать. Он даже не уверен, что помнит, как следует облекать звуки в слова. Мир вокруг плывет в мерзко-жарком мареве. Мелодия замолкает и начинает играть по новой. Хаус упрям, но и Уилсона не назовешь бесхребетным в принципиальных вопросах, сколько его друг не утверждал бы обратного. На третий раз телефон не выдерживает и срывается в раковину, а вконец выведенный из себя Хаус хватает его.
— Привет, Уилсон! Что еще ты хочешь мне сказать?! Что викодин плохо влияет на печень? Что я не доживу до пятисот? Что я гребанный наркоман? Ах, нет-нет, это ты уже говорил! Вообще-то ты все это уже говорил… и, кстати, я это все знаю и без тебя! Так что отвали на хрен, понял?!
Он нажимает отбой, трубка падает на пол, а Хауса долго и жестоко рвет над унитазом.
*
Уилсон больше не звонит, и Хаус не удивлен. Он вообще потерял способность удивляться, вместе со всем остальным. Все утонуло в тумане.
Встречаются они в кабинете Кадди утром в понедельник. Вернее, Хаус входит в самый конец ее разговора с Уилсоном. Против обыкновения Уилсон явно раздражен.
— … хорошо, — резко продолжает он какую-то ранее начатую фразу, — хорошо, как скажешь. Я понимаю, что у тебя нет никого другого, и я знаю, что это мой долг, и я не имею права его нарушать, но, черт, Кадди не забудь все же, что моего брата похоронили вчера, а сегодня в восемь утра я уже был на работе!
Он разворачивается и уходит, даже не взглянув на Хауса.
— Брата? – спрашивает Хаус у Кадди, когда дверь захлопывается.
— Да, он умер.
— Это я понял, иначе хоронить его было бы большой ошибкой. Когда это случилось?
— Ему сообщили в пятницу. Уилсон позвонил мне поздно вечером. Я бы дала ему отпуск, но никак не могу сейчас – отчет перед советом… Подожди, — спохватывается главврач, — а ты не знал?
— Потом, — кратко отзывается Хаус и уходит, не обращая внимания на ее протестующий вскрик, искать Уилсона.
Тот обнаруживается в своем кабинете.
— Ты как? – спрашивает Хаус без предисловий.
— Бывало получше.
— Это тот, который бомжевал?
— Да. Это случилось неделю назад. Его не могли опознать до пятницы. Похороны были вчера. И все разговоры были о моем последнем разводе. Никогда не думал, что на похоронах брата основной темой будет моя неудавшаяся личная жизнь. «Не смотрите на этого мужика в гробу, гляньте на Джимми – он до сих пор одинок!».
— Почему ты не сказал мне?
Уилсон по привычке трет шею, а глаза у него слегка косят.
— Я пока не готов слушать циничные шутки о моем брате. Как только буду готов, сразу сообщу.
— Не забудь – у меня готово уже три. Уилсон, я могу не быть засранцем! Проклятье, Джеймс, не выкидывай меня из своей жизни!
Они сидят молча, и Уилсон смотрит на свои бумаги, даже не понимая, что видит перед глазами.
— На самом деле… — вдруг медленно говорит он, — я хотел тебе сказать. Я звонил, как только узнал. Мне хотелось попросить, чтобы ты съездил со мной.
Хаус смутно помнит пятницу. На самом деле он смутно помнит даже сегодняшнее утро и дорогу до больницы, но одно помнит совершенно отчетливо.
— И я тебя послал.
— Да.
И сейчас хороший момент, чтобы извиниться, но на это Хаус пойти не может, так что он говорит, надеясь, что Уилсон, как всегда поймет так, как надо.
— Ты сам во всем виноват. Ты никогда ничего от меня не требуешь для себя. Ты вырастил меня эгоистом!
Онколог пожимает плечами. У него такие утомленные глаза, как будто он не спал последние ночи или плакал. Вероятно, верно и то, и другое.
— Возможно. У меня нет сейчас сил спорить, Хаус. Так что да, ты белый, пушистый и никем не понятый. Я… Мне работать надо. Дел очень много, так что, если тебе не нужен еще рецепт…
На самом деле рецепт Хаусу пригодился бы, но тут даже он чувствует, что это перебор, и молча уходит
*
Трубку телефона берет Чейз и сразу же узнает голос доктора Салливан из приемного отделения.
-Это приемное отделение, Пейдж Салливан.
— Роберт Чейз, диагностическое, чем могу помочь?
— Надеюсь, хоть вы сможете. У нас пациент, Чейз, поступил по «скорой», сознание отсутствует, контакта нет, температура выше 40, пульс отвратительно слабый, около 200 ударов в минуту, слизистые и кожа гиперемированы, дыхание затруднено, выраженная одышка.
— Тяжелая пневмония?
— Мы тоже так подумали, но лейкоцитоз зашкаливает и большое количество нейтрофилов. При дополнительном осмотре доктор Рэддерс, возможно, уловил некоторую болевую реакцию на поколачивание в поясничной области – степень угнетения сознания уже очень глубокая. В моче – скрытая кровь во всех полях зрения. В общем, мы думаем, что это может оказаться какой-нибудь гнойной мочевой инфекцией. Он в очень тяжелом состоянии, и ждать посевы времени нет, а мы не знаем, то ли брать его срочно на операцию по поводу гнойного воспаления, то ли отправлять в интенсивную терапию лечиться от пневмонии.
— Ты хочешь, чтобы я спустился и посмотрел его?
— Почти. Рэддерс хочет, чтобы ты привел доктора Хауса – это ведь по его специальности.
— Попробую, — вздохнул Чейз, — он и к своим пациентам подходить не любит.
— Пожалуйста. Мы бы подняли его на отделение, но действительно боимся перевозить.
Вообще-то в приемном отделении работают врачи не робкого десятка, поэтому это больше убедило Чейза, что дело плохо, чем все остальное. Хаус обнаружился в одном из поворотов коридора, зажатым в угол Дженнифер Робертс, которая нещадно гнусавя, пытается что-то ему объяснить о своем состоянии этим утром, днем и вчерашним вечером, не обращая никакого внимания на то, что Хаус смотрит исключительно на ее, прикрытую больничной рубашкой грудь. Честно говоря, там есть на что посмотреть.
— Д’ы под’имаете, я б’росто… — говорит она, когда Чейз аккуратно подхватывает ее под локоть и уводит назад в палату.
Как ни странно Хаус не рассержен из-за того, что его лишили зрелища – возможно, этот «пир для глаз во время чумы для ушей» его утомил, и он даже благодарен Чейзу, потому что без возражений позволяет увести себя в приемный покой.
Доктор Салливан, стоящая около кровати и готовая в любой момент снова начать стабилизировать больного, чуть-чуть улыбается Чейзу, но тот смотрит только на своего начальника, которому похоже дорога до приемника уже далась с трудом. Хауса колотит озноб, а лицо все мокрое от пота, и, чтобы устоять на ногах, ему приходится крепко вцепиться в трость одной рукой и в стойку капельницы другой.
— Начинай… осмотр… Златовласка, — с трудом выдавливает он, отпуская стойку, чтобы стереть пот со лба, и его тут же шатает так, что он чуть не теряет равновесия и не срывает систему капельницы. Теперь Салливан встревожено смотрит больше на приглашенного специалиста, чем на своего больного, пока Чейз не начинает осмотр.
— Спасибо, что пришли, доктор Хаус, — говорит подошедший заведующий отделением Рэддерс, но слова застывают у него на губах, когда он видит, что руки у Хауса, когда тот собирается пальпировать поясничную область больного, трясутся так, что тот едва в силах с ними совладать и надеть резиновые перчатки. – Хаус?
— Это… — неразборчиво цедит Хаус, закончив и пытаясь стянуть перчатки, — не… не… жарко… черт…
Одна перчатка слезает, вторая рвется напополам, обдавая всех облачком талька. Салливан и ее начальник смотрят на Хауса с ужасом.
— Это… не пневмония… — наконец, выдает он, хватает у проходящей мимо медсестры пакет замороженной плазмы и прижимает его к горящему лбу.
Рэддерс подходит ближе, так чтобы его не слышали сестры, и тихо говорит:
— Хаус, да вы не в себе. Вы больны и не можете работать в таком состоянии – вы неадекватны. Лучше идите домой, пока я не попросил, чтобы вас вообще отстранили.
Хаус с трудом фокусирует на нем мутный взгляд воспаленных глаз.
— Знаешь… человек, до которого мне вообще нет дела, моей адекватности все же хватило, чтобы уловить тот факт, который тебе не дался – что это апостематозный пиелонефрит, и даже близко не похоже на пневмонию.
Он направляется к лифту, сунув пакет с плазмой в руки Салливан, и Чейз спешит за ним, потому что боится, что Хаус потеряет равновесие.
— Как тебе это нравится, Пейдж? – спрашивает Рэддерс.
— Может, он болен? Сейчас эпидемия гриппа.
— Болен?.. Черта с два. Ты его зрачки видела? Он обдолбан под самый край.
— Что будешь делать?
— По-хорошему надо сообщить в совет попечителей – он угробит кого-нибудь в таком состоянии. Врач работает под кайфом, а его отделение его покрывает, и мы теперь тоже – прелестно.
— Мне его жаль… — призналась Пейдж.
— Ладно, — вздохнул ее начальник. – Значит так и порешим. А пока пиши диагноз: «Апостематозный пиелонефрит» и проси готовить операционную.

— Войдите, — не отрываясь от бумаг, говорит в ответ на стук Уилсон, у него уходит пара секунд, чтобы поднять голову и понять, что пришла команда Хауса, но даже это кажется ему непростительной потерей времени. На столе стоят часы, отстукивающие убегающие секунды, и Уилсона периодически подмывает взять у Хауса трость и расколошматить их к чертовой матери, потому что иначе они доведут его до невроза.
Хаусовский выводок молчит, и Уилсон понимает, что они ждут, пока он посмотрит на них.
— Что-то случилось?
— Это по поводу Хауса, — начинает Чейз.
— Что он опять натворил? Опасная процедура? Хамство? Нарушение этики?
— Не в этом дело. У него проблемы. Он странно ведет себя, забывает, что случилось пару минут назад, временами он как будто в прострации, вообще не осознает что делает, и бывает опасен для самого себя.…
— И у него, похоже, жар, — вступает Форман, — его бьет озноб, выраженная слабость, и последние дни он кажется от одного запаха еды уже сбегает в туалет.
Уилсон в самом деле давно не видел Хауса за обедом. Собственно, они вообще мало видятся последнее время. На секунду его это напрягает, но гора работы перед ним снова ожесточает.
— Что вы хотите от меня?
— Вы должны ему помочь, — горячо говорит Кэмерон. – Вы – единственный кого он может послушать. Вы должны что-то сделать, вам он скажет, что с ним происходит. Мы пытались с ним поговорить, но на нас он не обращает внимания.
Уилсон трет шею, откинувшись в кресле, и спина протестующее ноет. Он открыл, было, рот, чтобы ответить, но тут звонит внутренний больничный телефон и извинившись жестом он берет трубку.
— Заведующий онкологическим отделением доктор Уилсон… Да, Ребекка… Да. Что?.. Уже два часа дня?.. Проклятье. Скажи, что я буду через пару минут… Да, спасибо.
С преувеличенной энергией он опускает трубку на аппарат и обессилено опускает руки на бумаги, заполонившие стол.
— Уилсон, вы должны вмешаться… — снова начинает Кэмерон, но тот обрывает ее.
— Значит, так: дел у меня по горло, а времени нет вообще, так что слушайте. На моем отделении сейчас один врач - в декрете, один - на больничном и один - в отпуске по уходу за больным. Остальные, кроме обычной нагрузки, заняты на проходящей конференции, так что я забрал всех оставшихся больных, всех студентов и всех ординаторов, а кроме того бумажную работу. Еще я представляю отчет совету попечителей, и от этого зависит, получите ли вы вообще зарплаты в следующем году. У меня нет времени, даже чтобы сказать вам, как я занят. И у меня нет сейчас ни сил, ни времени разбираться в странностях поведения Хауса. Он не четырехлетний малыш, а сорокалетний врач. И я не думаю, что нянчиться с этим «ребеночком» — это мой вечный долг. Хаус старше любого из вас, проклятье, он старше даже меня! И если у него проблемы, значит, раз в жизни ему придется разобраться с ними самому. А теперь извините, я и так опоздал на встречу с представителями фармакологических компаний.
С этими словами он встает и выходит из своего кабинета, оставляя гостей.

1. Рабочая часть некоторых медицинских инструментов, например, пинцетов, зажимов и прочих.

2. (лат.) Очень плохой о прогнозе на жизнь.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, NC-17, Слэш

---

не совсем Хилсон... а точнее чисто Хаус, но все равно стоит глянуть)

[RinShi]

@темы: Доктор Хаус, Фанвидео, Видео

---

Про это.

[Atex]

Название: Про это.
Автор: Атех.
Пэйринг: Хаус/Уилсон.
Рейтинг: PG-13.
Жанр: романс, но не факт.
Песня: AnimalJazz "Про это".
Продолжительность: 3:13.
От автора: Клип прошлогодний, но срок годности не истек еще

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанвидео, Слэш, PG-13

---

[Laura Grace]

покажите или опишите ваш любимый забавный хилсон-момент)
у меня например всякий раз улыбку вызывает

этот)

---

Майка Хаус и Уилсон

[Eiri.]

На принтдайерект появилась новая майка



Конечно, на ней не написано, чем Хаус с Уилсоном занимаются зимними вечерами, зато написано "Genius has side effects" (У гениальности есть побочные эффекты)
555 рублей без доставки, размеры S-L, хлопок.

На мой взгляд, самый что ни на есть Хилсон.

Пост согласован с модератором

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон

---

Было или Нет?)

[RinShi]

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанвидео

---

Я все еще надеюсь

[Александра Ойди]

на Хилсон.
А вы? )))

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанарт

---

Удаленная сцена из пилотного эпизода))

[Александра Ойди]

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Видео

---

Приятного прочтения!

[Fausthaus]

Название: Манипуляторы
Автор: Fausthaus
Фэндом: Доктор Хаус
Пейринг: хильсон
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Дисклаймер: персонажи принадлежат не мне
Предупреждение: POV Грэгори Хауса

Следует признать, что все чаще и чаще этот чертов госпиталь становится самым скучным местом в Нью-Джерси, в США, а может и в целом на планете. Хотя, если призадуматься, то можно прийти к выводу, что это место является самой скучной точкой в известной нам части Вселенной. В такие моменты как сейчас, когда мне скучно, а госпиталь переполнен всяческими больными с банальными диагнозами, сидеть в тоске и мечтать о просмотре глупого сериала про накрахмаленных врачей, по мнению окружающих, может только окончательно свихнувшийся человек. Впрочем, уже давно все, включая нашего незаменимого главврача, перестали даже думать, до какой степени сумасшествия я могу скатиться. Хотя мне изредка бывает жаль, что почти никому из них не приходит в голову поднапрячь умственные способности, разумеется при их наличии, и сообразить до какой степени безумия могу вынудить их дойти я, когда мне совершенно нечего делать, а уйти домой мне не позволяет светоч нашей больницы, непревзойденная в выборе декольтированных блузок, не так давно лично высказавшая все, что она думает обо мне, мисс Кадди.
В такие дни, когда нет ни одной интересной болезни, которая могла бы заставить меня заняться проверкой устойчивости нервной системы тех, кто по какой-то странной случайности называет себя «моей» командой, ни одного микроба, который поставил бы весь госпиталь с ног на голову, ни одного пациента, на котором можно было бы потренироваться в остроумии, мне невыносимо скучно. Особенно если и моя боль вдруг совершенно неожиданно берет тайм-аут и перестает меня отвлекать от собственного я, заставляя оглядеться вокруг.
Если поразмыслить, то скучать я сильно не люблю, это пустая трата моего времени, которое всегда можно потратить в баре, тотализаторе или играя в покер. Однако если так уж выходит, а Кадди при этом еще и отключает кабельное во всем госпитале, то надо заниматься этим делом по-королевски. Тем более, когда вокруг столько людей, которые только и напрашиваются на роль в спектакле, для постановки которого я всегда был непревзойденным режиссером.
Однако это не значит, что любой из окружающих меня болванов с явной недостачей мозговых извилин имеет право быть выбранным для развлечения моей скуки. Особи, не страдающие интеллектом, а таких в этом госпитале подавляющее большинство, как бы они не старались опровергнуть это мнение, могут только все испортить. Тем более главная роль навсегда занята самым лучшим актером в этой части света, нашим светилом от онкологии и вечно всем нужным доктором Джеймсом Уилсоном, оттенять которого могут лишь самые достойные.
Глава онкологического отделения во всех отношениях выдающаяся личность, даже когда ведет себя как идиот. Когда он улыбается, одна половина медсестер готова тут же выскочить за него замуж, наплевав на существование очередной миссис Уилсон, вторая половина медсестер и даже некоторых медбратьев готова за него перегрызть глотку любому, лишь бы их кумиру спокойнее и веселее жилось. Думаю, не стоит говорить, что первое место в этом списке навечно занято мною. Что касается пациентов, которые на него чуть ли не молятся, то некоторые из них живут дольше, чем им положено, даже если медицина ставит на них жирный крест, только потому что Уилсон всячески противится любым возможным доводам рассудка и здравого смысла, и старается, чтобы эти люди протянули подольше, даже если им самим такое не по силам.
Разумеется, очевиден вывод, что все вокруг Уилсона любят настолько же сильно, насколько мечтают, чтобы меня переехал ближайший каток для укладки асфальта. Только вот эти глупцы не понимают, что если меня расплющит под колесами любого средства для передвижения, даже если это будет каталка для инвалидов, от благости Уилсона не останется ни следа. Уже который год я делаю все, что от меня зависит, чтобы так и было. И могу констатировать с полной уверенностью, что и в этом я преуспел.
А еще могу точно сказать, что не всегда нужно верить нашему доброму доктору на слово, а уж считать его непорочным ангелом может только абсолютный тупица. Ведь Уилсон делает все, чтобы вокруг него знали и видели только то, что он позволит. Я не говорю, что он притворяется, что все эти люди, что лежат в его отделении, ему безразличны. Напротив, они так сильно влезают ему в мозг и сердце, когда еще живы, что когда умирают, причиняют настолько невыносимую боль, что я в такие моменты стараюсь быть рядом, лишь бы он не обвинял себя во всех грехах мира. Именно в это время он ведет себя как дурак, а я не могу ничего сделать. Хотя порой мои слова, неважно насмешка это или просто дурацкое замечание, вытаскивают его обратно. Но даже за это он никогда не скажет мне спасибо, не потому что считает подобное само собой разумеющимся, а потому что ненавидит, когда такое происходит у меня на глазах. А если вдруг он дает окружающим увидеть свою грусть, печаль или что-то подобное, то не следует придавать такому событию значения. Это означает только, что не настолько глубоко его трогает то, что происходит. Он никому, кроме меня, не позволяет видеть, насколько ему бывает плохо. И этому тоже научил его я, вернее заставил: никому не доверять, кроме меня. Никого не любить, кроме меня. Ни от кого не зависеть, кроме меня.
И мало кто знает другого Уилсона. Тогда, очень давно, еще в другой моей жизни, я сам не сразу заметил, что моим единственным другом постепенно становится человек, который, если чего-то захочет, может переплюнуть меня во всем, что касается манипулирования людьми, добиваясь нужного ему результата. Ведь даже помогая своим безнадежным пациентам, он умело манипулирует теми, от кого хоть в какой-то мере зависит изменение положения дел в его отделении. И никто не сумеет никогда сказать ему нет, потому что отказать Джеймсу Уилсону это все равно что сдвинуть планету с орбиты. Единственное, что может произойти в этом случае – все умрут, даже не поняв, что произошло.
Я никому никогда не признаюсь, что, несмотря на то, насколько зависим от меня Уилсон, я зависим от него намного сильнее. Я делаю все для того, чтобы он всегда был рядом, не чуждаясь никаких методов. Я могу заставить его сделать все что угодно для меня. Он сыграет со мной в любую игру, даже не спросив о правилах. Тем более я точно знаю, что это по большей части доставляет ему удовольствие. И это касается любого вопроса: обмана комиссии по трансплантации или разборок о цвете стен в комнате отдыха онкологического отделения, которые на прошлой неделе вдруг были выкрашены совсем в другой цвет нежели было записано в смете по ремонту. Но при этом он ничего не сказал о размере плазменного экрана и молча притащил мне свой обед в одну из пустых палат онкологии, пряча от разъяренной Кадди, получившей счет за обновление комнаты отдыха. Единственное, о чем действительно можно пожалеть, что экран пока не пригодился, потому что Кадди отключила-таки кабельные каналы и почему-то не только в онкологическом отделении.
- Хаус, - этот голос с легкой укоризной я так хотел услышать в последние одинокие часы, - тебе не надоело тут сидеть?
- А что, - я развернулся вместе с креслом, которое было удобнее в кабинете Уилсона, чем в моем, - у тебя есть идеи чем заняться?
- В общем, да, - Уилсон улыбнулся, вот за эту его улыбку я бы тоже кого-нибудь переехал хотя бы на мотоцикле, - я хотел предложить тебе уйти из госпиталя. Все равно тебе скучно, а наблюдать очередной творческий всплеск твоих гениальных мыслей и последующие события у меня сегодня не получится.
- Решил выгнать меня домой? - мир уже не казался таким скучным. - А что ты сказал Кадди?
- Ничего существенного, просто предположил, что если ты будешь продолжать здесь сидеть и дуться на весь мир, то сегодня плазменным экраном уже не обойдется.
- Что ж, Уилсон, - я поднялся, - поздравляю тебя с очередным успешным выступлением в роли матери Терезы. Тебе вообще идет такой образ.
- Иди отсюда, Хаус, - онколог открыл дверь и шутливо поклонился. – Кстати, - проговорил он, когда я проходил мимо, - я убедил Кадди, что нельзя лишать всю больницу, и особенно пациентов, развлечения из-за изначально неправильно рассчитанной сметы. Так что кабельное телевидение будет возвращено в полном объеме. И в первую очередь в мое отделение
Я взглянул на преувеличенно серьезное выражение на лице Уилсона и не смог ни улыбнуться. Через пару мгновений дверь его кабинета захлопнулась за мной. Что ж, разве я не говорил, что Джеймсу Уилсону никто не смеет отказать. Ну а меня подобное положение устраивает как никого другого. И я сделаю все, чтобы так и оставалось. Всегда.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, Слэш, PG-13

---

Historia Morbi [1]. Status praesens subjectivus. Закончен

[Createress]

Status praesens subjectivus
Автор: Createress
Бета: Remi.Influence ака Elinberg
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/ОМП, Хаус
Жанр: Drama
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [1]
Аннотация: Хаус узнает ранее не известные ему факты о лучшем друге. У Уилсона новый роман. А на диагностическое отделение поступает пациент, у которого по непонятной причине очень часто повторяются пневмонии.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Огромная благодарность Remi.Influence ака Elinberg за быструю и качественную работу.

