О чем невозможно говорить, о том следует молчать
Diagnosis
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен
"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.
Глава 4Глава 4
- Ей не лучше? – без особой нужды спросила доктор Салливан, глядя на лежащую в палате интенсивной терапии Кэрри Уэлш.
Хаус ее ответом не удостоил, подразумевая, что надо быть совсем полудурком, чтобы не догадаться – больного, которому становится лучше, в реанимацию не переводят.
Вместо него ответил Форман.
- Ей намного хуже. Трансаминазы и билирубин выросли в десятки раз с момента поступления. Она в прекоматозном состоянии. Чейз сегодня провел с ней всю ночь, под утро пошел на перитонеальный диализ, но от этого было не так много толка.
Пейдж только головой покачала – диагностическое отделение к ней, конечно, отношения не имело, а вот интенсивная терапия, учитывая, что именно сюда ее отправили на подмену ушедших в рождественский отпуск сотрудников, была зоной ее ответственности, а общая картина складывалась так, что именно тут Кэрри Уэлш и будет умирать. Не то, чтобы доктор Салливан была от этого в восторге – она, откровенно говоря, предпочла бы, чтобы мисс Уэлш и скончалась на диагностическом отделении раз уж это неизбежно – потому что, видит Бог, в интенсивной терапии хватает своих потенциальных покойников – но сказать это вслух она не решилась. Доктор Хаус и без этого выглядел так, словно вот-вот убьет кого-нибудь.
Хаус напряженно размышлял, эта невероятно быстро прогрессирующая печеночная недостаточность казалась ему странной. Да, у двух предыдущих сестер симптомы тоже нарастали быстро, но тут было что-то совсем необычное. Хаус поморщился. Ему отчетливо не хватало мячика или йо-йо, или хотя бы родной белой доски – хотелось занять чем-нибудь руки и упереться куда-нибудь взглядом, палата интенсивной терапии и пациентка только отвлекали, однако он должен был дать хоть какие-то рекомендации по смене терапии перед тем, как уйти из реанимации.
- Какая доза кортикоидов?
Форман назвал суточную дозу, и она была максимальной.
- Иммуносупрессоры?
- Уже ввели в схему. Иммуносупрессия развивается, но титр антипеченочных антител все еще очень высокий, а клиническая картина и вовсе ничуть не улучшилась от вторичного иммунодефицита.
Хаус снова посмотрел на больную. Упрямо продолжавшая красится, пока еще оставалась в сознании, то есть до вчерашнего дня, она, со своим выбеленным лицом и черными кругами вокруг глаз, выглядела уже покойницей. Врач стиснул зубы. Аутоиммунный гепатит, конечно, адская штука, но в этот раз он отступит. Эту пациентку Хаус твердо решил вытащить. Он уже и не помнил, когда в последний раз его так захватывала непреодолимая потребность спасти больного. Это, в итоге, только мешало, сбивая мысли.
Хаус раздраженно стукнул тростью о пол. За всю свою жизнь он так и не научился думать непосредственно при обследовании больного, а теперь и вовсе поздно переучиваться. Уже многое слишком поздно. Он развернулся, собираясь уходить, когда Форман остановил его.
- Что мы будем делать?
- Ну, - задумчиво отозвался Хаус, - Утенок пусть преданно ухаживает за больной, а добрый дядя доктор пойдет к трансплантологам.
Стоило ему покинуть отделение, как доктор Салливан уточнила:
- Скажи, пожалуйста, Утенок – это я, что ли?
- Нет, - крайне мрачно ответил Форман, - Утенок – это я.
Пейдж окинула его взглядом: бритая голова, хмурое лицо, бицепсы, отчетливо обрисованные даже под рукавами халата – и кивнула.
- Как скажешь, - преувеличенно мягко сказала она.
*
Временами Хаус гадал, куда девается большинство врачей со всех отделений, стоит только оленю Рудольфу ткнуться в мир своим красным носом, с ринофимой или без нее. Теперь он знал наверняка: все они попадают на отделение трансплантологии. По крайней мере, так ему показалось с первого взгляда. На отделении царила суматоха, которую Хаус мог бы принять за предпраздничную, когда врачи заканчивают дела перед отпусками, если бы он не бывал тут раньше и не видел, что это обычная их рабочая обстановка. Люди сновали туда-сюда, с контейнерами, аппаратами, многочисленными бумагами, и все были облачены в белые халаты, все только врачи или в лучшем случае медсестры, ни одного пациента в поле зрения не было. Здесь составляли акты, подписывали протоколы, укладывали органы в нужные растворы, замораживали забранный материал; здесь работали с донорами, с частями тел тех, кто уже умер совсем, или же тех, у кого умер мозг, что на взгляд Хауса было не лучше. Где-то за всем этим, конечно, маячил потенциальный больной, но довольно далеко. Если в большинстве случаев пациент служит главным персонажем, будь сама пьеса комедией или трагедией, то тут он явно был на уровне списка «и другие».