Status praesens subjectivus (лат.) - в точном переводе "Субъективное состояние на настоящий момент", в истории болезни соответствует разделу "Жалобы больного"

Предупреждения: слэш, OOC, AU
Статус: Закончен

«Больной предъявляет жалобы на невозможность дышать».
Из студенческой истории болезни.

Глава 9

Вообще-то подчиненные к характеру и манерам Хауса привыкли, но, тем не менее, Кэмерон, положив перед боссом результаты анализов 27-го декабря, так поспешно убрала руку, будто боялась, что Хаус ее укусит.
— Иммунограмма не выявила никаких специфических изменений, а гематолог снял подозрения на лейкоз.
— И эта ниточка тоже оборвалась, — раздраженно констатировал Хаус, глядя на доску, где были перечислены выявленные симптомы, которые выглядели почти издевательски. Хаус прицельно запустил в доску мячиком, и тот предсказуемо отскочил в угол. Клиническая картина от этого яснее не стала, и идея, где же они что-то упустили, в гениальных мозгах не сверкнула. – Кэмерон, апорт. Еще идеи есть?
Все трое синхронно отвели взгляды и попытались слиться с окружающей обстановкой. Даже Форман, у которого обычно всегда находилась еще пара версий, причем строго противоположным тем, которые выдвигал его начальник, в этот раз предпочел сделать вид, что он тут вообще не причем.
— Поразительно, — ядовито пробормотал Хаус, якобы обращаясь сам к себе. – Три дрессированные мартышки с дипломами врачей не могут даже разобраться с банальной пневмонией.
— Так ведь и от четвертой мартышки, которая работает врачом двадцать лет, толку не больше, — заметил Форман.
— Ты уволен. И вы, двое, тоже, — сказал Хаус, поднимаясь со стула, опершись на трость.

Уилсон, пытавшийся разобраться с документами, накопившимися в отделении всего-то за пару дней отсутствия заведующего, только вздохнул, когда в его кабинет, вместе с холодным воздухом, ворвался Хаус, нараспашку открыв балконную дверь.
— Эти рождественские гномики так ничего и не придумали по поводу того мужика с пневмонией, — пожаловался он, падая в кресло.
— А у меня ощущение, что, как только я исчезаю из больницы больше чем на двенадцать часов, все мои подчиненные начинают половину данных класть не мне на стол, а в шредер. А рождественские гномики стараются, чтобы даже обрывков не оставалось. Если я когда-нибудь воспользуюсь настоящим рождественским отпуском в десять дней, то, выйдя на работу, на своем отделении не найду уже ни больных, ни врачей… Какого черта ты ешь шоколадного Санта-Клауса с моего стола? – поднял, наконец, глаза Уилсон.
— Он был твой?
— Ну, вообще-то нет, он был твой. Тейлз передал мне его рядом с буфетом в холле для моего супруга. Тейлз – это твой священник с пневмонией, на случай, если ты забыл.
— Какого хрена он делал в буфете?
— Его перевели на общебольничный режим. Ходил себе за йогуртом, очевидно.
— Ты даже сегодня не опоздал на работу? – заметил Хаус и закатил глаза, когда Уилсон нахмурился. – Я тебя умоляю, Уилсон — я прекрасно знаю, что когда ты приезжаешь впритык к началу рабочего дня, то обходишься кофе из автомата, а если заранее, то спускаешься в буфет. Не очень-то хорошо характеризует твоего актера то, что он позволяет тебе вылезти из постели так рано, что ты успеваешь на работу заранее.
— У Виктора съемки начались в пять утра – я успел еще поспать после того, как он уехал.
— У меня к тебе ненавязчивый вопрос… Так, просто к слову. Когда ты его уже бросишь?
— Почему он тебя так раздражает? – с деланным любопытством поинтересовался Уилсон. Он был уверен, что Хаусу не нужны особые причины.
— Как ты вообще уживаешься с этим «Наш Иисус лучше твоего Иисуса»?
— Он не из Юты1. А я не фанатик, и даже мицвот не соблюдаю. Виктор, кстати, тоже вполне адекватен. Откуда столько нетерпимости, Хаус?
— Одна мысль о том, что в двадцать первом веке люди еще верят в креационизм, наполняет меня желанием попросить «Разрушителей легенд» заняться этим в одном из следующих выпусков.
— У религии много других задач, Хаус, — пожал плечами Мистер Терпимость, и Хаус, еще раз оценив, как на Уилсоне смотрится новый галстук, снова напомнил себе взять что-нибудь не отстирывающееся сегодня в столовой. – Она поддерживает людей в трудных ситуациях… не говоря уже о том, как она снижает количество абортов, тяжких преступлений и самоубийств… Разумеется, не стоит становиться… Хаус? – оборвал сам себя Уилсон, потому что его друг встал и поспешно захромал к выходу.
— Пока, Джимми-бой, — пробормотал рассеянно Хаус, — увидимся в обед. Купи мне томатного супа.
Уилсон улыбнулся, поняв, что Хауса опять осенило, и вернулся к своим бумагам. Если диагносту удастся разгадать, в чем дело с преподобным Тейлзом, Уилсон, так и быть, в самом деле, купит ему обед. Хотя раньше он за Хаусом любви к томатному супу не замечал…

Чейз вздрогнул и чуть не выронил чашку из рук, когда Хаус со всего размаху шарахнул дверью об стенку, пнув ее тростью.
— У Тейлза давнее истощение с выраженным дефицитом веса? – с порога вопросил диагност.
— Да, но он перенес несколько…
— Он лечился в центре психоневрологической помощи? – перебил его Хаус, обводя симптомы в кружок на доске.
— Да, но причем…
— И он ест только жидкую и полужидкую пищу, несмотря на то, что зубы у него в порядке? – Хаус, уже даже не слушая ответа, перечертил доску еще парой линий. – Вы снова взяты на работу. Чейз, пошел делать эзофагоскопию. Форман, закажи эзофагометрию. Кэмерон, договорись о рентгене с контрастированием и принеси мой мячик.
— Эзофагоскопия? Хаус, но какое отношение…
— У него стеноз пищевода и пневмония из-за аспирации пищевых масс. А теперь брысь!
*
Через шесть часов Хаус, расслабленно развалившись в кресле, увлеченно нажимал кнопки на гейм-бое, а остальная команда занимала свои места за столом. Уилсон, без галстука и с пятном от томатного супа на рубашке, стоял рядом с кофеваркой.
— Ты был прав. У него стеноз пищевода высокой степени. Поразительно, что ему вообще удавалось еще хоть что-то глотать, — сообщила Кэмерон.
— Ну и, конечно, шел обратный заброс пищевых масс — они попадали в легкие, и развивалась пневмония, — добавил Форман.
— Еще нет всех нужных данных, но, похоже, что стеноз развился…
— … из-за рубца после химического ожога, — закончил за Чейза Хаус. – Ставлю пять к одному, что он лежал в центре психоневрологической помощи не из-за депрессии, а из-за попытки самоубийства. Он выпил кислоту или щелочь после смерти жены. Выжил, конечно, а из-за ожога очень медленно, но сформировался рубцовый стеноз.
— Я только не понимаю одного… — глядя на Хауса сказала Кэмерон. — Все эти изменения формировались постепенно, и он не мог их не замечать… Он не мог не отмечать изжогу, жжение за грудиной, боль и затруднения глотания, рвоту, в конце концов! Почему он не предъявлял никаких жалоб на эту симптоматику? Он вообще ни на что не жаловался со стороны пищеварительной системы. Он что, не понимал, что происходит?
— Он лгал вам, — пожал плечами Хаус. – Все пациенты вам всегда будут лгать, почему священник должен оставаться в меньшинстве? Хирурги готовы его взять на операцию?
— Просят подождать еще немного, когда он окончательно оправится от пневмонии, так что его прооперируют через месяц.
Хаус поднял ладонь, показывая, что это его уже не волнует. Форман, Чейз и Кэмерон, переглянувшись, вышли из комнаты. Через пару минут Хаус поднял голову от гейм-боя и посмотрел на Уилсона.
— Ну, а ты что тут делаешь?
— Смотрю за работой профессионального диагноста, — улыбнулся Уилсон. – Отлично сделанной работой, надо сказать. Хотя за галстук я тебя еще убью.
— Свободен, Джимми-бой.
— Хочешь, чтобы я ушел?
— Вовсе нет, — после паузы тихо ответил Хаус, не глядя на друга, — останься, если хочешь.
— Хочу, — сказал на это Уилсон, садясь в соседнее кресло. – Тут хотя бы не надо разбираться с бумажками… И сестры боятся меня искать у тебя.
— Посидим где-нибудь после работы? – предложил Хаус после долгого спокойного молчания в пустом кабинете, освещенном только светом из окна. – Можешь покормить меня суши.
— Не сегодня. Я обещал Виктору вернуться пораньше – ему надо что-то со мной обсудить.
— А ну да… конечно… — пробормотал Хаус в ответ, по-прежнему не поднимая глаз.

~~~
1 "Наш Иисус лучше твоего Иисуса" - это неофициальный девиз штата Юты, где сильны мормонские течения.

Глава 10

Глава 10.
Джеймс в соседней комнате вот уже минут десять решал по телефону финансовые вопросы с одним из попечителей больницы, предупредив, что если Хаус ему помешает, то останется без зарплаты на следующий год. Так как такое в планы Хауса не входило, а Уилсон, похоже, не шутил, то Грег ему не мешал, но уже отчаялся развлечься чем-то в сверх аккуратной квартире Виктора. Сам хозяин квартиры, внимательно читавший распечатки текста не отреагировал даже, когда Хаус проверял, сколько хрустальных рюмок можно построить в пирамиду.
— Я, возможно, не такой хороший жонглер, как думаю, — заметил, наконец, диагност.
— А это не мой хрусталь, так что на здоровье. Я слышал от Джеймса про того священника – чем дело кончилось? Ему сделали операцию?
— Не знаю. Я не интересуюсь судьбами пациентов после того, как ставлю им диагноз.
— Тебе даже не любопытно? Поразительно.
— У меня есть и другие развлечения в жизни. Не все ищут хобби в Библии.
— О, нет-нет, я на это не куплюсь, — поднял ладони Виктор. – Ты можешь дискутировать на схоластические темы столь долго, сколько тебя это забавляет, а мне нужно учить текст.
— Как ты прилежен… — язвительно отметил Хаус, ставя на пирамиду еще одну рюмку.
— А ты думал, меня берут сниматься только за красивые глаза? – Виктор поднял голову от текста.
— Нет, я думал, тебя берут сниматься, потому что ты спишь с режиссерами, — парировал Хаус.
Актер все же отложил распечатки в сторону.
— Тебе звонили из шестидесятых: просили вернуть их одежду и сказали, что небритость добавляет мужчине минимум десять лет, а ты уже не можешь себе это позволить. Будем продолжать в том же духе?
— Почему нет? Слушаю тебя и понимаю, почему актеров запрещали хоронить на кладбищах.
— Смешно. За что ты так ненавидишь меня, Хаус? Дело ведь в Джеймсе, да? Проблема в том, что я – мужчина? Или именно я настолько не подхожу ему по твоему мнению?
— Ты ему подходишь… Ты вообще всем подошел бы…
В этот момент у Виктора зазвонил телефон, и он поднял трубку, сделав извиняющийся жест.
— Привет, очень рад тебя слышать! Как дела?.. О, замечательно, я просто счастлив за тебя!.. Ты в Джерси?.. О, я, к сожалению, за рулем сейчас, записать твой номер не смогу… Увидеться? Конечно, я с удовольствием с тобой пообедаю, скажем, в ближайший…
Не договорив, он захлопнул крышку мобильного телефона и отключил его.
— И я въехал в тоннель, — заключил он, а поймав саркастический взгляд Хауса, пояснил, — Этот мужик – жутко занудный подонок и, кроме того, еще и нацист, судя по всему.
Хаус понимающе кивнул, оставляя, наконец, пирамиду в покое. Он вытащил таблетку викодина из пузырька, подбросил ее и поймал ртом, проглотил, и через паузу заговорил снова.
— Вот за это я тебя и ненавижу. Ты идеально любезен с тем, кого считаешь подонком, празднуешь Хануку, будучи методистом, и будучи методистом же не пьешь алкоголь, потому что соблюдаешь запрет, но без угрызений совести нарушаешь другие, более важные, ты заказываешь рыбу, потому что ее хочет Джимми, хотя собирался есть мясо.
— Да, я не думаю, что из каждой мелочи стоит идти на конфликт, что в этом плохого?
— Ничего. Люди это любят. Я даже уверен, что и этот подонок-нацист скажет о тебе, что ты приятный человек. О тебе все так говорят. Ты так стараешься, чтобы никто не сказал о тебе ничего дурного, что лжешь уже на автомате, просто из желания говорить ложь. Ты сделал это и профессией, и стилем жизни…
— Хаус, я знаю о твоей позиции: вытащить правду, которую пытаются скрыть, и ткнуть ее всем в нос. Да, Уилсон действительно много говорит о тебе, и нет, во время секса он повторяет мое имя. Позиция достойная, что и говорить, но, к сожалению, травмоопасная и, определенно, не располагающая к тебе окружающих. Она хороша всем, кроме одного – ты, в итоге, всегда остаешься в одиночестве. Возможно, живи мы в идеальном обществе, это было бы не так, но … черт, да ни с одним дураком в таком случае разговаривать нельзя! Придется ему в глаза говорить, что он дурак.
— А зачем вообще говорить с дураками? – меланхолично поинтересовался Хаус.
Виктор несколько секунд внимательно смотрел на него, будто не веря своим ушам, а потом, поднял руки, показывая, что сдается.

— Почему ты снова ищешь квартиру? – спросил Хаус, глотая пиво в баре, нахально украшенном уродливыми сердечками в честь дня святого Валентина. – Не делай такие глаза, Уилсон, у тебя в машине валяется сегодняшняя газета, а на странице с недвижимостью маркером выделены объявления. Тебя, наконец, достало проживание с мольеровским Филинтом?
— Виктор уезжает. Съемки подходят к концу. Он мне это сказал еще на Рождество.
— Сочувствую, — без намека на искренность ответил Хаус. – Сколько ты должен ему алиментов?
— Это не развод, Хаус.
— Как скажешь. Ты – профессионал. Вообще-то это похоже на развод…
— Это не развод! Мы изначально знали, что у нас только несколько месяцев.
— К чему было все это затевать?
— Будь это идеальный мир, мы бы все встречали одного единственного человека раз и навсегда. К сожалению, это не так. Если не удается получить идеал, то большинство из нас, Грег, удовлетворяются другими вариантами. Это называется компромисс. Глянь в словаре дома.
— Даже смотреть не хочу. Но могу глянуть, не найдется ли для тебя место на кушетке, если хочешь.
— Спасибо, — тепло поблагодарил Уилсон, — но не стоит. Я себя и так чувствую кочевником – мне пора, наконец, найти себе нормальное жилье.
— Чем моя квартира не нормальна?
— Под нормальным жильем, я подразумеваю то, где мне не будут вырубать горячую воду в душе, не станут воровать завтрак, подпускать крыс в постель и закрывать унитаз прозрачной пленкой.
— У тебя слишком большие запросы, Джимми-бой. Как ты уже заметил, это – не идеальный мир.
Уилсон неопределенно пожал плечами, и разговор прекратился.
Это действительно не идеальный мир, думает Хаус. В идеальном мире можно было бы ходить без трости, жить без боли, там викодин не добивал бы его печень, Уилсон определенно принадлежал бы только ему, а никаких его любовников не существовало бы в природе.

Вечером, когда Джеймс, от которого слегка пахло алкоголем, вернулся, наконец, с его похода с Хаусом в бар, Виктор все же спросил:
— Как ты вообще его терпишь?
— Вот и ты задался этим вопросом, — улыбнулся Уилсон. – Ну, я не знаю, что тебе ответить… Мне интересно с ним, он умен, он бывает бескорыстен так, как бывают бескорыстны только гении и творцы… Для него быть врачом – это не профессия и не стиль жизни, а устройство мозга. Он готов на все, чтобы разгадать очередную загадку. Когда он полон вдохновения от музыки ли, или очередной загадки, он потрясающий… В нем поразительная энергия, и каждый раз меня захватывает его энтузиазмом. Мне нравится его чувство юмора, хоть оно и довольно ядовитое… Пока он не доведет меня до белого каленья, я обожаю его ребяческие выходки: и когда он спорит просто из желания спорить, и когда сопротивляется рутине – пусть даже своими мятыми футболками, которые одевает на работу вместо халата. Он все время стимулирует меня — своим ли безжалостным юмором на работе или своей ли саморазрушающей нетерпимостью к любым правилам в жизни. И я чувствую, что мне его близость не позволяет погрязнуть в монотонности, заставляет все время искать какие-то новые подходы, решения… Ну, и в конечном итоге, мне просто всегда лучше с ним, чем без него… Хотя иногда я его убить готов. Он – enfant terrible, порой просто невыносим, словно трудный подросток, но я люблю его еще и за то, что остается полон этого мальчишества в сорок с лишним, и я знаю, что он останется таким столько, сколько ему вообще отпущено. Ну, и кроме того… когда с ним очень тяжело, я напоминаю себе, что он испытывает боль… все время… каждую минуту, каждую секунду… Я не считаю, что это индульгенция, и что он может творить все, что ему заблагорассудится, прикрываясь этим, но я всегда, всегда сострадаю ему… и мне легко прощать и принимать его… снова…
— Да ты по уши влюблен в него, Джеймс… — негромко произнес в ответ Виктор.
Уилсон посмотрел на него немного растерянно, как будто вообще успел забыть о его существовании.
— Эта реплика сразу сделала беседу очень неловкой.
— Мои съемки заканчиваются через пару дней, и я уеду через неделю – мы с тобой уже можем обсудить все, что угодно. Я думаю, что знаю, почему Хаус меня ненавидит…
— Ему не нужны причины. Хаус любит ненавидеть людей.
— «Мизантроп» Мольера, знаю, читал. Я думаю, тут все банальнее – это ревность.
— Ревность? Виктор, ты – потрясающий, но ты не во вкусе Хауса, — заметил осторожно Уилсон. Его собеседник несколько раздраженно вздохнул.
— Он, дорогой, ревнует и не меня. Джеймс, ты бы видел его взгляд, когда он смотрит на тебя… И если ты веришь, что я хоть немного разбираюсь в людях, то это не только платоническая ревность.
Уилсон долго смотрел в пространство, а потом покачал головой.
— Знаю, — коротко отозвался он, наконец.
— Ты… ты что? – пораженно спросил Виктор.
— Что тебя так удивляет? Я знаком с Хаусом двенадцать лет, да я понял это еще раньше его самого.
— И… как давно?
— Лет шесть.
— Господи… а ты?
— Чуть дольше… почти также.
Виктор какое-то время молчал, нервным и, на взгляд Уилсона, чересчур драматическим жестом потирая кончиками пальцев лоб.
— Почему я чувствую себя таким идиотом? – риторически вопросил он, наконец. – И вы до сих пор не объяснились, ребята?
— Хаус никогда не сделает первого шага – в наших отношениях доминанта все равно я, сколько бы он ни наслаждался собственной крутизной, а я этого не хочу.
— Почему?
— Сначала он был со Стейси… а потом был… Короче, в любви всегда больше опасностей, чем в дружбе, а я не настолько безрассуден.
— И все эти годы ты просто молчал? И он тоже? Неудивительно, что между вами искры летят… Да это круче любого сериала…
— Да уж, — тихо подтвердил Уилсон, глядя в пустоту, — сериалам до этого далеко…

Глава 11

Глава 11
У многих врачей весьма избирательная память на больных – они их не узнают вне привычного антуража. Как только врач вспоминает, на какой койке от входа лежал больной, он сразу вспоминает и диагноз, и историю болезни, и осложнения, и даже номер горшка. Однако, видя своего прежнего больного в нормальной одежде, а не в больничной рубашке, не подключенным к аппаратам и вне больничных стен, очень немногие из них могут толком вспомнить его.
Но какой отвратительной ни была бы память большинства врачей, у Хауса она отличалась особой вдохновенностью. В сущности, он всегда подчеркивал, что забывает больных в тот момент, когда им выставлен верный диагноз.
Однако не так много людей в белом пасторском воротничке могли поздороваться с ним и Уилсоном в больничном холле полным умиления замечанием, о том, «какая они прекрасная пара», поэтому преподобного Тейлза, прооперированного несколько недель назад, он узнал сразу.
Очевидно, слуховой аппарат священник исправить так и не удосужился. Возможно, решил Хаус, так преподобному было легче выслушивать исповеди и отпускать после этого грехи. Ему самому точно было бы.
— И не стыдно вам было обманывать врачей, преподобный?! – громко поинтересовался с насмешкой Хаус у Тейлза, игнорируя укоризненный взгляд Уилсона. – Ложь, между прочим, страшный грех!
— Я не мог сказать, что пытался сделать… Это был грех куда более страшный… Я поддался унынию. Я забыл, как прекрасна жизнь… всегда прекрасна, какой бы она ни была... жить, просто жить, это такое великое счастье!..
Хаус произнес что-то вроде «Ну да. Конечно», однако, сарказм на повышенных тонах передать было не так просто, и Тейлз только радостно закивал с согласной улыбкой.
— Вам очень повезло, что вы есть друг у друга… но, возможно, именно это вам и позволит понять, что я почувствовал, когда моя жена умерла…
Хаус представил на пару мгновений, на что бы это было похоже — узнать, что Уилсон мертв, и это было страшно.
— Так, — пробормотал Уилсон между тем, наклонившись к священнику поближе, — это зашло слишком далеко. МЫ НЕ СОСТОИМ В БРАКЕ!
На них тут же обернулись все в холле, и Джеймс нервно потер шею, осознав, что привлек всеобщее внимание. Тейлз смотрел на него совершенно растерянно.
— Но… но… — бормотал он, переводя взгляд с одного на другого. – Но это неправильно… Вы не должны жить в грехе. Вы должны пожениться. Нельзя жить в грехе…
Уилсон с беспомощной улыбкой опустил руки, в то время как освободившийся хирург, наконец, пригласил все еще возмущенно-ошеломленного священника на консультацию.
— Я сдаюсь, Хаус. Я надеюсь, ты не против, что он считает нас парой?
— Вовсе нет. Мне жаль, что он только считает парой, — бездумно отозвался тот и тут же спохватился, поймав взгляд Уилсона. – Мне бы не помешали алименты, Джимми.
— Не сомневаюсь, но сегодня тебе придется обойтись даже без бесплатной кормежки, потому что я уезжаю проводить Виктора и вернусь на работу только вечером.

Уилсон застал Виктора чуть ли не в последний момент, когда все чемоданы и сумки были давно уложены, а их хозяин бесцельно бродил из угла в угол квартиры, явно не зная, чем себя занять в ожидании такси.
— Джеймс! Я уже думал, что ты не приедешь!
— Разве я мог не попрощаться?
Когда они разорвали поцелуй, Уилсон пробормотал, погладив Виктора по щеке:
— Я буду скучать.
— Ты можешь поехать со мной. Я уверен, квалифицированный онколог без проблем найдет себе работу.
Уилсон улыбнулся и покачал головой.
— Нет. Я должен остаться здесь.
— Знаю. Просто я должен был тебе это предложить, иначе жалел бы потом, понимаешь?
— Конечно. Мне стоит просить тебя остаться?
— Нет. На самом деле у нас все равно ничего не вышло бы, Джеймс. Ты отличный человек, добрый, ласковый, отзывчивый, умный… Но тебе кругом не хватает драматизма… Большинство мужчин вообще-то эмоциональные встряски не любят – они себя чувствуют неуютно, а ты наоборот от них подзаряжаешься. А я достаточно устаю от такого на работе, чтобы дома хотеть больше всего на свете спокойствия. Ты бы заскучал. Ты – классический «серый кардинал», тебе не нравится самому участвовать в каких-то безумствах, но нравится быть в зоне их действия, направлять, ограничивать, поощрять… И я понял, почему ты трижды в разводе – видишь ли, большинство людей чувствуют и не любят, когда ими манипулируют…
— Возможно… хотя Хауса вот по-моему развлекает, когда мне удается обвести его вокруг пальца.
— Охотно верю. В общем, лучшее, что мы можем сделать, это расстаться друзьями и быть благодарными за чудесное время вместе.
— Согласен, — подтвердил Уилсон, осторожно прижимая Виктора к себе, — мне отвезти тебя в аэропорт?
— Нет, — ответил тот, легко отстраняясь и глядя на часы. – Мое такси приехало.
*
В кабинете Уилсона было неожиданно темно, когда Хаус туда зашел. Уилсон сидел за столом, на котором горела лампа, уткнувшись в какие-то документы.
— Давай, Уилсон, заканчивай, ты обещал покормить меня ужином.
— Не обещал, — покачал головой тот.
— Ладно, не обещал, — легко согласился Хаус. – Давай, заканчивай, я есть хочу.
— Подожди, мне надо дочитать протокол вскрытия – я не присутствовал, потому что ездил попрощаться с Виктором.
— Он уехал? Надеюсь, снег не помешает его отлету. Надеюсь — из альтруистических чувств.
— Ты не знаешь, что такое альтруистические чувства по определению.
— Эй, я могу выключить режим «язвительный засранец» минут на пятнадцать. Ты расстроен?
— Нет. Это были хорошие полгода. А теперь помолчи пару минут, если хочешь, чтобы я закончил побыстрее.
Минут через десять Уилсон наконец отложил протокол.
— Пойдем. Куда ты хочешь?
— Суши? Все равно ты платишь.
— Ну, кто бы сомневался… — отозвался Уилсон, застегивая кожаную папку.
— Уилсон… что ты нашел в том парне? Кроме смазливой мордашки?
— Режим уже включился снова, так что я, пожалуй, воздержусь от ответа.
— Брось, теперь-то ты можешь сказать. Не похоже, чтобы он нуждался в непреходящем сочувствии, но он был таким же тихим, ровным и спокойным, как и все твои прочие… кого я знал. Ты снова вытаскиваешь неподходящий тебе вариант независимо от пола.
— Судя по твоей собственной личной жизни, твой опыт и рассуждения даже бесплатного ужина не заслуживают.
— У меня не такая провальная личная жизнь.
— Потому, что у тебя ее вообще нет.
— У меня есть личная жизнь, — раздраженно заметил Хаус, неосознанно отбивая тростью об пол какой-то мотив.
— Да, полагаю, у тебя есть моя личная жизнь, подробностями которой ты и наслаждаешься.
— Уилсон, — после паузы спросил вдруг Хаус, вдохнув поглубже, словно перед прыжком в воду, — а если бы, чисто гипотетически, я был бы по этой части… ты бы захотел встречаться со мной?
У Уилсона перехватило дыхание, и в голове заплясало сто мыслей разом. Он понял сразу же и безо всяких пояснений, что хотя этот вопрос оформлен как шутливый, задает его Хаус всерьез и отвечать тоже надо всерьез, но как будто шутливо. Более того, невероятно, что Хаус вообще решился даже на такую косвенную попытку. И Уилсон, намеренно не глядя на друга, чтобы не видеть его лица, ответил чистую правду.
— Хаус, даже если бы мы с тобой остались последними выжившими людьми на планете, я бы и тогда не захотел с тобой никаких других отношений, кроме дружеских, — он сделал паузу, а потом, посмотрев на Хауса, сказал уже ложь. – Дело не в тебе.
Хаус, очевидно, успел справиться со своей реакцией, как Уилсон и рассчитывал, давая ему паузу, и выглядел спокойным, разве что рука его сжимала трость слишком сильно.
— Да, похоже, я не котируюсь в гей-среде, — заметил он, тяжело вставая с кресла, и все мышцы ноги тут же взорвались болью, заставив поморщиться и полезть в карман за таблетками. – Ну что, пойдем, наконец, или я тут спокойно скончаюсь от голода?

Конец 1ой части.

запись создана: 30.06.2010 в 00:16

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, Слэш, PG-13

---

Historia Morbi [1]. Status praesens subjectivus. Глава 8.

[Createress]

Status praesens subjectivus
Автор: Createress
Бета: Remi.Influence ака Elinberg
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/ОМП, Хаус
Жанр: Drama
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [1]
Аннотация: Хаус узнает ранее не известные ему факты о лучшем друге. У Уилсона новый роман. А на диагностическое отделение поступает пациент, у которого по непонятной причине очень часто повторяются пневмонии.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Огромная благодарность Remi.Influence ака Elinberg за быструю и качественную работу.

Status praesens subjectivus (лат.) - в точном переводе "Субъективное состояние на настоящий момент", в истории болезни соответствует разделу "Жалобы больного"

Предупреждения: слэш, OOC, AU
Статус: Не закончен

«Больной предъявляет жалобы на невозможность дышать».
Из студенческой истории болезни.

Глава 8

Глава 8

Уилсон аккуратно прилепил на оконное стекло украшение, имитирующее витраж с очень ярким и до непристойности довольным собой Санта-Клаусом.
— Что еще осталось? – спросил он у развешивающего игрушки Виктора.
— Вроде ничего, спасибо. Для меня это много значит.
— Ты действительно никого не собираешься приглашать? – еще раз на всякий случай осведомился Уилсон, проверив, как себя чувствует в духовке гусь.
— Я же говорил, у меня нет здесь друзей. Наша съемочная группа празднует в каком-то клубе, но, на мой взгляд, это не то, что позволяет проникнуться духом Рождества. Да и вообще — я не очень люблю такие развлечения. Ну, то есть, я обычно хожу на вечеринки, когда мне надо присматривать новую работу. Не смотри так удивленно, Джеймс, если актер хочет быть востребованным — ему надо быть компанейским. Ты не собираешься пригласить Хауса? – сменил тему Виктор, садясь на диван рядом с Уилсоном.
— Хауса? Лишний подарок тебе от него получить не удастся, не рассчитывай.
— Я не против, наоборот, мне это поможет не впасть в грех стяжательства.
— Он будет весь вечер язвить и пытаться попеременно достать то тебя, то меня… Ты думаешь, что это поможет тебе проникнуться духом Рождества?
— Ну, я смогу поучиться смирению и укрощению гордыни… А гордыня – смертный грех. Пригласи его, Джеймс, — тихо повторил он, приподнимая голову с плеча Уилсона. – Подумай, каково встречать Рождество в одиночестве…
— Он, скорее всего, напьется и закажет проститутку… Правда, они, говорят, в Рождество берут по тройному тарифу, так что… — Уилсон помолчал, невольно представляя Рождество с викодином вместо гуся и крысой вместо гостей… Он давно говорил себе, что обычно у Хауса все не так трагично, как подбрасывает ему его жалостливое воображение, но только это ни к чему не приводило. Временами, правда, у Хауса все бывало намного хуже, чем Уилсон даже рисковал себе вообразить. – Хорошо, я ему позвоню.
Хаус ответил по домашнему телефону после двух минут равнодушных гудков в трубке, в течение которых Уилсон размышлял, означает ли это молчание, что Хаус не догадывается, кто звонит, или что он как раз догадывается. Наконец, знакомый голос хмуро отозвался:
— Городской морг слушает.
— Счастливого Рождества, доктор Морг, — поприветствовал его Джеймс, включаясь в игру. Виктор снова поднял голову с его плеча и посмотрел на Уилсона с удивлением. Мужчина приложил палец к его губам, призывая помолчать.
— Уилсон… зачем ты звонишь в морг? Нет, ну я, конечно, понимаю, что твой актер развратил тебя, правоверного еврея, духом Рождества, но не настолько же…
— Хаус, — бесцеремонно перебил его Уилсон, успевший в свое время выяснить, что его друг может говорить на заданную тему, какой бы степенью абсурдности она ни отличалась, бесконечно долго, — какие у тебя планы на это Рождество? Если нет ничего серьезнее, чем накачаться под завязку выписанным мной викодином в сочетании с виски, что, если мне не изменяет память, противопоказано, и в компании крысы, то приезжай к нам.
— Не могу, проститутка должна прийти через десять минут, – ответил Хаус, удерживая трубку плечом и подливая Стиву в поилку виски, и тут же сам понял, что ответил неправдоподобно быстро. К сожалению, Уилсон это тоже заметил.
— Я думаю, что она променяла тебя на другой такой же правдивый заказ от полтергейста или лепрекона.
— Скажи ему, — громким шепотом сообщил Виктор, — что мне презентовали ящик коньяка двадцатилетней выдержки, который я не могу пить. Если приедет – может забрать в качестве подарка от доброго Санты.
— Хаус…
— Я слышал. Ну, если проститутка не придет, то возможно…

Хаус позвонил в дверь через два часа и с порога сунул в руки открывшему Виктору клетку с крысой.
— Крыса, Хаус? – риторически вопросил Уилсон, поднимая брови. – Мы ждали щедрых подарков, но это уже чересчур.
— Не мог же я оставить Стива встречать Рождество в одиночестве? А что, если он умрет от какой-нибудь чумной палочки? Кто будет держать его за лапу перед самым концом и нашептывать ему слова утешения, как не дядя Джимми? Ах, прости, я не подумал, — обратился он к Виктору, — ты же, наверное, боишься мышек?
— Шутишь? Я их обожаю. У меня жила крыса. Потом умерла… может, и от чумной палочки…
— Нет, если ты — не восставший из мертвых труп, — отверг эту идею Хаус, пока Виктор нес клетку к журнальному столику.
— Только на мой журнал не ставь, — крикнул ему вдогонку Уилсон. — И, кстати, официально заявляю, что отказываюсь поддерживать ободряющими словами дух умирающей крысы! Я терпеть не могу эту тварь, ты же знаешь, Хаус.
— Знаю, конечно, не забыл же я про это… — пробормотал тот.

На удивление Хауса, квартира не стала выглядеть более жилой, даже украшенная к Рождеству. Обычно вся эта мишура и блестящие игрушки постепенно начинают носить отпечаток личности хозяина, но тут было такое ощущение, что все украшения купили в одном дизайнерском магазине разом.
На удивление Уилсона, большую часть времени Хаус вел себя вполне мирно – то ли Рождество на него такое влияние оказало, то ли запеченный гусь. Он знал, что команде диагноста так и не удалось найти разгадку происходящего с Тейлзом, и понимал, что Хаус должен быть этим раздражен. Неудач персональный гений Принстон Плейнсборо не терпел.
Однако, тот свое раздражение демонстрировал неожиданно умеренно, хотя обычно Хаус не проявлял склонности злиться молча. Единственное осложнение наступило, когда Виктор потратил полчаса на то, чтобы причесаться перед тем, как сесть за стол.