Хаус без медицинского костюма сработал примерно как включенная лампа, из-за чего последовательно подлетели три вида мотыльков, которые, узнав, что ему нужен заведующий, улетали с тем, чтобы привести новый вид мотыльков. Когда мотыльков-медсестер последовательно сменили мотыльки-ординаторы, а тех – мотыльки-врачи, информация о том, что Хаусу нужен заведующий, очевидно облетела все отделение. После этого обращать внимание на пришельца перестали. Довольно скоро Хаус понял, что к нему не просто никто не подходит узнать, зачем он здесь, но и вообще его как будто не видят, толкаясь по своим делам. Он стал частью этой системы, и она начала его переваривать.
Пару минут он раздумывал, как бы привлечь внимание публики, однако единственное, что ему удалось придумать требовало пожертвования одной почки, и это даже Хаус уже считал перебором. Тогда он просто отловил ближайшую жертву за рукав и, не удовлетворяясь больше: «Да-да, я немедленно сообщу заведующему, что его ждут», держал, пока звонок не был совершен прямо в его присутствии.
В целом врачи Плейнсборо делились на тех, кто Хауса не знал, и тех, кто Хауса не любил. Предыдущий заведующий относился ко второй категории, теперешний - к первой. Когда он, наконец, возник откуда-то из-под продизенфицированного ламината, на котором не было и следа земли, и представился, то Хаус, чувствующий, что трансплантационная бюрократия действует на него отупляюще, ответил лишь:
- Доктор Хаус.
Тиздейл картинно выгнул бровь:
- Так это вы доктор Хаус?
Примерно шесть человек из десяти при знакомстве задавали этот вопрос, и Хауса все время подмывало ответить «нет», и посмотреть, что они потом будут делать. Однако сейчас он сдержался.
- Постаревший на двадцать минут и набравшийся жизненного опыта, но это все еще я.
Доктор Тиздейл высказал готовность поговорить о порядках на своем отделении, о рождестве, возможно, и о том, как сыграли «Джерсийские дьяволы», но о деле Хауса он даже слушать не пожелал.
- Доктор Хаус, вы что думаете, что у меня тут много лишних ненужных печенок?
С этими словами Тиздейл излишне драматично, на вкус Хауса, взмахнул обеими руками. Между бровей у ведущего врача трансплантационного отделения залегли нерасходящиеся морщинки и от этого казалось, что он все время хмурится.
- Если так, - ответил Хаус, - то мне, пожалуйста, два суповых набора, мозги, сердце, смелость… ну и печень на пересадку, конечно.
Доктор снял свои старомодные крупные очки и начал протирать стекла, которые в этом совсем не нуждались.
- Хаус, если бы я и хотел поставить ее в очередь на пересадку, сомневаюсь, что подходящий орган нашелся бы вовремя.
- У нее есть родственные доноры… в крайнем случае, если никто не подойдет, я готов прислать Чейза – отрежьте печень у него.
- Доктор Хаус, вы не в состоянии уменьшить агрессию ее организма по отношению к собственной печени, несмотря на массивную иммуносупрессивную терапию, и вы хотите, чтобы я в таком случае пересадил ей донорский орган? - резко бросил трансплантолог. - Займитесь сами, если хочется погеройствовать, и можете сразу выкинуть донорскую печень в мусорное ведро – будет меньше возни.
Пару минут Хаус повертел эту мысль, но с некоторым сожалением вынужден был от нее отказаться – маловероятно, что ему удастся воодушевить Чейза настолько, чтобы тот согласился получить специализацию трансплантолога за пару суток… собственно и никого другого тоже. Однако уходить просто так из такого стерильного, такого нового, такого правильного отделения, которое так хорошо отражало лицо медицинской индустрии, или по меньшей мере ту ее часть, которая опирается на новые технологии, но все так же не в состоянии помочь больному – это казалось неправильным, поэтому Хаус пожал плечами и заметил:
- Хреновый из тебя врач, если ты не в курсе, что печень можно выбрасывать только в контейнер для биологических отходов.
*
Дверь в кабинет Кадди была приоткрыта и, недолго думая, Хаус распахнул ее без стука. Уилсон, сидящий у стола главного врача обернулся на секунду и тут же снова вернулся к разговору.