— Аллилуйя, — мрачно сообщил Хаус, когда тот, наконец, пришел. – Ты не побил только рекорд Уилсона, торчащего в ванной со своим феном по сорок пять минут каждое утро
— На самом деле, — пожал плечами Виктор, — к каждому своему появлению на людях в этом году я готовился тридцать семь лет. В следующем году получится, что я готовился тридцать восемь.
— Ну, тогда, по сравнению с тобой, Уилсон просто метеор.
— Цени. И, кстати, на самом деле я на своей внешности вовсе не помешан.
— Когда ты приходишь куда-то, то твой первый вопрос — это: «Где здесь зеркало?». Для справки: Уилсон – болтун.
— Я торгую своей внешностью так же, как ты — своими знаниями. Мне тридцать семь, а я играю парня, который младше меня на все десять лет. Более того, мне придется играть ребят-плэйбоев «около тридцати», пока я не стану достаточно старым, чтобы перейти к ролям шестидесятилетних почтенных отцов семейств. Если бы мы жили в идеальном мире телевидения, то в нем существовали бы роли сорокалетних небритых врачей-мизантропов в сериалах прайм-тайма, но – увы.
— Да кто бы стал смотреть такую муру? – пробормотал Хаус, разливая напитки.
— Ну, нет – такое я бы посмотрел, — рассмеялся Уилсон, поднимая бокал. – Хотя, боюсь, я был бы в меньшинстве.
— Среди нормальных людей без комплекса «спаси и пожалей ближнего», несомненно, был бы, Джимми-бой.
Виктор отпил из своего бокала и тут же закашлялся, давясь и силясь что-то сказать. Так и не произнеся ни слова, он вскочил и бросился в ванную. Уилсон обреченно посмотрел на его бокал с яблочным соком.
— Там виски, да? – спросил он Хауса, даже не ожидая ответа. – Придурок…
Последнее он пробормотал с тяжелым вздохом, уже направляясь следом за своим любовником. Вернулись они через несколько минут. Виктор был, под ровным загаром из солярия, очень бледен, и челка прилипла к мокрому лбу. Хаус подумал, что того рвало.
— Вот это было не смешно, — сообщил мужчина, садясь на место.
— Как посмотреть, — меланхолично возразил Хаус. – На мой взгляд – очень смешно. С удовольствием гляну на такой класс актерского мастерства еще разок. Думаешь, Бога заинтересовала эта пантомима «два пальца в рот»?
— Тебя так веселят мои ограничения?
— Ты спишь с мужиком, — хмыкнул он, — после такого на остальное, я полагаю, можно забить без особого ущерба.
— Если Господь создал меня таким…
— Он и алкоголь создал – где яблоки, там и сидр, а только с пьяных глаз может померещиться, что с тобой разговаривает змей.
— Это совсем другое…
— Вот то, что я все время слышу от тех безумных мамаш, кто не может использовать презервативы, потому что это противоречит их религиозным убеждениям, но считают нормальным держать впроголодь и без надзора с десяток ребятишек, похожих на беженцев из беднейшей Африки. Религия всегда на редкость непоследовательна, а, в конечном итоге, в основе всех стигмат лежит заражение некротизирующим стафилококком.
— Значит, надо понять, что Он хочет донести до нас, посылая кому-то некротизирующего стафилококка. Не следует требовать от религии того, что она не обязана тебе давать. Делать людей счастливыми и вести к гармонии – это не ее задача. Задача религии – научить тебя переносить несчастье. По возможности, достойно. Преодолевать страх, душевную боль, физическое страдание, черпая силы в ней, а не в наркотиках…
— А не включить ли нам телевизор, раз уж я свой тоже перевез сюда? – перебил поспешно Уилсон, решив, что эта дискуссия зашла слишком далеко, несмотря на то, что ему нравилось смотреть, как они подбирают аргументы – один из религиозного чувства, а второй — просто из желания поспорить.
*
Хаус получил в подарок свой коньяк, но и для Уилсона от Виктора нашелся презент — галстук, правда, завернутый в газетную бумагу вместо упаковки
— Я знаю, что тебе не положено праздновать – но так ты можешь считать, что это не рождественский подарок.
— Тебе не стоило, — слабо возразил Уилсон.
Галстук был такой уныло-элегантной раскраски, что у Хауса будто разом заныли все зубы. Он мысленно поставил себе отметку не забыть проследить, при ближайшем удобном случае, чтобы на этот галстук вылился кетчуп.
Спать Хаус остался на кушетке, потому что отпустить его подшофе вести машину Уилсон, тоже слегка опьяневший, отказался наотрез. На журнальном столике рядом с кушеткой обосновался Стив в клетке и пузырек с викодином.

— Ну что ж, — заметил Уилсон, забираясь в постель в спальне, ожидая Виктора, — если ты смог при этом при всем проникнуться духом Рождества, то я тебе завидую.
— Зато меня первый раз тошнило на рождественской вечеринке… Хоть будет, что рассказать, — не согласился тот.
Уилсон, возбужденный от алкоголя, потянул его к себе, увлеченно целуя шею и скользя раскрытыми ладонями по обнаженному телу, ощущая, как гладкая кожа под прикосновениями наливается жаром.
— Джеймс, Джеймс… — беззвучным шепотом позвал его Виктор, судорожно стискивая его за плечи, когда Уилсон повалил его на постель и перекатился сверху, — Хаус за стенкой спит…
— Хаус? – слегка задыхаясь, переспросил Уилсон, наблюдая, как любовник выгибается под ним, прикусывая нижнюю губу. – Хаус – взрослый мальчик и догадывается, чем люди занимаются в одной постели, так что тише…
С последним словом, произнесенным страстным шепотом, он прихватил губами шею Виктора, и тот дернулся всем телом, пытаясь одновременно и уйти от поцелуя, и подставится еще больше. Его всего било крупной дрожью, когда он запустил пальцы в темные волосы Уилсона, ласково перебирая пряди и прижимая его еще крепче к себе.
— Смотри, наставишь мне синяков – гримеры тебя убьют…
— Я аккуратно, — прошептал ему Уилсон, скользя ладонью по плоскому животу и ниже, а потом замер, резко подняв голову. Виктор под ним тоже затих, прислушиваясь.
— Что за чертовщина? – пробормотал Уилсон. — С улицы?
— Нет… это телевизор, — заключил Виктор. Уилсон обреченно вздохнул.
— Я попрошу его, чтобы уменьшил громкость? – предложил он устало.
— Да уж пожалуйста!
Джеймс, накинув халат, вышел в соседнюю комнату, где Хаус щелкал пультом со скоростью одно нажатие в секунду. Девушку, одетую в бикини и колпак Санты, рассказывающую о погоде, сменила жуткого вида женщина-волонтер, спасающая хорька из мусорного бака.
— Хаус, мы, конечно, спать не собираемся, но все же сделай потише.
Хаус посмотрел на него каким-то странным долгим взглядом и молча уменьшил громкость, снова уставившись в мигающий экран. От такой покорности Уилсону даже стало как-то не по себе. Когда речь шла о Хаусе – покорность обычно была плохим знаком.
Хаус проигнорировал пожелание спокойной ночи перед тем, как Уилсон ушел назад в спальню, и выключил телевизор вовсе. Глядя в потолок, освещаемый вспышками разноцветной гирлянды, обвивающей окно, он внимательно вслушивался в темноту, ловя приглушенные, еле слышные стоны и неповторимый узнаваемый звук ритма. Заодно он гадал, действительно ли они там занимаются сексом или это его воображение так издевается над ним. Хаус не очень-то доверял своим гениальным мозгам в таких вопросах.
А еще он пытался представить, каков Уилсон в постели. И это тоже был очень плохой признак.
А еще он думал, что этот профессиональный козел-болтолог, похоже, был прав, приписывая Хаусу склонность к мазохизму. Потому что согласиться лежать на кушетке в чужой квартире и слушать, как человек, который тебе небезразличен, занимается любовью с другим, можно только из мазохизма высшего пошиба.
*
Хаус ненавидит ярлыки. От взгляда на ряд банок, на каждой из которых написано «Крупа» или «Мука» у него начинается острый приступ идиосинкразии, потому что весь его деятельный ум, занятый поисками разнообразия, протестует против того, чтобы крупа всегда лежала в одной и той же банке. Еще больше Хаус ненавидит ярлыки, которые вешают на людей. То есть, он щедро развешивает их сам, но, в глубине души, понимает, что даже Чейз заслуживает более сложного определения нежели «Правильный блондинчик». Уилсону за столько лет знакомства он вообще подобрать ярлыка не сумел. Фигурально выражаясь, у Джеймса их целая стопка, где есть и «Я — самый правильный зануда во всем Джерси», и «Авантюрный друг безумного гения», и «Манипулятор, который подтасовывает правила игры», и «Тот единственный, кто заставляет Хауса улыбаться», и, это самое печальное, просто «Тот единственный для Хауса».
И вот в этом последнем ярлыке действительно все: начиная от искры какой-то настоящей связи/сопричастности с первого взгляда, через желание разделить все, включая даже обед, принесенный на одного, до того, что Хаусу временами жарко и горячо, просто от присутствия Уилсона рядом, и холодно, когда его нет.
Он говорит, что они друзья, и это чистая правда. Они – друзья, и, похоже, этого ничто уже не в силах изменить. Кроме того факта, что Хаусу хочется временами прикосновений, объятий, поцелуев, близости, близости совсем не дружеской.
И временами он ловит себя на том, что он смотрит на Уилсона слишком внимательно, что знает о нем слишком много, и представляет его в такие моменты, в какие обычно положено представлять голую Анжелину Джоли.
И, на самом деле, Хаус уже даже не помнит, когда же эти времена начались.
Определенно, еще при Стейси, и Хаус уверен, что, не случись тогда этого инфаркта, они с ней уже все равно долго не протянули бы. Он испытывал влечение, потребность, одержимость, как ни назови, к Уилсону, и отнюдь не был доволен этим фактом. А для Хауса самого не было секретом, что он предпочитает срывать недовольство на том, кто ближе всего.
Потом был инфаркт, и на долгое время он вообще отсек у Хауса вместе с частью мышц бедра все желания.
Потом Уилсон был женат, и Хаус ненавидел его жену. На самом деле он ненавидел всех его жен и любовниц. Как теперь выяснилось — любовников тоже.
Потом… потом было что-то еще, но неизменным оставалось главное и самое важное, из-за чего влечение Хауса никогда не выливалось ни в сознательно анализируемое и подавляемое чувство, ни в попытку добиться желаемого – Уилсон был абсолютным и непререкаемым натуралом. Именно поэтому Хаус не позволял своему чувству стать осознаваемым желанием – в его жизни и так достаточно вещей, которые он страстно желает и никогда не сможет получить, просто потому что это невозможно. Черт, да одного желания свободно ходить или прожить пару суток без боли вполне достаточно. К этому совсем незачем прибавлять страстную любовь к человеку неподходящей ориентации.
Правда вот, выяснилось, что ориентация у Уилсона вполне себе подходящая… Достаточно подходящая, чтобы завалить смазливого актера, например.
О своей ориентации Хаус не задумывался. Ориентация – это тоже ярлык, а любым попыткам навесить ярлык на себя он яростно сопротивляется, включая даже ярлык «Врач» с его атрибутикой в виде белого халата и опрятного внешнего вида.
Его сексуальный опыт с мужчиной ограничивается связью с соседом по комнате в колледже, которая даже названия, которое использует Уилсон — «интрижка» — не заслуживала. Для того парня это была лишняя тренировка для оттачивания навыков. Для Грега – вопиюще сомнительный (и от этого очень притягательный) эксперимент. Эксперимент закончился не такими провальными результатами, как можно было ожидать, учитывая, почему он вообще пошел на это, — знанием, что минет делать не так сложно и так не противно, а получать от мужчины не хуже, если не лучше, чем от женщины, и единственным настоящим перепихом в машине, который, несмотря на то, что Грег был здорово накурен, а, может, благодаря этому, вспоминался довольно приятным, хотя и смутным.
Само собой, его небольшой опыт не стал бы проблемой, зайди они с Уилсоном достаточно далеко. У Уилсона с лихвой хватило бы опыта на них обоих. Почему-то думать об этом даже не было унизительно. Гораздо хуже, что этот опыт подразумевал, какое количество людей Джеймс сначала пустил в свою постель и свое сердце, в сердце обязательно — Хаус знает: Джимми импотент, если в сексе нет влюбленности – а потом перевел в добрых знакомых, с которыми поддерживает мирно-безразличные отношения.
Этого Хаус позволить не может. Никогда не мог.
И он не верит, что сможет удержать Уилсона. Он вообще не верит, что кого-то можно удержать. Люди всегда уходят. Вопрос только в том, насколько это больно.
В данном, конкретном случае Хаус предпочел бы потерять мышцы и на второй ноге тоже.
*
Очевидно, дар Уилсона служить Хаусу универсальным снотворным не изменял ему вне зависимости от обстановки, потому что в разгар своих невеселых размышлений Хаус провалился в глубокий сон и проснулся неожиданно от шума хлопнувшей двери ванной и включенного в гостиной света, когда вошел полностью одетый Виктор.
— Сколько времени? — сонно пробормотал Хаус, с трудом отрывая растрепанную голову от подушки и щурясь на яркий свет.
— Четыре утра. Я собираюсь в церковь к окончанию службы. Джеймс от этого освобожден, ты не хочешь пойти со мной?
На это Хаус спросонья даже достаточно убийственную реплику придумать не смог и просто рухнул навзничь на постель, притворившись, по примеру опоссумов, трупом.
И опять он успешно умудрился заснуть второй раз еще до того, как боль успела вгрызться в ногу и заставить глотать таблетки в тщетной попытке ее унять.
Второй раз он проснулся от того, что Виктор легко трясет его за плечо.
— Какого черта? Я уже намекнул, что не собираюсь в церковь!
— А я тебя и не зову – я только что оттуда, сейчас уже пять утра. Я хотел сказать, что мне следовало догадаться, что ты не пойдешь, и не стоило тебя будить.
— Ты будишь меня в пять, чтобы извиниться за то, что разбудил в четыре?
— Нет. Я бужу тебя в пять, потому что слышал, что людям, страдающим болями, трудно заснуть, — ответил ему Виктор, задумчиво взял баночку викодина со столика, потряс ее так, что таблетки загремели, и поставил назад. – Чуть не забыл… спасибо за вчерашний виски в моем соке. Очень смешно было. Доброго тебе утра, Хаус.
С этими словами он развернулся и скрылся за дверью спальни.
Хаус обреченно закрыл глаза, чувствуя, как мышцы скрутило и вся нога горит, словно в настоящем огне. Боль была такой жгучей, что он несколько раз провел ногтями по бедру, пытаясь хоть как-то ее перебить… выцарапать ее из собственного тела, но это было абсолютно бесполезно. Хаус протянул руку, взял викодин, вытряхнул себе пару таблеток на ладонь и закинул в рот. Проглотив, он закрыл глаза, ожидая, пока викодин подействует хоть немного. Лежать неподвижно было нестерпимо, хотелось крутиться, вертеться, двигаться, чтобы хоть как-то уйти от боли, но от каждого движения она становилась только сильнее.
Из спальни, кажется, послышался стон.
Похоже, Уилсона Виктор тоже решил разбудить в пять утра.
Хотя для того пробуждение, несомненно, оказалось намного приятней.

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, Слэш, PG-13

---

[Laura Grace]

Хочется обсудить такой вопрос.
Часто приходится слышать о недостатке адекватности у слэшеров, замечания, что, мол, при желании слэш везде можно найти, даже там, где его нет. И что если отвлечься от своего воспаленного фанатского воображения и посмотреть на отношения Хауса и Уилсона, то окажется, что они друзья всё-таки.
Согласны ли вы с тем, что в "Хаусе" это как раз вполне реальная вещь?
Допустим, сезон 2, серия 7.
Пациент, глядя на Хауса и Уилсона делает предположение, что они вместе.
Уилсон: Мы... Не...
Хаус: Он себя ненавидит!
То есть, Уилсона такое предположение шокирует, Хауса нет. И таких примеров ещё очень много можно привести.

@темы: Слэш

---

Historia Morbi [1]. Status praesens subjectivus. Глава 7.

[Createress]

Status praesens subjectivus
Автор: Createress
Бета: Remi.Influence ака Elinberg
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/ОМП, Хаус
Жанр: Drama
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [1]
Аннотация: Хаус узнает ранее не известные ему факты о лучшем друге. У Уилсона новый роман. А на диагностическое отделение поступает пациент, у которого по непонятной причине очень часто повторяются пневмонии.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Огромная благодарность Remi.Influence ака Elinberg за быструю и качественную работу.

Status praesens subjectivus (лат.) - в точном переводе "Субъективное состояние на настоящий момент", в истории болезни соответствует разделу "Жалобы больного"

Предупреждения: слэш, OOC, AU
Статус: Не закончен

«Больной предъявляет жалобы на невозможность дышать».
Из студенческой истории болезни.

Глава 6

Глава 6.

- У нас есть пациент! – радостно сообщила Кэмерон, примерно, за неделю до Рождества. – Его перевели из пульмонологии.
- Они не могут найти, где у него легкие? Пусть попробуют поискать в грудной клетке, довольно часто они где-нибудь там, - меланхолично отозвался Хаус, не открывая глаз.
- Очень смешно. У него фебрильная температура, слабый сухой кашель, сильная интоксикация, одышка, выраженная слабость…
- У него пневмония, - перебил ее Хаус, тренируясь в заочной диагностике. – Отправь его восвояси, а я пока схожу к Кадди - скажу, чтобы она выгнала всех наших уважаемых некомпетентных козлов из пульмонологии, которые не в состоянии сами диагностировать воспаление легких.
- Они его диагностировали, - возразил Чейз. – Просто преподобный Тейлз….
- Он священник? – открыл-таки глаза его начальник. – Исключено. Я не вынесу священника в пределах досягаемости за неделю до Рождества: с меня и так хватит всех этих ангелочков, церковных хоров и служб. Отправь его лечиться чудесами Господними.
- Где же ваш рождественский дух, Хаус? – заинтриговано спросил Форман. – В супермаркете Санта-Клаус не дал вам посидеть у него на коленях?
- Нет, он мне сказал, что это место ты у него застолбил еще в том году – так рвался уверить его, что ты – хороший мальчик. Попроси у него немного медицинских способностей в этом году, раз на прошлое Рождество их все раздали другим.
- Заканчивайте пререкаться. Преподобный Тейлз поступает в пульмонологию с нижнедолевой пневмонией восьмой раз за последние полтора года, и они не знают, в чем причина.
- Конечно, не знают, Чейз, - пожал плечами Хаус. – Мы же уже решили, что они - некомпетентные козлы. Наверняка ваш милый священник поимел какого-нибудь мальчишку из церковного хора и поимел от него ВИЧ-инфекцию. Кэмерон, отправь кровь в лабораторию. Форман, подними прошлые госпитализации – возможно, он уже получает где-то лечение от ВИЧ. Чейз, осмотри пациента. Будешь щупать его - не забудь попросить отпустить тебе грехи за привычку брать по тридцать сребреников.
- Ну, вам-то разрешать пальпировать священника вообще нельзя – у вас вся кожа с ладоней слезет.
- Я, в отличие от некоторых, не люблю лапать мужиков, так что переживу. Пошли.

Уилсону с утра судьба преподнесла череду самых неприятных сюрпризов для врача, заботливо припрятав их в историях болезни. Лучше не стало ни одному пациенту, а некоторым стало значительно хуже. Поэтому он был даже рад отвлечься, когда через балконную дверь к нему ворвался Хаус.
- Мне подсунули пациента, - пожаловался диагност с порога.
- Какой ужас, можно подумать, что ты – врач! Что говорит полиция?
- Он священник!
- У меня есть один знакомый врач-диагност, который однажды в лекции объяснял студентам, что любой человек, даже наркоман, имеет право на дифференциальный диагноз.
- Я предпочел бы наркомана.
- Не сомневаюсь, - сухо ответил Уилсон. Настроение снова упало.
- Тебе сегодня так идет к глазам этот красный галстук – прямо тон в тон, кстати, выпиши мне еще викодина, Джимми, - на одном дыхании выпалил Хаус.
- Я выписывал тебе рецепт только что, куда делись все твои таблетки?
- Сам удивляюсь… Думаю, может, Чейз у меня ворует?
- Хаус.
- Ответ по абсурдности соответствует вопросу, Уилсон! Ну, давай, выпиши таблеток – мне и так приходится работать в Хануку.
- Ханука – рабочие дни, - возразил онколог.
- Празднуешь в этом году?
- Да.
- И Виктор тоже?
- Да.
- Ему нравится?
- Да.
- А тебе с ним весело?
- Да.
- Ты кончаешь с ним?
- Хаус!
- Извини, просто решил проверить, не заело ли тебя на слове «Да». К сожалению, нет, а то я у тебя еще раз рецепт попросил бы.
- Мне работать надо, - сообщил Уилсон. Настроение испортилось окончательно.
- Выпиши мне рецепт, и я испарюсь на пару часов – в обед можешь оплатить мне еду.
- Меня не будет на обеде, я уезжаю на семинар в…
- Да-да-да, это очень интересно. Рецепт, Джимми-бой.
Неохотно Уилсон взял свой блокнот и заполнил очередной бланк.
- Это на следующие две недели, Хаус, раньше можешь ко мне и не приходить.
Джеймс постарался, чтобы это прозвучало строго, но Хаус-то его, конечно, проигнорировал. Он вообще всегда все игнорировал насчет своей жизни, пока не становилось слишком поздно.
Уилсон глянул на свой блокнот и подумал: а не стало ли уже слишком поздно?

Хаус оглядел свою персональную детсадовскую группу.
- Какие результаты, мои дорогие энцефалопаты1? – ласково спросил он, снимая колпачок с маркера.
- У Тейлза нет увеличения лимфоузлов, нет отделяемого при кашле, нет дистантных хрипов…
- Нет хвоста, нет рогов, нет каблуков, нет пирсинга короля Альберта… - перебил Чейза Хаус. – Мы так и до завтра не закончим. Попробуй поработать чайной ложкой серого вещества, которая прячется под золотыми волосами, и скажи что-нибудь, от чего есть толк.
- Сухой кашель, выпот в плевральную полость справа на уровне угла лопатки, выслушиваются средне- и мелкопузырчатые хрипы, больной истощен…
- Конечно, он истощен, - отозвался Хаус, записав клиническую картину на доску. - У него восьмая пневмония. Есть что-нибудь, что мне не мог бы сказать любой случайный человек без медицинского образования?
- Пришел ответ из лаборатории. У него нет ВИЧ, - вместо Чейза ответила Кэмерон.
- Очень печально. Для нас, конечно, не для него. Хотя я не знаю точно, чем модно болеть в среде священников. Итак, какие соображения роятся в ваших пустых головах?
- Это может быть рак легких, - предположил Форман.
- И снова мы аплодируем нашему Капитану Очевидность. Где его томограмма? Дети мои, если вы будете бегать ко мне по каждому пустяковому случаю, прежде чем что-то сделать, то так и останетесь на уровне развития дождевых червей.
- Будем просить консультации доктора Уилсона? – спросил Чейз.
- Если тебе так хочется хоть одним глазом глянуть на Уилсона – можешь пригласить его на свидание, Златовласка. Возможно, он и согласится – Джимми у нас жалостливый.
- Может быть, Уилсон сумеет вытащить из Тейлза анамнез прошлых заболеваний, - неохотно заметил Форман.
- Ты ничего не узнал? За каким чертом ты тут числишься в штате?
- Он неконтактен…
- Значит, я хочу, чтобы ты его анамнез выяснил под пытками! Будет возмущаться – напомни про инквизицию, - велел Хаус на прощание, направляясь к Уилсону.
- Мне нужно, чтобы ты осмотрел священника, - без предисловий сообщил Хаус онкологу.
- На моем отделении полно других квалифицированных врачей, - слабо попробовал возразить Уилсон, поднимаясь из-за стола и выходя в коридор, пока Хаус, сетуя на «обленившихся онкологов», придерживал ему дверь.
- Ну, у меня есть знакомый диагност, бегающий от пациентов, как от пожара, - задумчиво рассуждал идущий Уилсон, придерживая Хауса за локоть, чтобы было легче подстроиться под неровный, размашистый шаг друга. – Это любопытно, потому что я уверен - он тратит гораздо больше энергии, чем если бы просто сидел рядом с пациентом и игнорировал бы его, прокручивая у себя в голове любимые мультики, как он делает, когда я пытаюсь наставить его на путь истинный. Это любопытно еще и потому, что я трачу столько времени на эти попытки, что, по идее, он должен был уже успеть посмотреть все серии, включая вставочные эпизоды, воскресные повторы и дочерние ответвления. Есть два варианта: либо он крутит в своих гениально-безумных мозгах кроме мультиков еще и доклады Гринписа - ибо они бесконечны - либо он самостоятельно додумывает продолжения. Если верен последний вариант, то Дафни и Вилма теперь обе -обладательницы четвертого размера и дрессируют Скуби-Ду топлесс…
Хаус тихо рассмеялся, представив себе такую картину, и в этот момент понял, что Уилсон завел его в палату.
- Какого черта? – возмутился диагност, высвобождая руку.
- Прости, Хаус, каюсь, я состоял в сговоре с Кадди по заманиванию тебя к твоему пациенту. Правда, если тебе от этого будет легче, - тихо сказал он, приблизившись к Хаусу почти вплотную, - мне не стыдно.
Форман, стоявший рядом с постелью старого священника, внимательно наблюдавшего за этой сценой, наклонился к пациенту и громко сказал:
- Это ваш лечащий врач – доктор Хаус и доктор Уилсон, его друг.
Специализацию Уилсона обычно старались озвучивать перед пациентами только по необходимости.
- Очень рад вас видеть, доктор, и вашего супруга тоже, - не слишком внятно ответил священник с доброй улыбкой на бледном лице, приветливо кивая опешившим на мгновенье врачам.
- ДРУГА! – закричал Форман на ухо Тейлзу.
Тот улыбнулся еще радостнее и закивал еще быстрее.
- Да-да, и супруга.
- Он абсолютно глухой, и у него сломался слуховой аппарат, - обычным голосом сказал Форман, передавая историю болезни Милтона Тейлза, 70 лет, Уилсону. – Удачи.
- Я на нем не женат! – громко сообщил онколог, указывая на Хауса.
- Ну, конечно, не жена, - подтвердил Тейлз. – Я абсолютно уверен, что вы равны в вашей паре, ибо равенство – это залог и ключ к любому удачному браку, сохранению нежности и любви, приятию и…
- Я надеюсь, ты не возражаешь, если я оставлю тебя разбираться с этим убеждением? – спросил Уилсон у Хауса. – Потому что я не могу потратить остаток рабочего дня на объяснения по поводу семейных уз.
- О, я уверен, что Хаус будет в восторге, что хоть так сможет примерить на себя статус женатого человека, - шелковым голосом заметил Форман.
- Так, я не хотел грешить в преддверии Светлого Рождества, но это перебор – Форман, пошел обыскивать келью пациента, - заявил Хаус, и на этот раз тому показалось, что, против обыкновения, его шеф и вправду раздражен, а не просто наслаждается собственным сарказмом.
Форман ушел. Тейлз по-прежнему что-то рассказывал о любви, преданности, верности с доброй улыбкой очень старого человека, частично уже достигшего нирваны. Уилсон, участливо кивая, помог ему сесть, наклонив вперед, спустил больничную рубашку с невероятно худого тела пациента и начал простукивать грудную клетку. Тейлз напоминал обтянутый плотной кожей скелет - такое даже Хаусу редко приходилось видеть, и перкуссия давала такие четкие звуки, что просто хоть на учебные кассеты записывай. Однако, Хаус-то поймал себя на том, что не столько слушает перкуссию, сколько смотрит на красивые гладкие руки Уилсона, выглядящие особенно ухоженными, загорелыми и здоровыми при таком контрасте. И, как это ни было ужасно, какой-то неправильный жар все-таки прокатился по коже при мысли о том, что еще могут делать такие чуткие руки врача. Хаус плотнее оперся на трость, надеясь перенести как-нибудь вес тела с ноющей ноги и недоумевая, почему он вообще остался в палате. Но уйти все равно не смог. Уилсон закончил, попрощался улыбкой с пациентом и, скользящими ласкающими движениями смазывая руки антисептиком, сказал Хаусу:
- Ну, так я не услышал ничего, что свидетельствовало бы об опухоли, но, конечно, следует сделать МРТ – мне не нравится его истощение. Дай мне потом посмотреть результаты.
- О’кей. Иди, Джимми-бой, свободен. Я еще поговорю с пациентом.
- Ты не заболел? Ладно, до встречи.
Уилсон ушел, а Хаус тяжело дохромал до кресла и сел.
- У вас очаровательный супруг, - сообщил ему Тейлз. – Вы наверняка очень счастливы.
Очень хорошо, что старенькому священнику не удалось расслышать, что именно Хаус произнес в ответ на это.

~~~
1 - Энцефалопатия (от греч. enképhalos - головной мозг и pathos - страдание, болезнь), собирательный термин, обозначающий органическое поражение головного мозга невоспалительного характера.

Глава 7

Глава 7.
Хаус с удовольствием пользовался своей репутацией гениального и непонятого безумца, когда ему нужно было прикрыть перед другими, что он и сам себе не в состоянии объяснить смысла своих действий. Например, как сейчас, когда он не просто согласился заехать за Уилсоном к его… актеру, но и поднялся на пятый этаж в квартиру - это с его-то любовью к лестницам. Дверь ему открыл Виктор, одновременно жестом приглашая войти.
- Джеймс звонил сказать, что задерживается. Проходи. Чай, кофе? У Джеймса, кажется, пиво было в холодильнике…
- А он в курсе, что в кинотеатрах есть такие любопытные штучки, которые называют расписанием сеансов? – вопросил Хаус риторически. – Это, конечно, диктатура, но они оправдывают их позорное существование тем, что зрителям якобы надо заранее знать, во сколько приходить на просмотр.
- Я уверен, что он успеет. Джеймс задержался в больнице…
- О, спасибо, что просветил, а я-то решил, что он после работы на часок-другой обычно заглядывает в клуб садо-мазо.
- … Он сказал, что получил какие-то важные результаты, но я не очень разобрался. Я не силен в медицинских терминах, - продолжил Виктор, оставляя последнюю реплику Хауса без внимания.
- Это неудивительно. О чем вы с Уилсоном вообще умудряетесь разговаривать, кроме секса? Ты пересказываешь ему серии Бивиса и Батхеда?
- Не мог бы, даже если бы захотел – у меня нет телевизора.
- Ты читаешь ему познавательные куски из Библии по вечерам, чтобы развлечь? Или, чтобы помочь ему с умирающими пациентами, подбираешь отходные молитвы?
- Ну, возможно у него есть с кем посоветоваться насчет своих пациентов на работе, а дома ему хочется видеть спокойствие и симпатичную мордашку? – усмехнулся Виктор, ставя перед Хаусом принесенную из кухни бутылку пива и высокий бокал.
- А еще какой-нибудь прок от тебя, кроме как для украшения интерьера есть? – безучастно поинтересовался Хаус, отпивая пиво из горла.
- О, да, - с медленной улыбкой подтвердил тот, - есть. Очень большой… прок.
- Амиши отказываются тискаться на заднем ряду кинотеатра? Иначе логичнее было бы, если бы он звал в кино тебя.
- Ты думаешь, он позвал тебя, чтобы потискаться в романтическом сумраке кинотеатра? – рассмеялся Виктор. – Есть еще что-нибудь, что мне надо знать о вас, ребята?
- Ревнуешь?
- К тебе? О, нет. Кроме того, я не люблю Хичкока – это нездоровое зрелище.
- Это говорит актер сериала, в котором 300 серий выясняется, от кого главная героиня понесла ребенка в первой? При том, что большую часть времени она не помнит, ни кто это был, ни что родила ребенка, ни своего имени, ни того, что этот сюжет повторяли уже раз пятьсот.
- А это мне говорит человек, который смотрит эти сериалы? Мне-то за это деньги платят.
- Я же говорил, что разницы между актером и хастлером нет.
- Ты в таких препинаниях сам от себя не устаешь, Хаус? В любом случае, я – пас.
- Ну, насчет этого я и не сомневался. То, что ты – пассив, видно сразу, - рассеянно съязвил Хаус, оценивающе разглядывая гостиную, выдержанную в едином сверхминималистичном стиле, где не было места никаким признакам жилого помещения. В целом, возможно, она смотрелась бы и неплохо, если бы не было ощущения, что обстановка целиком сошла со страниц какого-то каталога мебели. Правда, Уилсон наверняка смотрится здесь… органично. Он выглядит органично в любом окружении.
Уилсон открыл дверь своим ключом и с порога начал извиняться за опоздание. Извинялся он перед Хаусом, а смотрел на своего любовника, что раздражало невероятно.
- Я получил томограмму твоего пациента с пневмонией…
- Джеймс, - попросил Виктор мягко, - прошу, не перед моим ужином. Поговорите по дороге, пожалуйста.
- Да, прости, нам в самом деле пора. Жаль, что ты не можешь пойти, - заметил он, осторожно целуя Виктора на прощание в щеку, пока Хаус изображал рвотный позыв.
- О, да, Хичкок – гений, - подтвердил Лидз, с удовольствием подставляясь под поцелуй, - но мне на натурные съемки к трем часам ночи, и надо немного поспать.

- Он ненавидит Хичкока, - сообщил Хаус, когда они сели в его машину.
- Знаю. Так вот, насчет твоего пациента – никаких новообразований у него в легких не обнаружено - я только что посмотрел томограмму. Возможно, истощение вызвано затяжными, часто повторяющимися пневмониями. Никаких других данных за онкологию нет. Короче, я считаю, что тут нет рака легких.
- Жаль, я надеялся, что это все же будет рак, и мне удастся спихнуть этого священника тебе, а самому спокойно отдохнуть в Рождество.
- А мне отдыхать в Рождество не нужно?
- Ты – еврей, тебе этот праздник не положен, - рассеянно откликнулся Хаус, останавливая машину на красный свет. Рядом встало ярко-синее спортивное шевроле. Хаус ни на секунду не отрывал взгляд от светофора, готовый в любой момент стартовать.
- Не будет ничего страшного, если тот проедет перекресток первым, - заметил Уилсон.
- Ты вообще меня не знаешь? Нет, такого позора я не переживу… - сообщил Хаус, вдавливая в пол педаль газа в ту же секунду, как сменился свет. Машина проскочила перекресток со скоростью всех пятидесяти с лишним миль в час, оставив посрамленного водителя ярко-синего шевроле далеко позади. Уилсон невозмутимо уперся коленом в переднюю панель, чтобы обезопасить себя от внезапного торможения.
- Я праздную Рождество в этом году, - после непродолжительного молчания сообщил он.
- Ты празднуешь? Или это твой Виктор хочет поводить рождественский хоровод вокруг трупа хвойного дерева? – уточнил Хаус, не отрывая взгляда от дороги.
- Это честно. В конце концов, он праздновал Хануку со мной. Я не такой уж ортодокс…
- Нет, это он - ортодоксальный методист, празднующий Хануку.
- Да, - согласился Уилсон, - Виктор – покладистый человек.
- Оно и видно, - ядовито заметил Хаус, паркуя машину у кинотеатра.
*
Утром за день до Рождества Хаус пришел на работу в отвратительном настроении. Разумеется, большинство людей, знакомых с Хаусом лишь поверхностно, наверняка сказали бы, что он всегда находится в отвратительном настроении, но те, кому приходилось работать и общаться с ним близко, знали, что ворчание гениального диагноста не идет ни в какое сравнение с теми моментами, когда Хаус по-настоящему зол.
- Уилсон имеет наглость опровергать онкологию – что еще мы можем предложить, мои дорогие рабы? Ты, - несколько предсказуемо указал Хаус в сторону Чейза.
- Может быть, рецидивирующая тромбоэмболия легочной артерии? – почти наугад отозвался тот.
- Златовласка, мы с тобой сто раз обсуждали: прежде чем говорить – думай или заменяй это действие аналогичным для одноклеточных. Что это за тромбоэмболия, которая не дает изменений на эхокардиографии?
- Возможно, ранние стадии, - возразила Кэмерон, мужественно перетягивая огонь на себя.
- Настолько ранние, что не видны на эхо, но достаточно развитые, чтобы раз за разом в течение полутора лет выдавать клиническую картину развернутой пневмонии? Видит бог, по сравнению с вами амебы – нобелевские лауреаты. Вы понимаете, до чего вы меня довели? Я начал говорить о боге! Форман, что интересного в доме нашего священника?
- Я вчера все осмотрел, но ничего, что можно было бы связать с пневмониями, не нашел. Вас вряд ли заинтересуют фотографии пятнадцатилетней давности мистера и миссис Тейлз на книжной полке. Его жена давно умерла – дом крошечный, но очень чистый, и никаких признаков грибков или асбестовой пыли, или чего-то подобного, так что это не аспергиллез и не пневмокониоз. Никаких химикатов в разорванных пакетах, никакой бытовой химии с нарушением условий хранения. В холодильнике между бутылками с питьевым йогуртом, фруктовым пюре и банками паштета затесался просроченный вареный шпинат, но это неудивительно, учитывая, что хозяин опять лежит в больнице…
- Я узнал, что ему приходилось лечиться в «Джерсийском центре психоневрологической помощи» после смерти жены, - заметил Чейз.
- Ага, и его легкие до сих пор скорбят. Лучше вообще молчи, если не можешь сказать что-то стоящее – я ведь почти про тебя забыл…
– Он, кстати, еще сказал, какая вы с доктором Уилсоном прелестная пара. По его словам, вашу обоюдную заботу, нежность и понимание можно увидеть невооруженным взглядом…
- Ты только что обеспечил себе дежурную рождественскую ночь, - сообщил ему в ответ Хаус, запуская мячиком об столешницу с такой силой, что тот отскочил в сторону и закатился под шкаф. – Кэмерон, принеси.
- Я вам что, собачонка? – возмутилась она, вставая.
- Нет, от собачонки толку было бы больше, и с ней не надо было бы пререкаться. Правда, вид сзади у тебя, конечно, приятней, - нагло заявил ей шеф.
- Хаус! – от возмущения у нее даже голос зазвенел, но гнев Кэмерон тут же растаял, когда, обернувшись, она увидела, как он забрасывает в рот разом две таблетки викодина. Складывалось отчетливое чувство, что Хаус снова начал повышать дозу. Уже совсем спокойным тоном она сказала: - Возможно, нам сделать ему иммунограмму? Посмотрим, есть ли у него иммунодефицит.
- Кто о чем, а иммунолог о своем… - проворчал Хаус, закрывая глаза в ожидании, пока таблетки подействуют. Боль крутила каждую мышцу бедра словно тисками, и ощущение создавалось такое, будто мышцы самостоятельно ломают кости и разрывают суставы. От боли даже дышать было трудно, и голос его прозвучал глухо даже для него самого. – Я тебе бесплатно скажу, что у него, как минимум, есть вторичный иммунодефицит – не может не быть срыва иммунной системы, учитывая его анамнез… - он нахмурился и через паузу продолжил уже несколько спокойнее – кажется, таблетки начали действовать. - А впрочем, почему бы не сделать? Тем более, что Кадди будет в ярости от того, что мы транжирим больничные средства… Сделай. И запомните, дети мои, что я-то на Рождество собираюсь отдыхать, а вот вы останетесь пестовать нашего больного, если до вечера не придумаете, от чего и как его лечить.

запись создана: 31.05.2010 в 16:07

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, Слэш, PG-13

---

Historia Morbi [1]. Status praesens subjectivus. Глава 5.

[Createress]

Status praesens subjectivus
Автор: Createress
Бета: Remi.Influence ака Elinberg
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/ОМП, Хаус
Жанр: Drama
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [1]
Аннотация: Хаус узнает ранее не известные ему факты о лучшем друге. У Уилсона новый роман. А на диагностическое отделение поступает пациент, у которого по непонятной причине очень часто повторяются пневмонии.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Огромная благодарность Remi.Influence ака Elinberg за быструю и качественную работу.

Status praesens subjectivus (лат.) - в точном переводе "Субъективное состояние на настоящий момент", в истории болезни соответствует разделу "Жалобы больного"

Предупреждения: слэш, OOC, AU
Статус: Не закончен

«Больной предъявляет жалобы на невозможность дышать».
Из студенческой истории болезни.

Глава 1

Глава 1.
Врачи отличаются от нормальных людей в частности тем, что обычно не теряют друг друга из виду после окончания обучения, памятуя о том, что все имеют обыкновение болеть, и никто не знает, какой именно специалист тебе временами может пригодиться. Так, здоровый рыжий верзила из соседнего кампуса может когда-нибудь консультировать тебя по поводу остеопороза, а девушка, с которой ты виделся на какой-то вечеринке, выписывать тебе антидепрессанты или, что определенно менее приятно, нейролептики¹. С этой точки зрения, посещение время от времени встреч выпускников становится не столько приятным, сколько полезным мероприятием.
Джеймс Уилсон имел склонность проявлять оригинальность в умении строить семейную жизнь или выбирать себе друзей, но тут оказался ее лишен. С удручающей периодичностью он честно тратил на дорогу несколько часов, чтобы выпить по бокалу вина в компании людей, которые последний раз играли какую-то роль в его жизни лет этак пятнадцать-двадцать назад. В этом году Уилсон опять сидел в ресторане с медиками его выпуска и слушал бесконечные вариации на такие животрепещущие темы: «А помнишь, как…» и «А знаешь, у меня теперь…».
- … Помните ту светленькую Элис, которую я водил на вечеринки на последних курсах? Мы поженились вскоре после того, как я поступил в ординатуру на общую хирургию, и теперь у нас трое детей, и четвертый на подходе!
Уилсону удавалось отделываться сочувственными замечаниями, пока Хелен Биллингс, которая, кажется, носила все те же очки в духе Леннона, что и в колледже, не наклонилась к нему поближе и не спросила:
- Что насчет тебя, Джим?
- Ну, у меня детей нет, и я в разводе, - коротко отчитался Уилсон.
Если уж говорить начистоту, то на фоне блестящих карьерных успехов, его личную жизнь, очевидно, следовало признать провальной.
- Погоди-ка, - обескуражено переспросил Дэн Харпер с другого конца стола, и Уилсон тут же проклял хороший слух отоларинголога, - ты же развелся уже лет десять назад, если не больше? Так и не женился снова?
- Именно, что женился. После развода с Бонни, я был женат на Джули.
- Бонни? – снова подала голос Хелен. – Разве так твою первую жену звали? Я же была на вашей свадьбе в восемьдесят восьмом или… восемьдесят седьмом…
- Бонни была моей второй женой, - сухо заметил Уилсон и отпил вина, надеясь прекратить этот разговор.
На пару секунд все угомонились, а потом Харпер дожевал-таки очередную порцию мяса.
- Три развода? – уточнил он, как будто это требовало еще пояснений.
- Может у тебя этот… как его… деструктивный сценарий брака²? – поинтересовалась Хелен, которая, кажется, изрядно перебрала. Во всяком случае, ее лицо было почти таким же алым, как и волосы.
- Кто тут упоминал о деструктивном сценарии брака? – вышел из прострации Дилан Кейси.
Уилсон припомнил, что этот после колледжа ушел не то в парамедицину, не то в парапсихологию³.
- Нет, никакой такой сценарий никогда не фигурировал ни в одном брачном договоре, - неловко отшутился Уилсон.
- Подождите, дайте мне слово! – вмешался доктор Гольдман. – В конце концов, разводы – это моя специальность, я же психотерапевт. Когда тебе всего за сорок и у тебя три развода, значит, если и нет деструктивного сценария, то какая-то причина, Джим, все равно должна быть.
Уилсон подумал, что понимает тех, кто считает, будто психотерапевт получает деньги, сообщая тебе очевидное.
- Да-да, - машинально повторил Уилсон вслух, стремясь свернуть, наконец, этот проклятый разговор, - какая-то причина…
*
Доктор Грегори Хаус в сотый раз перевернулся на другой бок и в сотый же поморщился от боли в ноге, по ощущениям простреливавшей тело при малейшем движении. Бессонница – вечное проклятье всех пациентов с хроническими болями – Хауса не щадила никогда, так что стоило ему сегодня ночью проснуться в душной темноте спальни и увидеть на часах мерзкие цифры «04:07», как он сразу понял, что со сном можно попрощаться. В самые тяжелые для больных предутренние часы унять боль не помогал даже викодин.
Бессонница бывает разной, но у Хауса была ее худшая разновидность – когда лежишь с тяжелой головой и стучащей кровью в висках, с глухим раздражением вслушиваешься в мерное тиканье часов и шум редко-редко проезжающих по улице машин, безумно хочешь спать, а сон все не идет.
Хаус перевернулся на спину и согнул в колене ногу, которую разрывало тупой болью. Боль тут же усилилась в несколько раз – точь-в-точь как он и ожидал. Все тело было покрыто испариной, и жар, сжигавший кожу, ничуть не помогал расслабиться и погрузиться в сон. Мужчина неловко сдвинул тяжелое одеяло в сторону, но без него тут же стал замерзать. По позвоночнику продергивало неприятным холодом, как при высокой лихорадке. Хаус снова повернулся, в отчаянии пытаясь найти какое-нибудь положение, при котором боль утихнет хоть чуть-чуть. Бесполезно, разумеется. Цифры на часах менялись издевательски медленно, словно кто-то, с замашками явного садиста, нарочно растягивал время.
Без четверти пять Хаус сдался и встал, тяжело опершись о трость и не сдержав тихого стона, вырвавшегося сквозь стиснутые зубы. С одной стороны, стесняться ему особо было некого – не Стива же, который дремлет в своей клетке на кухне? С другой - Хаус относился к породе людей, ненавидящих показывать свою слабость не только на публике, но и наедине с самим собой.
Добравшись до кухни, он включил свет, и Стив тут же проснулся, забавно поднимая усатую мордочку, очевидно, не желая пренебрегать возможностью получить от хозяина что-нибудь вкусненькое сверх рациона. Хаус проглотил таблетку викодина, не дав себе труда запить ее - отчасти потому, что в инструкции было четко указано: «каждую дозу обязательно запивать стаканом воды», и достал себе виски, так как там также было строго запрещено сочетать употребление лекарства с алкоголем. Он открыл холодильник, вытащил пакет нарезанной моркови для крысы. В дверце призывно звякнули бутылки пива, и Хаус какое-то время их рассматривал прежде, чем захлопнуть холодильник. Пиво – хорошая вещь для большой компании с девочками или дружеских посиделок перед телевизором пятничным вечерком. В пятом часу утра в пустой квартире, с разыгравшейся бессонницей и чувством, что твою неампутированную ногу отрезают прямо сейчас тупой пилой и без анестезии, определенно лучше пьется виски.
- Сюда бы хлороформа, - вслух произнес Хаус, озвучивая свои какие-то нечеткие мысленные образы. Вместо слов получился хрип – после окончания работы сегодня… нет, уже вчера, разговаривать ему больше не приходилось, так что Хаусу пришлось откашляться и повторить снова. Собственный голос в тишине пустой квартиры прозвучал неуместно и нарочито-громко, как в церкви или на кладбище. Стив, успевший снова свернуться комком шерсти, тут же проснулся и с благодарностью принял просунутую сквозь прутья морковку.
Хаус отхлебнул виски, подумывая, не стоит ли ему допиться до отключки. Какое-то время он прикидывал, что будет хуже – ходить завтра весь день разбитым из-за похмелья или из-за бессонницы, но существенной разницы обнаружить не удалось.
Лежать в темноте, пытаясь отрешиться от боли и уснуть – одно из самых неприятных времяпрепровождений. Однако бродить ночью по пустой квартире из угла в угол, не зная чем себя занять, немногим приятнее. Сидеть было нестерпимо больно - настолько, что на здоровой ноге мышцы начинали спазматически дергаться. Ходить было еще больнее. Хаус попробовал полистать какой-то журнал, но сосредоточиться хотя бы на том, чтобы буквы складывались в осмысленные слова, ему сейчас было не под силу. Думал было немного поиграть, но мысль об объяснениях с полицией, которую вызовут соседи, его сейчас не прельщала. Стив уже обследовал прутья клетки и, убедившись, что больше моркови нет, с философским спокойствием уснул снова. Глядя на него с легкой завистью, Хаус размышлял, бывает ли бессонница у животных, и пришел к выводу, что нет (медведи-шатуны не в счет). Бессонница – это определенно то, чем человек расплачивается за свой разум. Если уж на то пошло, род «homo» за свой вид «sapiens» вообще платит довольно многим. Взамен он получает последнюю версию Microsoft и возможность заниматься сексом абсолютно в любое время, когда только хочется. Одно Хаусу как-то уже давно не удавалось опробовать в деле, а насчет второго - Грег был совсем не уверен, что Microsoft стоит бессонницы.
Взгляд его уперся в коробки из-под китайской еды, стоявшие на столе. Уилсон, который должен был прийти вчера, отбыл на свою встречу выпускников, и поэтому Хаусу пришлось съесть обе порции, хотя воровать еду у самого себя совсем не здорово. Зачем он все же заказал две порции, Хаус вряд ли смог бы объяснить.
Если задуматься, то надо отметить, что, как ни странно, у Хауса ни разу не было бессонницы, пока Уилсон спал на диване в его гостиной. Хаус абсолютно уверен, что никакой логической связи тут, конечно, нет и быть не может.
Думать о том, что он уже дошел до такого состояния, что чувствует облегчение, когда жизненное пространство с ним делит хоть кто-то, не хотелось. Мысль о том, что это должен быть не просто кто-то, а именно Уилсон, была еще хуже.
Однако диагноз напрашивался сам собой, и хоть Хаус и не был поклонником бритвы Оккама, но произнес вслух:
- Тяжелый абстинентный синдром⁴, - наградив себя определенным диагнозом, он почувствовал какое-то смутное облегчение, - я думаю, Стив, это очевидно.
Стив поднял на него глаза-бусинки и пошевелил усами, на манер соглашающегося с ординатором профессора.
- Есть верная народная примета, - продолжил Хаус, подливая себе виски, - начал разговаривать с крысой – поехала крыша…
Он потянулся, взял телефон и набрал нужный номер, очевидно, разбудив ночного дежурного. Его соединили с абонентом через пару минут. Уилсон снял трубку сразу же.
- Какого черта, Хаус? Мне подарить тебе часы на Рождество или научить тебя ими пользоваться?
- А ты что, спишь?
- Конечно, нет. Как мне могло такое прийти в голову в пять утра?
- Вот и отлично. Раз ты все равно не спишь… Где шлялся-то?
- Только что вернулся со встречи выпускников, - неохотно признал Уилсон.
Хаус представил, что сейчас Джеймс наверняка развязывает галстук.
- Черт возьми, Уилсон, хватит – собирай манатки и мотай ко мне.
Пять часов утра – время, когда у Уилсона запас прочности минимален, поэтому он уставшим голосом ответил лишь:
- Хорошо. Завтра привезу вещи.
*
Когда Уилсон открывает дверь своим ключом часов в одиннадцать утра, то находит Хауса сладко спящим на диване. Джеймс качает головой, накрывает друга поплотнее пледом и уходит на кухню готовить завтрак.

~ ~ ~
1.антипсихотики, — психотропные препараты, предназначенные в основном для лечения психотических расстройств; зачастую вызывают "нейролепсию" - снижение двигательной и психической активности, безразличие к окружающим.

2.На бессознательном уровне может быть заложен деструктивный сценарий — тогда раз за разом любовные отношения терпят фиаско. Например, ребенок, выросший в неполной семье, мечтает, что у него-то все будет иначе — он создаст большую дружную семью, но в реальности воплотить это у него никак не получается: внутри есть сценарий неполной семьи.

3.Парамедицина - то, чем по необходимости приходится довольствоваться в отсутствии профессиональной медицины. Важнейшая функция парамедицины оказание первой доврачебной помощи буквально с первых мгновений после травмы. Иногда, термин парамедицина употребляется в значении: "раздел медицины, в котором применяются лечебные методы, не использующие известные физические посредники". Такими методами являются лечение посредством наложения рук, мысленного внушения.
Парапсихология - (по мнению парапсихологической ассоциации) дисциплина, которая направлена на исследование существования и причин психических способностей людей и животных, феноменов жизни после смерти, использует научную методологию.

4. Абстинентный синдром — синдром физических и/или психических расстройств, развивающийся у больных наркоманией спустя некоторое время после прекращения приёма наркотика или уменьшения его дозы (ломка).

Глава 2

Глава 2
Выходные дни – единственные, когда Уилсон позволяет себе принимать душ и укладывать волосы после завтрака, а не до него, и, следовательно, единственные, когда Хауса не будит шум фена. Поэтому, теоретически, настроение у Грега за завтраком должно быть лучше обычного. На самом деле оно абсолютно такое же, потому что ему совершенно безразлично, от чего просыпаться: от шума фена, когда Уилсон укладывает волосы, или от позвякивания посуды, когда Уилсон готовит завтрак - лишь бы не от боли в четыре утра.
Уилсон ставит тарелку с блинчиками на стол, кидает ложку сахара себе в чай, отпивает и тут же, отплевываясь, хватает полотенце и зажимает рот.
- Хаус! – возмущается он наконец, откашлявшись, в то время как тот, увлеченно пережевывая блинчик, отвечает ему поразительно невинным взглядом голубых глаз. – Соль в сахарнице? Тебе что, четырнадцать?
- Брось, Уилсон, это – традиция.
Джеймс привычно посмотрел на него с укоризной: «Пора повзрослеть, Хаус…»
- Традиции нарушать нельзя, они – основа каждого общества. Дружеские розыгрыши и все такое…
- В прошлом месяце ты отправил на исследование в лабораторию под видом биоптата кусок колбасы.
Хаус согласно кивнул.
- Да, и они мне там нашли обширные поля некроза… Между прочим, мне не хотелось больше есть колбасу, дня два.
- Бедняга, - без намека на искренность посочувствовал Уилсон, наливая себе новую чашку чая.
- Во сколько ты вернулся вчера? – постаравшись, чтобы это прозвучало небрежно, поинтересовался Хаус.
Уилсон, погруженный в какие-то свои размышления (очевидно, прикидывая, какова вероятность того, что в джем Хаус намешал красный перец), ответил не сразу:
- Довольно поздно, полагаю.
- Monster Truck закончился в два, - подсказал Хаус, утаскивая из тарелки Уилсона намазанный джемом блинчик.
- Я просто живу у тебя, Хаус, - рассеянно заметил Джеймс, - я на тебе не женился. Или женился? На меня вообще это похоже.
- Нет. И, кстати, очень жаль, - отозвался тот и добавил задумчиво:
- Мне бы алименты не помешали.
- А мне бы не помешало найти квартиру, Хаус, и это было делать гораздо удобнее в гостинице, где никто не вырывал из моих газет страницы с объявлениями.
- С чего ты взял, что это я? – очень натурально возмутился Грег.
- Нас всего здесь двое!
- Бездоказательно. Ты слышал когда-нибудь о любопытной поправке к Конституции о презумпции невиновности?
Уилсон только головой покачал, не в силах сдержать улыбку. Хаус всегда выигрывает в таких спорах.
- Если перекроешь сегодня горячую воду, когда я буду в душе - обеда не получишь.
- Когда это я так делал?
- Вчера, - тут же ответил Уилсон, и Хаус был вынужден признать, что это соответствует истине.
- Ну, тогда ты должен понимать, что я не стану повторяться. Я же гений, Уилсон, я всегда могу придумать что-нибудь новенькое!.. – последние слова Хаус почти прокричал, потому что Уилсон, снова выразительно покачав головой, скрылся за дверью ванной комнаты.
Спустя полчаса, когда в ванной мерно шумел фен Уилсона, а Хаус сидел на диване и перебирал струны гитары, раздался телефонный звонок. Не оставляя гитару, мужчина прикинул шансы на то, кому этот звонок адресуется: ему или Уилсону. Определить их было не так просто: Уилсон жил здесь всего пару недель, но список постоянных абонентов у него был намного длиннее.
В любом случае Хаус не собирался брать трубку. Пусть поработает автоответчик. После четырех или пяти звонков шум фена смолк, и Уилсон вдруг резко распахнул дверь ванной комнаты.
- Хаус, выключи автоответчик!
Прежде, чем тот успел даже понять, что от него хочет Джеймс, автоответчик щелкнул, и запись сообщения началась.
- Джеймс, это Терри. Спасибо тебе за вчерашний вечер и за ночь, отлично все прошло – надо будет как-нибудь повторить. Позвони мне.
Новый щелчок возвестил, что сообщение записано. На автоответчике замигала лампочка.
Хаус забыл про гитару в руках. Уилсон каким-то нервным движением потирал шею.
В принципе, ничего такого странного в этом сообщении не было.
Только вот голос был мужским.
Хаус нарушил молчание первым.
- Пожалуйста, скажи мне, что «Терри» - это сокращение от «Терезы», и у нее жуткий ларингит.
Уилсон с совершенно несчастным выражением лица молча подошел к креслу и сел, опершись локтями о колени.
- Судя по тому, что у тебя даже глаза косить начали, - продолжил Хаус, - «Терри» сокращение от «Терренса», и у него приятный баритон без малейших признаков ларингита?
Уилсон снова промолчал.
- И он ведь тебя благодарил не за то, что ты вчера потратил всю ночь, рассказывая ему о классификации TMN¹?
Уилсон и тут ничего не ответил, избегая встречаться с Хаусом взглядом.
- Ты ему перезвонишь?
- Тебя это волнует? – наконец вышел из прострации Джеймс.
- Слава богу, ты заговорил – а то я уж подумал, что у тебя паралич голосовых связок от шока. Уилсон?
Тот вздохнул.
- Нет. Я не рассказывал ему вчера о классификации TMN. Один раз мы ее упомянули за ужином, но только вскользь… И ларингита у него нет.
Повисла долгая пауза.
- И давно? – тихо спросил Хаус.
- Что именно «давно»? Я играю за две команды?
- Мне казалось, такие эвфемизмы вышли из моды в семидесятых? Или нет? Так как давно?
- С колледжа. Еще до моего первого брака у меня был… роман с однокурсником. Довольно серьезно – ну, насколько это бывает в двадцать лет. И я дружил тогда с одной девушкой… Не знаю, кто из них мне нравился больше… оба были замечательными. Может, это и вылилось бы во что-то в итоге, но тот парень… он уехал из города, а в двадцать романов на расстоянии не бывает… В общем, через пару месяцев та девушка уже была моей подругой официально. А через пару лет и моей женой.
- А с тех пор?..
- Неоднократно. Обычно после развода. Очередного, - ответил Уилсон, стараясь отогнать от себя мысль о том, насколько убого звучит это «очередного».
- И ты ни разу не обмолвился об этом за тот десяток лет, что мы знакомы? Ну так, как-нибудь вскользь. Или записочку мог мне к холодильнику пришпилить – черкнуть там в паре слов.
- Хаус, в наших традициях, что я никогда и ничего тебе не рассказываю из личной жизни – ты все разнюхиваешь сам.
- В данном случае это против правил, - возмутился Грег. – Я не мог такого предположить! – Уилсон в ответ пожал плечами. – И сколько же противоестественных интрижек тебе удалось от меня скрыть?
- Хаус, я их не считаю!
- Уилсон, колись.
- Не считаю, - упрямо заявил мужчина.
- То есть через твою постель прошло так много мужиков, что ты сбился со счета, когда кончились пальцы на левой руке и…
- Заткнись. Девять. Всего.
- А женщин? – решил уже выяснять все до конца Хаус.
Уилсон со стоном закрыл лицо руками.
- Ты оставишь меня в покое? Тебе мало того, что ты уже знаешь?
- Дай-ка подумать… Да, мало. Мне, Джимми, тебя всегда мало.
- Да за что ж мне это? – риторически вопросил тот. – Восемнадцать.
- Недурно, - слегка потрясенно отметил Хаус.
- Эй, я этим не горжусь! А теперь, когда мы все выяснили, и, пока твои вопросы не дошли до того момента, после которого мне останется только покончить с собой, я собираюсь пойти проверить студенческие работы.
Уже в дверях Уилсон обернулся.
- Грег… если хочешь, я съеду в гостиницу.
- Вовсе нет, - отозвался Хаус и тут же понял, насколько поспешно это прозвучало. – Хотя надо признать – у тебя очень своеобразный способ бороться с депрессией после разводов.
- Это звучало бы убедительнее, если бы со мной не говорил самый асоциальный человек в этом городе. Я сам справлюсь со своей личной жизнью, Хаус, спасибо.
- Ну-ну, - скептически отозвался он в ответ, - я тоже сам справлялся до семнадцати лет.
На лице Уилсона тут же появилось особое многотерпеливое снисходительное выражение, означавшее, что на этот раз обмануть его не удалось.
- Хаус!..
- Девятнадцати.
- Хаус!..
- Двадцати одного.
- Так-то лучше, - после короткой паузы признал Уилсон и вышел из гостиной.
Он как раз взял в руки первую работу и только-только начал вникать в судорожную белиберду, которую студенты выдавали за описание клинического случая, когда на кухню вошел Хаус.
- Знаешь, у меня тут еще один интересный вопрос.
- Тогда тебе лучше задать его побыстрее, - пробормотал устало Уилсон, - потому что я собираюсь отрезать себе уши, чтобы не слышать больше твоих вопросов и, особенно, комментариев.
- Ножницы во втором ящике кухонного стола, а скальпели в шкафчике в ванной, - с готовностью любезно подсказал Хаус. – Уилсон, зачем тебе понадобилось, чтобы я об этом узнал сейчас?
Джеймс удивленно поднял на него глаза.
- Ты о чем? Думаешь, это был какой-то план? Ты – параноик, Хаус! Как мне удалось бы подстроить, чтобы ты услышал это сообщение?
- Не знаю. Но я не знаю и того, как тебе удавалось все эти годы просидеть в подполье, а никто даже не заподозрил, что оно у тебя есть. Я не куплюсь на то, что ты удачно скрывал свои интрижки все время нашего общения, а сейчас так просто случайно прокололся.
- Ладно. Я мог бы и дальше прекрасно скрывать свои «интрижки», - признал Уилсон, и Хаус слегка поморщился от этой самоуверенности, но перебивать не стал. – Насчет «интрижек» я бы тебя просвещать не стал… Ты бы меня этим шантажировал до конца своих дней… ну, вообще-то ты и так будешь это делать…. Я хотел, чтобы ты об этом узнал сейчас, потому что не смогу скрыть «неинтрижку» потом…
Он замолчал, окончательно запутавшись в словах. Хаус нахмурился, пытаясь разобраться в невнятных полунамеках. У него на это ушло целых три секунды – похоже, они с Уилсоном и вправду слишком много знают друг о друге.
- Только не это! – простонал Хаус. – Уилсон, не говори, что решил сменить ориентацию на четвертом десятке! Ты даже не гей!
- Правда? Спасибо, а то я-то думал! Хаус, я знаю, ты – вдохновенный диагност, но это уже перебор.
- Ты перетрахал больше женщин, чем кто-либо из моих друзей!
- Это неудивительно: все твои друзья обаятельные, общительные люди, и все они, как на подбор, вымышленные.
- Ты был трижды женат!
- А еще я был трижды разведен… И, как мне тут любезно указали – на это должна быть причина.
- Черт возьми, Уилсон, ты не гей!
- Хаус, ты сам себя слышишь? Это самый бредовый разговор, который только можно вообразить! С меня хватит!
- Ножницы подать? – после паузы поинтересовался Хаус, упершись взглядом в пол. – Уши можешь выкинуть в пакет для мусора.
- Может, проще будет тебе отрезать язык? Мне Кадди еще премию даст, - сделал Уилсон робкую попытку пошутить.
Хаус, однако, в ответ даже не улыбнулся.
Уилсон подождал с минуту, а потом вернулся к студенческому безграмотному, бессмысленному, бессюжетному бреду. Хаус по-прежнему сидел рядом, просовывая кончик карандаша между прутьями клетки Стива.
В молчании прошло около четверти часа, после чего Уилсон положил ручку на стол.
- Французские тосты будешь? – спросил он, доставая из холодильника яйца и молоко.
- Буду, - отозвался Хаус, и Уилсон кивнул, прикидывая, сколько надо делать тостов, учитывая, что Хаус сворует у него, по меньшей мере, половину порции.
~ ~ ~
1. Классификация для характеристики злокачественных опухолей.

Глава 3

Глава 3.
- Нет, мисс Трейси, вы не должны были принимать за раз двадцать одну таблетку оральных контрацептивов после возвращения из месячной поездки в Европу, в которую вы их взять забыли… - терпеливо объяснил Уилсон, ловя себя на том, что в такие моменты прекрасно понимает Хауса, избегающего приема в клинике, как чумы… На самом деле гораздо сильнее, чем чуму.
После мисс Трейси в кабинет к нему зашли двое мужчин.
- Останьтесь только вы, мистер… Райс, - заглянул в карточку из приемного покоя Уилсон, - ваш друг может подождать в коридоре.
- Я ему не друг, - отозвался молодой мужчина, помогая своему спутнику сесть на кушетку. – И он не может говорить, так что лучше я вам расскажу, что произошло. Я – Виктор Лидз.
- Очень приятно, - отозвался Уилсон, вытаскивая ларингоскоп. Он даже на расстоянии слышал, что у Райса затрудненное дыхание с дистантными¹ хрипами, и ему это очень не нравилось. – И что же произошло с…?
- С моим партнером, - закончил за него Лидз. После такого заявления Уилсон невольно бросил на него быстрый взгляд искоса. Что-то в таком духе он подозревал – через некоторое время такие вещи начинаешь чувствовать на уровне невербальных коммуникаций. Мужчина, не обратив внимания или сделав вид, что не обратил внимания, на его взгляд, продолжал:
- Сначала мы заметили, что у него садится голос – это началось около четырех часов назад. Ричард… мистер Райс сказал, что ощущает какой-то дискомфорт в горле, боль при глотании. Он решил, что, возможно, простудился. Ричард настаивал на том, чтобы продолжать работу, и мы ничего не предпринимали. Однако ему становилось все хуже, а потом, когда он уже больше не смог говорить текст, я решил, что будет лучше отвезти Ричарда в больницу. Мы дали ему несколько леденцов от горла, но они не помогли.
- Они и не могли помочь, - отозвался Уилсон, внимательно разглядывая вход в гортань с помощью ларингоскопа. Картина была классической, как из учебника - все хрящи увеличены в размерах и отечны, а голосовая щель резко сужена. Он отложил ларингоскоп. – У вас, мистер Райс, развился отек гортани. Я сделаю вам инъекцию антигистаминных препаратов и ингаляцию кортикостероидов, однако, боюсь, вы подлежите обязательной госпитализации, так как может развиться стеноз гортани.
После того, как Уилсон, проделав нужные манипуляции, вызвал медсестру, отправил Райса на ЛОР-отделение и вернулся назад в смотровую, чтобы заполнить нужную документацию, он обнаружил, что Виктор Лидз все еще сидит там.
- Я думал, вы уже ушли, - заметил Уилсон, начиная заполнять бланк на госпитализацию, - а если не ушли, то сейчас на отделении беседуете с лечащим врачом.
- Нет, - отозвался тот с улыбкой, - не думаю, что Ричард будет мне благодарен – мы не слишком близки. Я остался, потому что вам, наверное, нужны данные страховки, а Ричард, очевидно, еще долго ничего не сможет ничего сказать. Я списал его данные из рабочих документов.
- Вы – идеальный сопровождающий для больных, - признал Уилсон, и мужчина опять ему улыбнулся.
Пожалуй, он вообще улыбался слишком часто для человека, обеспокоенного состоянием здоровья своего… партнера. Впрочем, это было не единственное, что Уилсону казалось странно наигранным в этой… паре.
- Спасибо вам, - тепло поблагодарил Лидз, поймав взгляд врача.
Глаза у него оказались очень темными, почти черными, и резко контрастировали со светлыми волосами.
– Поверьте, здоровье Ричарда – это очень важно. Мне можно угостить вас кофе в знак благодарности, доктор… Уилсон?
Уилсон машинально бросил взгляд на наручные часы на правом запястье - таким образом он выгадал пару секунд, чтобы обдумать предложение. Его смена в клинике закончилась пятнадцать минут назад.
- Почему бы и нет? Подождите меня в коридоре пару минут – я только переоденусь.
Когда за Лидзом закрылась дверь смотровой, Уилсон набрал номер телефона и прослушал с минуту какие-то высокохудожественные гудки, прежде чем Хаус соизволил ответить на вызов.
- Хаус, иди обедать один, я не пойду сегодня в больничную столовую - у моего пациента в клинике…
- Уилсон, я про своих-то пациентов из клиники ни слова слышать не желаю, и мне лень даже притворятся, что это интересно - слушать про твоего.
- Отлично, потому что мне лень рассказывать, - отозвался Уилсон, вешая трубку.
*
В небольшой кофейне неподалеку от больницы им достался столик в тихом уголке зала для некурящих. Лидз снял светло-серое пальто и остался в теплом синем свитере с высоким горлом.
- Не могу привыкнуть к вашей осени в Нью-Джерси – все время мерзну.
- Откуда вы?
- Джексон, Миссисипи, но, по большей части, живу в Калифорнии. Мне латте с черносмородиновым сиропом, пожалуйста, - обратился он к официанту, бегло просмотрев меню. Уилсон отметил это про себя как очко в пользу Лидза – он сам терпеть не мог, когда кто-то долго не может сделать заказ.
- Экспрессо, - заказал Уилсон. – Вы в Джерси по работе?
- Да, уже четыре месяца, и пока шансов на то, что я уеду отсюда до настоящих холодов, нет. Лофтон, конечно, обещает, что поторопится, но это стоит не больше, чем прошлогодний снег. У вас, кстати, в прошлом году был снег? Я его видел всего пару раз в жизни – хотелось бы посмотреть. Правда, съемкам он не пойдет на пользу.
- Съемкам?
- А, я же вам ничего не объяснил! Я слишком много общаюсь с представителями своей профессии – перестаешь адекватно воспринимать действительность, кажется, что все должны знать, что снимать натурные сцены в Джерси дешевле, чем Висконсине.
- С врачами такое тоже бывает – когда на встрече с друзьями начинаешь обсуждать специфические проблемы лечения, - признал Уилсон. - Так вы актер?
- Виновен.
- Я мог видеть вас в каких-нибудь фильмах?
- Ну, если вы не смотрите сериалы в прайм-тайм на платных каналах, то вряд ли.
- Нет, я не смотрю.
- Я тоже. У меня и телевизора-то нет. Ричард – мой партнер по съемкам, так что сегодня я оказался свободен, раз уж он в больнице.
- Вот оно что…
- А что вы подумали, когда я сказал, что мы партнеры? – улыбаясь, спросил Лидз, наклоняясь ближе к собеседнику. – Что я – гей?
- Собственно…
- Вы правы. Я – гей.
Уилсон сделал глоток своего экспрессо.
- Я это понял.
- Я так и догадался. Но Ричард-то натуральнее натурального.
- Да, это я тоже понял, - заметил Уилсон. – Это меня очень удивило.
- Тогда вы очень деликатны. Все врачи такие?
- Нет, - сразу ответил Уилсон. – Не все.
- Вы не ошибаетесь в таких вопросах? Ну, - Виктор рассмеялся, - невербальных контактов?
- Почти никогда.
- Для актера на самом деле большой разницы-то нет. Ричард не видел свою жену полгода, так что его семейная жизнь мало отличается от моей, при том, что у меня вообще никого нет. Я хочу сказать, что мало кто может терпеть мужчину, который двенадцать часов в сутки притворяется другим мужчиной, четыре часа готовится и тренируется притворяться, а восемь часов спит. Я слишком много говорю, да?
- Вовсе нет. Мне нравится вас слушать.
- Отлично, потому что я очень рад, наконец, поговорить в Джерси с кем-то, не имеющим отношения к телевидению.
- Наверное, мы все время от времени устаем от тех кругов, в которых вращаемся.
- Тогда расскажите мне о кругах, где вращаетесь вы. Потому что, если честно, меня врачи скорее пугают.
- А врачей вообще мало кто любит, - усмехнулся Уилсон.
- Вы спасаете жизни.
- Не так часто, как хотелось бы… В лучшем случае пациент нам благодарен, но за что ему любить врача? Мы всегда ассоциируемся с болью, нездоровьем…
- Не верю, что ваши пациенты вас не любят, доктор Уилсон, - перебил его Лидз.
- Ну… Возможно, я – счастливое исключение. Мне повезло.
- Не везет тем, кто ничего не делает, - методистской поговоркой отозвался мужчина.
Через три четверти часа, когда Уилсону пора было возвращаться в больницу, он наотрез отказался от того, чтобы Лидз оплатил счет за двоих.
- Зря вы так, Джеймс, - заметил тот. – Для меня это действительно ерунда… И кроме того, так я мог бы считать, что это было свидание. А у меня давно не было свиданий…
- А если я завтра вечером заеду за вами и приглашу на ужин – это вы сможете считать свиданием? – спросил Уилсон, глядя ему в глаза. Виктор ответил ему улыбкой.
- Думаю, смогу.
*
- Ты знаешь, кто такой Виктор Лидз? – словно бы между прочим спросил вечером Уилсон у Хауса, одновременно прицельно шлепая его шумовкой по руке, когда тот постарался стянуть картошку у него из тарелки.
- Так вот зачем ты ее на стол положил… - задумчиво пробормотал Хаус, принимаясь за свою картошку. – Лидз?.. Телеактер? Шоу с ним идет как раз в то время, когда я успеваю занять работой малышню и свалить к телеку коматозника. Смазливая рожица.
- Он был на приеме в клинике сегодня…
- О, боже! Как я мог такое пропустить? Сомневаюсь, что у меня получится когда-нибудь пережить такое горе! Хотя я, конечно, постараюсь найти в своей душе достаточно мужества, чтобы перенести это несчастье достойно… На крайний случай позаимствую немного мужества у какого-нибудь твоего умирающего пациента, у тебя их до фига. Конечно, меня еще слегка поддержит мысль о том, что, когда ты флиртовал с ним напропалую, тот был одет в синее, а девушки с визгом падают в обморок от его вида, только когда на нем что-нибудь теплых оттенков.
Пользуясь тем, что Уилсон утратил дар речи, Хаус стащил из его тарелки еще картошки и заодно переставил кружку с чаем, налитым Уилсоном, к себе.
- Не застывай так, - заметил Хаус. - Я бы мог, конечно, соврать, что сработала звуковая сигнализация на твои грязные мысли, к которой я подвел камеру наблюдения, но вообще-то вас в кофейне просто видела какая-то подружка Кэмерон из офтальмологии. Она с таким восторгом делилась подробностями, что ее услышал даже вконец глухой дед-рентгенолог, который лишился слуха еще во времена охоты на ведьм.
- Про… флирт… это тоже она сказала?
- Нет - вот это как раз сработала звуковая сигнализация на твои грязные мысли. Ты не мог мой чай заварить покрепче?
- Твой чай – это мой чай, который ты пьешь? – уточнил Уилсон.
- Ну да, - подтвердил Хаус. - Ты не мог заварить его покрепче?
- Уже девять вечера, Хаус.
- А что, после шести разрешено пить только подкрашенную мочу?
- Да, она действует как успокоительное, способствует крепкому сну и помогает бороться с бессонницей.
- Я предпочитаю бессонницу, - врет Хаус – его бессонница вот уже месяц как бесследно исчезла.
Что, конечно, не имеет ни малейшего отношения к тому, что диван в гостиной каждую ночь (ну, почти каждую) оккупирован Уилсоном.
*
Когда Уилсон приехал за Виктором на третье свидание, тот неожиданно пригласил его вместо ресторана отправиться на пикник.
- На пикник? – с некоторым удивлением переспросил Уилсон. – Уже довольно поздно…
- Это недалеко, - отозвался Виктор, доставая ключи, и открыл дверь подъезда, откуда только что вышел. – Проходи, Джеймс.
Апартаменты состояли всего из двух комнат, но обе такие просторные, словно танцевальные залы. Огромные окна, без жалюзи и без штор, наводили на мысль скорее о студии, нежели об обычной квартире.
- Я принесу еду с кухни, а ты можешь снять покрывало с кушетки и постелить его на пол, если хочешь, чтобы это был настоящий пикник, или постелить скатерть на стол, если тебя устроит обычный ужин.
Еда была упакована в настоящие корзины для пикника, поэтому Уилсон порадовался, что выбрал постелить покрывало на пол – это определенно больше подходило антуражу общей сцены.
Лидз опустился на колени на покрывало, раскладывая приборы и еду. Уилсон, помедлив, снял пиджак, распустил галстук и сел рядом.
- Почему пикник?
- Потому что я очень давно не был на пикнике – мне и за город-то выбраться не удается… кроме как на съемки, а это я не могу считать полноценным пикником… Хотя там, если зазеваешься, тоже можно получить полную миску салата с майонезом в лицо. Кроме того, мне хотелось показать тебе свою квартиру.
До этого Уилсон уже успел отказаться подняться «выпить кофе», и, кажется, его отказ был принят с облегчением.
- Очень необычная планировка…
- Ненормально дорогая планировка, - уточнил Виктор, отбрасывая со лба длинную челку. – Если бы я выбирал сам, то снял бы что-нибудь более функциональное и менее экстравагантное. Актерская профессия обязывает, но вообще-то я из тех, кто предпочитает «Мустангу» «Вольво». Я принес тебе бутылку красного вина, если хочешь.
- Нет, спасибо. Когда я пью в одиночестве, у меня всегда появляются нехорошие предчувствия.
- Джеймс, - заметил Виктор, накрывая прохладной сухой ладонью его руку, - почти во всех компаниях, где я бываю, пьют алкоголь - я к этому привык.
Уилсон уже успел выяснить, что Виктор – методист² и довольно строгий, следовательно, алкоголь, равно как и другие сомнительные привычки, для него под запретом. Джеймсу не было до конца понятно, как именно в такую ортодоксальную систему вписывается привычка Виктора ложиться в постель с мужчинами, но, по ряду причин, он этот вопрос не затрагивал. В конце концов, список успокаивающей «лжи во благо» о святости истинных чувств вне зависимости от религиозных норм, которой всегда прикрывают нарушения догм, он вполне мог выдумать и сам.
- А в актерской карьере отказ от употребления алкоголя…
- … очень помогает, - закончил за него Лидз, - меньше шансов спиться или проснуться в постели с незнакомцем, спрашивающим тебя, кто ты такой. Не смейся – мой приятель рассказывал, каким идиотом он себя в этот момент чувствовал. Проблема в том, что с тем образом жизни, который мы ведем, можно либо пить очень много, либо не пить вообще. Лучше расскажи, чем снимают стресс онкологи? Я не представляю, как можно выносить такую специальность.
- Ну, я-то свою работу люблю… В медицине почти все специальности имеют какую-то свою, обычно малоприятную, специфику. На самом деле, в онкологии куда больше позитивных эмоций, чем принято верить… Любой, самый незначительный бонус, который удается отыграть у смерти хоть на небольшое время, здесь приравнивается к победе.
- Прости, Джеймс, но это звучит ужасно.
- Просто тут приходится мыслить другими категориями, - излишне резко отозвался Уилсон. – Победа врача для пациента - когда он излечивает, изгоняет болезнь. А, на самом деле, если ты не инфекционист и не хирург, то ты вообще никого никогда не излечиваешь, ты только лечишь. Поэтому если тебе нужны триумфы излечения… или ты не можешь вынести половинчатых решений, то у тебя мало путей в медицине. А мы, остальные врачи, радуемся тому, что продлеваем жизнь пациента насколько можно и не даем болезни ограничивать эту жизнь.
- Прости меня, - повторил Виктор, поглаживая его руку. – Я не должен был такого говорить. Я ведь ничего не понимаю в этом. Хочешь, я музыку включу? Что тебе нравится?
- Джаз, - почти машинально отозвался Уилсон.
- О, я обожаю джаз. Спорим, я поставлю запись, которую ты не узнаешь?
- Думаешь? Я хорошо знаю джаз.
- Тогда спорим на желание. Закрой глаза.
Джеймс прикрыл глаза ладонью, пока Виктор поставил какой-то диск и включил воспроизведение. Несколько мгновений, пока из динамиков неслись звуки музыки, Уилсон сидел молча.
- Виктор, - не отрывая ладони от глаз, заговорил он, - это нонет Майлза Дэвиса, альбом «Рождение кула», 1949 года. Я действительно хорошо знаю джаз, так что можешь взять назад свое предложение о желании.
- И не подумаю, - покачал головой Виктор, и светлая челка упала ему на глаза. – Чего ты хочешь? – спросил он тихо, склонившись к Уилсону. Тот медленно убрал челку с его лица, проведя кончиками пальцев по скуле. – Почему я, Джеймс?
- С тобой очень спокойно и удобно, - невпопад ответил Уилсон, и Виктор смеялся, когда он мягко завалил его на расстеленное покрывало.

~ ~ ~
1. Хрипы, слышимые без стетоскопа, на расстоянии.
2. Методи́зм - протестантская церковь, требующая последовательного, методического соблюдения религиозных предписаний.

Глава 4

Глава 4
Пробуждение субботним утром, несомненно, сократило Уилсону жизнь на пару лет, потому что первое, что он, открыв глаза, увидел - была крыса, сидящая у него на груди. На самом деле, Стив Маккуин ради розыгрышей своего неугомонного хозяина рисковал еще сильнее, потому что, не подави Уилсон своего первого порыва, несчастная крысиная жизнь оборвалась бы в тот же момент.
Однако, гуманизм и сострадание, которые, несмотря ни на что, оставались ведущими чертами в характере Уилсона, победили, и он с некоторой брезгливостью запихнул Стива назад в его клетку.
Когда хозяин злополучной крысы проснулся через пару часов и встал с кровати, то попал ногой в таз с ледяной водой.
- Разыгрывать тебя перестает быть интересным, - пожаловался Хаус за завтраком, вяло ковыряясь в омлете с грибами.
- Если твоя крыса еще раз окажется в моей постели, я тебя в клетку посажу, - хмуро отозвался Уилсон, ставя на стол тарелку с тостами.
- Ну, конечно, в твоей постели можно спать только телеактерам, а киноактерам туда вход воспрещен?
- Хаус, ты не опаздываешь? – перебил его Джеймс, надеясь прекратить этот разговор.
- О, да! Я ведь так боюсь припоздниться на встречу с профессиональным козлом-болтологом! Мы еще не закончили, Джимми, не надейся.
- Не надеюсь, - вздохнул Уилсон.
*
Дверь ударилась о стену с такой силой, что с потолка едва штукатурка не посыпалась. Доктор Лэндлоу меланхолично поднял глаза, проверяя, не рухнула ли люстра, как делал всякий раз, когда этот приду… пациент распахивал дверь ударом трости. То есть, практически, в каждый его приход.
- Тринадцать минут, - без раздражения в голосе констатировал психотерапевт, сверив время по стоящим на столе часам с открытым механизмом.
- Чертова дюжина? Ну, тогда, наверное, это темные силы меня задержали по дороге, - отозвался пришедший, даже не притворяясь смущенным, и завалился на кушетку.
- Доктор Хаус, пожалуйста, - попросил Лэндлоу, жестом указывая на кресло перед своим столом.
- Почему мне нельзя лежать на кушетке? – капризно проворчал тот, неохотно вставая.
- Потому, что во время сеанса психотерапии вы на ней заснули как-то раз…. Раз пять или шесть, если быть точным.
- О, ну я-то работаю настоящим врачом: нагрузки, авралы, прием в клинике… сами понимаете – мне хотелось спать.
- Как ваша бессонница?
- Сейчас у меня все в порядке, спасибо. А как ваш супружеский секс?
- Доктор Хаус.
- Я просто пытаюсь поддержать светскую беседу, стараюсь быть вежливым.
- Отлично, теперь, возможно, вы будете не таким вежливым и перестанете хамить? Вы пытались расписывать причинно-следственные цепочки ваших поступков, приводящих к эмоциональному саморазрушению, как мы с вами обсуждали в прошлый раз?
- Я начал, а потом вспомнил, что я не гей и бросил.
- Ясно… ладно, попробуем воссоздать сейчас это вместе…
- Простите, док, вы милый и все такое, но я не по этой части. Вот есть у меня друг, который на четвертом десятке решил вылезти из подполья и сменить руль на правосторонний… Могу познакомить.
- Давайте поговорим о вашем друге, доктор Хаус, - предложил Лэндлоу, пытаясь поймать взгляд своего пациента, но тот был прикован к вращающимся шестеренкам часов. – Он все еще живет в вашей квартире? – в ответ неопределенный жест, который можно принять за кивок. – Он не хочет съезжать или вы не хотите, чтобы он съезжал?
- Да, я просто в восторге от шума фена по утрам и очереди в ванную.
- Ну, учитывая ваш характер, если это единственные претензии – то вы и вправду в восторге. Почему вы хотите, чтобы он остался? Из-за бессонницы?
- Моя бессонница тут вообще не причем! Когда Уилсон ночует у своего… приятеля… я все равно хорошо сплю.
- Вас задевают его романы? Вы не первый раз упоминаете об этом факте. Почему вас это задевает? Вы страдаете гомофобией?
- Нет, - мрачно буркнул Хаус. – Уилсон не гей. Он не был геем все те десять лет, что мы знакомы.
- Ученые придерживаются теории о том, что ориентация определена с рождения, так что, очевидно, все же был. Вам неприятно, что он не доверился вам или что… лишил вас шанса?
- Это вы на что сейчас намекаете? – поднял голову Хаус.
На какой-то миг Лэндлоу понадеялся, что все же встретится с ним глазами, но в последний момент его пациент отвел взгляд в сторону.
- Я просто спрашиваю. Хаус, оглянитесь на ваши поступки за последние годы – начиная от прогрессирующей наркозависимости и заканчивая судебным преследованием – это все похоже на результаты обдуманных, взвешенных решений? Складывается такое ощущение, что вы сознательно выбираете саморазрушающую модель поведения. Зачем?
- Вы что, еще ответа ждете? – спустя мгновенье отозвался Хаус. – Вы его не услышите. Вы деньги получаете не за то, чтобы я обосновывал ваши безумные теории.
- Существует, как минимум, несколько вариантов ответа. Учитывая, что у вас самодеструктивная модель по подростковому типу поведения… да, именно так, доктор Хаус… то это может быть вид мести окружающим за то, что вам вернули жизнь, когда вы об этом не просили, и за такую цену, которую вы не готовы были платить. Вполне типичная подростковая реакция – разрушение своей жизни в отместку другим. А есть второй вариант…
- Сгораю от нетерпения… - саркастически пробормотал Хаус, занятый попытками уравновесить трость на ребре ладони.
Лэндлоу со вздохом снял очки и потер высокий, с залысинами, лоб.
- Дело в том, что существуют люди, которым вообще ничего не нужно, если они не могут получить желаемое. Никаких компромиссов, никаких половинчатых решений. Фанатично-максималистское поведение. Тоже свойственно подросткам, в основном.
Трость с грохотом упала на пол, и Хаус получил несколько мгновений передышки.
-И чего же я, в этом случае, так желаю, что разрушаю сам себя с досады, что не могу это получить?
- Это вы мне скажите, доктор Хаус. Чего вы хотите?
- Всего понемножку. Лекарство от рака, свободу слова, свободу совести, мир во всем мире, прекращения военных действий американцами на Востоке, порно на бесплатных…
- Доктор Хаус. Пожалуйста. Разумеется, это не единственные варианты – это может быть еще обход подсознательного запрета на суицид, например… и многое другое. Я не могу за вас решить, какой вариант соответствует истине. Вы ничего не хотите рассказать?
- Нет, спасибо, - покачал головой Хаус, забрасывая в рот таблетку викодина. Психотерапевт жестом предложил ему стакан воды, но Хаус лишь отрицательно покачал головой.
- Таблетки помогают? – спросил Лэндлоу и получил неопределенное пожатие плеч в ответ. – Доктор Хаус, что вас связывает с Уилсоном?
- Что это за вопрос? Я не знаю, что вы имеете в виду, но, когда нам случалось ночевать в одной постели, мы спали строго под разными одеялами.
Если подумать, то взрослым людям, какими бы близкими друзьями они ни были, обычно вообще не приходится ночевать в одной постели. Хаус был благодарен, что Лэндлоу не заострил на этом внимания.
- Это похоже на созависимость, - напрямик отозвался Лэндлоу, глядя на часы. Шестеренки вертелись, и крутились стрелки, отсекая минуту за минутой. Хаус в первый раз с начала сеанса посмотрел ему прямо в глаза. – Ее можно рассмотреть на примере классической системы психоанализа: Эго, Супер-Эго и Ид. Ид – начало беспорядочное и полное энергии, которое стремится к удовлетворению желаний и не сковано никакими рамками. Супер-Эго – начало, ограничивающее Ид, приводящее его действия в соответствие с требованиями морали, формируется обычно в детстве под влиянием отца или аналогичного лица. Эго примиряет два начала и осуществляет контакт с окружающим миром, согласно поставленным задачам.
- Я знаю теорию Похотливого Старого Козла Фрейда.
- Не сомневаюсь. При отрицательном шаблоне, когда отец не становится прообразом Супер-Эго – например, при конфликтных отношениях в семье – формирование Супер-Эго может нарушаться. Так как полное главенство Ид убьет любую личность в обществе, то Эго ищет кого-то в окружении, кто будет выполнять роль Супер-Эго. Что-то вроде вынесенной отдельно совести. При самодеструктивной модели поведения, когда задачей стоит окончательно разрушение личности, Эго контактирует с миром согласно именно этой задаче. То есть делает все, чтобы личности было легче разрушаться.
- Вы считаете, что Уилсон – моя совесть?
- А вы? Это не исключено. Он занял эту позицию, когда ваше саморазрушение еще не достигло таких размеров или еще не существовало вовсе, и вы искали способ успешной адаптации. Теперь уже не ищете.
- Мне давно нужно не это…
- А что?
Вопрос повис в воздухе, и через полминуты Лэндлоу понял, что отвечать Хаус не собирается. Шестеренки в часах вертелись, и крутились стрелки.
- Боюсь, наше время вышло, - наконец сказал психотерапевт.
С неожиданной скоростью, учитывая его больную ногу, Хаус встал с кресла.
- Вот и чудно. До встречи на следующей неделе, док.
- Доктор Хаус. Сядьте, пожалуйста. Не будет никакой встречи на следующей неделе.
- Вы куда-то уезжаете? Съезд Самых Бесполезных Врачей Года?
- Я никуда не уезжаю. Это вас здесь не будет.
Хаус оглянулся по сторонам.
- А где я буду?
- Где угодно, только подальше от моего кабинета. Хаус, мы встречаемся с вами полгода. Это двадцать четыре встречи. Вы так и не заговорили. Наши сеансы проходят по прежней схеме – я рассказываю вам, что вы, по моему мнению, должны чувствовать. Ваша социализация по-прежнему на нуле, если не отрицательна. Ваша зависимость только прогрессирует. Знаете, как это называется? Провал терапии. Я не вижу смысла продолжать это «лечение» и не имею морального права брать за это деньги. Тем более, что, если вы не предпочитаете в определенных кругах отзываться на имя «Лиза Кадди», то чеки выписываете не вы. Я не знаю, кто и какую руку вам вывернул, чтобы загнать на психотерапию, но передайте этому человеку, что из насильственной терапии ничего не выйдет. Удачи.
*
Дома обнаружилось, что Уилсон отбыл в неизвестном направлении и, прикинув, позвонит ли тот сам, чтобы уточнить, как прошел сеанс психотерапии у его друга, Хаус достал мобильный телефон и набрал номер.
- Ваш с Кадди мозгоправ спекся, - с ходу сообщил он, как только услышал голос Уилсона в трубке.
- Ты не забыл стереть отпечатки пальцев и закопать труп? – невозмутимо спросил тот.
- Нет, я все сделал, как показывали в CSI. Ты будешь моим алиби.
- Увы, я должен отказаться от такой чести. Я за городом и вернусь только поздно вечером или завтра утром.
- Да, знаю, я нашел твою записку.
- Я ничего не писал, Хаус.
- Я заметил. Это был сарказм. Можешь посмотреть значение этого слова в толковом словаре – у актера он наверняка должен быть.
- Каждый, кто проведет с тобой хоть пару часов, узнает значение этого слова на собственной шкуре, Хаус, - в тон ему ответил Уилсон. – Мы в загородном клубе…
- Мне это так интересно узнать! Это тоже был сарказм, - сказал Хаус, нажимая отбой.
* * *
По счастью, рабочий день Виктора в этот понедельник начинался в 6:30 утра, поэтому он не стал делать проблемы из того, что они с Уилсоном завтракают обезжиренными и обессахаренными овсяными хлопьями в половине шестого. После этого у Уилсона еще хватило времени вернуться на квартиру Хауса, переодеться, приготовить на скорую руку второй завтрак и в семь утра позавтракать снова - недиетическими оладьями с медом. Такой утренний ритуал с некоторыми поправками продолжался уже шесть недель с лишним и надоел ему до смерти.
- У меня не гостиница, Уилсон, - хмуро сообщил ему Хаус за завтраком, - чтобы тебе нужно было отмечаться до какого-то срока.
- Я тоже так подумал. Наверное, будет лучше, если я … перееду к Виктору… я все равно остаюсь там практически каждую ночь. Глупо, что я приезжаю к тебе на квартиру каждое утро, чтобы переодеться перед работой.
- Очень глупо, - подтвердил Хаус. – Твой переезд меня мало беспокоит, а вот по блинчикам я буду скучать.
- Я кормлю тебя ленчем, обедом, а подчас и ужином – разберись уж с завтраком сам! – сухо ответил Уилсон, стараясь не показать, как его задела реплика Хауса. – Вечером соберу вещи.
- Так, а вот теперь ты меня напугал. Такое впечатление, что ты как будто бы и не шутишь.
- А я и не шучу.
- Уилсон, хватит, День Дурака в апреле, а сейчас только конец ноября.
- Я не шучу. Я съезжаю.
- Черт возьми, Уилсон, ты в своем уме?! – вышел из себя Хаус, резко отодвигаясь со стулом от стола. – Да ты с этим парнем почти незнаком! У меня с пакетом молока с нижней полки холодильника более длительные отношения!
- У нас просроченное молоко в холодильнике? Оно должно быть просроченным, потому что я встречаюсь с Виктором два месяца.
- Нет, у него срок годности истекает только в феврале.
- Зачем ты держишь молоко длительного хранения в холодильнике? – заинтересовался Уилсон.
- На случай нападения молокоедов из космоса. Не отвлекайся от темы, Джимми-бой.
- Господи, Хаус, ты съехался со Стейси через неделю после вашего свидания!
- Это совсем другое дело, - неохотно огрызнулся Хаус.
- Почему? И вообще тебе надо радоваться – никаких проповедей, никаких укоризненных взглядов на то, как ты принимаешь свой проклятый викодин, никакого шантажа, чтобы ты тащил свою задницу в больницу без опозданий!
- Да, черт возьми, я просто охрененно рад! – рявкнул Хаус, поднимаясь на ноги.
- Хаус!
- Иди ты на хрен, Джимми! – сообщил ему друг, захлопывая за собой дверь кухни.
- Хаус! Хаус, мы на работу опоздаем! Хаус! Черт возьми… - вздохнул Уилсон.
И почему он решил, что сейчас подходящий момент для такого разговора?

Глава 5.

Глава 5.
Уилсон как раз перечитывал очередной отчет по отделению перед сдачей, когда к нему в кабинет ввалился Хаус с историей болезни в руках.
- Снимай тот диагноз, который ты поставил – ценю твою онкологическую настороженность, хотя, конечно, только идиот мог предположить, что это аденокарцинома – ставь полипоз нисходящей ободочной кишки и переводи его на гастроэнтерологию, - выпалил Хаус на одном дыхании.
- Хорошо, - откликнулся Уилсон, даже не подняв глаз от отчета, и протянул руку за историей. – Давай сюда.
- Пожалуйста, - любезно ответил Хаус, швыряя папку через весь кабинет в самый дальний угол.
После этого Уилсон волей-неволей должен был оторваться от отчета:
- Это что сейчас было, Хаус?
- Что? А, это. Это я хотел как-нибудь незаметно намекнуть тебе, что хочу с тобой поговорить. Когда я познакомлюсь с твоим маленьким секретом?
- Дай подумать… У нас сегодня среда? Значит… никогда. Зачем тебе это?
- Я должен знать, кому ты теперь портишь нервы своим феном. Солидарность жертв террора.
- Виктор не жертва террора – он встает еще раньше меня.
- Когда, Уилсон? – настойчиво повторил Хаус. – Рано или поздно, мы все равно встретимся, раз уж ты живешь с ним.
- Если от меня что-то будет зависеть хоть в малейшей степени, то это произойдет поздно, - ответил хозяин кабинета, встав с кресла, чтобы поднять историю болезни.
Когда он обернулся, Хаус выливал кофе на его отчет.
- Упс, - с преувеличенным сожалением воскликнул он, подняв глаза на Уилсона, и вышел из кабинета так быстро, как только мог.
Онколог сел обратно за свой стол и посмотрел на погубленный отчет.
- Придурок, - вполголоса пробормотал он.
*
- Ты сегодня не заехал за мной, - заметил Виктор после ужина, когда, лежа рядом, они читали: один - газету, а второй - текст роли.
- Прости, задержался на работе. Мне пришлось переделывать отчет – на первую версию Хаус вылил кофе.
- Случайно? – удивленно поднял голову Виктор.
- Не совсем… У него новая идея: хочет познакомится с тобой.
- Я не против. Почему бы и нет? Ты же знаком с теми, с кем я снимаюсь… Ну, просто друзей-то у меня в Джерси нет.
- Если хочешь приобрести себе друзей – на встречу с Хаусом можешь надежд не возлагать.
- Думаешь, я ему не понравлюсь? – вскинул Виктор светлую бровь.
Уилсон уже успел окончательно выяснить, что тот и вправду был натуральным блондином, но контраст волос и очень темных глаз его по-прежнему удивлял.
- Думаю, нет, - не колеблясь, откликнулся Уилсон.
- Вообще-то я обычно умею находить общий язык с людьми, - возразил несколько уязвленный Виктор.
- Хаус не человек.
- Он сорокалетний мужик, без подруги, без семьи и без здоровья – тут у любого тараканы в голове заведутся! Ты его представляешь каким-то монстром!
- Я не представляю… - начал Уилсон и осекся, - или представляю? Хорошо. Я вас познакомлю. Хотя я все еще уверен, что ты ему не понравишься.
- Пригласи его к нам на ужин.
- Нет, с Хаусом лучше знакомиться на нейтральной территории, - ответил мужчина, снимая телефонную трубку.
- Джеймс, ты замечаешь, что говоришь о нем как о каком-то давнишнем коварном противнике? Ты действительно так воспринимаешь вашу дружбу? Стоит ли она тогда того, чтобы ее поддерживать?
Уилсон на пару секунд замер, но только он собрался что-то сказать, как на том конце провода сняли трубку.
*
Заманить Хауса на встречу оказалось поразительно сложно. Из всех знакомых Уилсона Хаус был единственным, кто умудрялся, настояв на выполнении какой-то своей идеи, заставить окружающих потом уговаривать его поучаствовать. Впрочем, если смотреть шире, из всех знакомых Уилсона Хаус много в чем был единственным.
Столик на троих в итальянском ресторанчике показался Уилсону достаточно нейтральной территорией, так что там они и встретились.
- Добрый вечер, - с самой своей обаятельной улыбкой выдал Виктор, и у Уилсона сразу появились плохие предчувствия – Хаус был не из любителей «обаятельных улыбок». – Джеймс много рассказывает о вас. Я – Виктор Лидз, можно просто Виктор или Вик, - сообщил он, протягивая руку.
- А я доктор Грегори Хаус, можно просто доктор Хаус, - откликнулся диагност и первым сел за стол, игнорируя протянутую руку.
Виктор несколько обескуражено замер на полмгновенья, а потом опустил руку и тоже занял свое место. Уилсон открыл было рот, желая сказать что-нибудь просто для того, чтобы не дать Хаусу задать тон разговору, но в этот момент у него зазвонил мобильный телефон и, машинально извинившись, он ответил.
- Доктор Джеймс Уилсон. Да… да, слушаю… - пару мгновений он просто молча кивал, словно собеседник мог его видеть. – Как его зовут, еще раз, пожалуйста? Опухоль яичка, да? Герминативная? Что? Сейчас не самое удобное время, Гарри… Да. Да, я понимаю. Нет, я не оспариваю назначение противорвотных. Или оспариваю? Подожди, мне надо посмотреть рецептурный блокнот, - он зажал телефон плечом, доставая блокнот из кармана. Официант, бесшумно возникший из полумрака зала, склонился к Уилсону и тихо указал:
- Прошу прощения, сэр, но у нас нельзя говорить по мобильному телефону в зале. Вы можете поговорить в холле.
- Хорошо, - кивнул покорно Уилсон, поднимаясь из-за стола. – Гарри, подожди минуту, я сейчас.
- Он, между прочим, жизни спасает, - сообщил Хаус официанту. – Кстати, если у вас есть яйца - в них тоже может завестись рак.
- Хаус, я вернусь через пару минут, - поспешно перебил его Уилсон, пока атмосфера не стала жуткой окончательно.
- Мясное меню или рыбное? – спросил невозмутимо официант, однако, несколько опасливо косясь на Хауса.
- Мне мясное, Джеймс, наверное, будет рыбу, - заметил Виктор, - а вы, доктор Хаус?
- Тащи и то, и другое. Винную карту не надо – я за рулем, а Джеймс не станет пить один. Пошел. Итак, - начал он, когда официант испарился, - значит, есть беззащитных зверюшек Амишам можно?
- Ну, я вообще-то не… - начал было Виктор, но осекся:
– Ты ведь все равно не перестанешь издеваться, так? Ладно, можешь считать, что я - Амиш. Тебе нога не мешает управлять машиной? Джеймс рассказывал… - слегка извиняющимся тоном добавил он.
- Джеймс вообще говорит о чем-то, кроме меня, или даже во время секса мое имя повторяет? – уточнил Хаус, открывая принесенное меню.
- Ну, вообще-то…
- Застенчивость выглядит привлекательно до двадцати лет, потом это уже пресно. Странно, что так смущаешься с твоей-то профессией…
- Я же актер, а не хастлер.
- А что, есть разница? – тут же парировал Хаус.
- Собственно…
- Я что-то пропустил? – спросил подошедший Уилсон, садясь на свое место.
- Один интересный диалог, - кратко ответил ему Виктор
- Вы готовы сделать заказ? – прошелестел официант, появившись будто из-под земли.
- Свиные ребрышки, - выдал Хаус, захлопывая меню.
- Я хочу дорадо, - заметил Уилсон.
- Мы обычно готовим эту рыбу на двоих, - сказал официант, забирая меню у Хауса.
- Ты как? – повернулся Джеймс к любовнику.
- С удовольствием съем рыбу.
- Мы возьмем дорадо на двоих, - кивнул Уилсон, и официант, забрав меню, исчез.
Хаус встал.
- Мой сериал начинается через полчаса, и надо еще покормить крысу, так что - счастливо оставаться.
Уилсон поднялся следом за ним и, несмотря на это, успел поймать его за локоть уже на выходе из зала.
- Какого черта, Хаус? – тихо спросил он.
- А я уже увидел все, что хотел, - высвободил руку тот. – Удачи, Джимми.
Когда Уилсон вернулся за столик, Виктор встретил его встревоженным взглядом.
- Он обиделся?
- Ты не сможешь обидеть Хауса, - спокойно отмахнулся Уилсон.
- А что это было тогда?
- Он – хам, и со странностями. Ты привыкнешь. И, надеюсь, ты любишь свиные ребрышки, потому что он ушел после того, как сделал заказ…

запись создана: 25.04.2010 в 21:36

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, Слэш, PG-13

---

Два хилсон-клипа

[Alisa060290]

Вот решила и здесь запостить))))
Название: " L-O-V-E"
Автор: Я
Пейринг: А какой еще может быть
Музыка: Nat King Cole "LOVE"
От автора: хотелось сделать очень позитивное видео)))))

И еще одно,совсем свежее))))
Итальянские страсти,любовь и только положительные эмоции Надеюсь всем понравится,ну а посвящается всем хилсоманам )))))

@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанвидео, Слэш