- Когда одно время мы обсуждали этот вопрос, моя первая жена хотела дать ребенку имя «Джеймс».
- По-моему, это мило, - заметила Кадди, - сын, названный в честь отца.
Уилсон покачал головой.
- Она так хотела назвать только девочку… Думаю, это была первая причина, по которой у нас не было детей. Вторая – то, что мальчика она хотела назвать Элис. Эллоди звонила, - пояснил он для Хауса, - утром она родила сына, снова.
- Счастливая мама, - с почти неуловимым налетом горечи заметила Кадди.
- Крыса удобнее, тише и не попадает в плохие компании, - ответил на это Хаус. – Но я надеюсь, ты не вопросы материнства со мной собралась обсуждать? Потому что я на это не пойду – мои гены слишком уникальны, чтобы разбрасываться ими почем зря. В любом случае не могу это обсуждать, - он понизил голос до заговорщицкого шепота, - при Уилсоне.
Тот едва слышно хмыкнул в ответ на это и заметил, что женщина, желающая нормального ребенка, с большей вероятностью использует гены с планеты Криптон, чем хаусовские.
- Хаус, - прервала их обмен любезностями Кадди, - я тебя звала из-за твоей пациентки. Ее страховка не покрывает дальнейшего пребывания в больнице.
- Ну, я с у довольствием ее выпишу, только ее матери, наверное, будет сложно унести ее вместе с кроватью, кардиомонитором, аппаратом искусственного дыхания и диализа из отделения интенсивной терапии?
- Я совсем не это имела в виду! – поморщилась Кадди. – Может, перерегистрируем ее по квоте хосписа? У них остались детские места.
- Нет, - кратко ответил Хаус, но таким тоном, что Уилсон тут же вмешался:
- А как экстренное жизнеугрожающее состояние ее перерегистрировать не получится?
Кадди вздохнула, машинально поправляя рукой высокую прическу, из которой настойчиво пыталась выбиться вьющаяся прядка.
- Попробую. Сейчас самый конец года – квот почти не осталось ни на что, ты это сам знаешь, Хаус. И кстати, Уилсону я уже подписала три выходных дня на Рождество, а твоего заявления до сих пор так и не видела – если ты думаешь, что сможешь кинуть мне его вечером двадцать третьего и раствориться в неизвестном направлении, то ты очень ошибаешься.
Хаус поднял брови, а Уилсон как-то преувеличенно внимательно стал разглядывать столешницу.
- Это Уилсон у нас легкомысленный мотылек, порхающий туда-сюда и попивающий кофе на конференциях еретиков, - начал Хаус.
- Не думал, что мотыльки так делают, - тихо пробурчал себе под нос Уилсон.
Хаус, все прекрасно услышавший, дернул уголком губ, бросив быстрый взгляд искоса, и продолжил:
- А я, как у меня это заведено, останусь и буду трудиться в поте лица на благо пациентов.
Кадди медленно перевела взгляд с одного на второго.
- Вы слишком много стали перенимать друг у друга.
- И не говори, - ответил за обоих Хаус, - и на мой взгляд, с этим пора завязывать! Особенно учитывая, что никаких «в болезни и здравии, горе и радости» тут не предусмотрено.
Кадди посмотрела на него внимательнее, но лицо Хауса было непроницаемо.
* * *
Коникотомия предписывается врачу, не имеющему специальной подготовки или не обладающему необходимыми инструментами, потому что это одна из самых простых и легких в исполнении операций, которая может быть проведена даже с помощью канцелярского ножа и корпуса шариковой ручки. Однако несколько минут она, тем не менее, занимает и, в принципе, даже по меркам экстренной медицины, это не так уж много.
Только сердцу мистера Кортиса не хватило как раз этих нескольких минут, потраченных на бесполезную коникотомию. На коникотомию, которую Уилсон сделал выше уровня нахождения опухоли, хотя прекрасно знал, не мог не знать… Зачем?
«Стереотипное мышление», - великодушно подсказал голос Хауса в голове, и Уилсон почувствовал, что если эта крутящаяся в голове, сводящая с ума пластинка немедленно не остановится, то он закричит.
- Что с тобой сегодня? – спросил он вслух, не озаботившись даже понизить голос, прекрасно зная, что Хаус не спит.
При прочих равных, он предпочитал слушать реального Хауса.
- Что? – тут же отозвался тот совершенно не сонным голосом. – Ничего. Все было хорошо.
- Вначале, - ровно заметил Уилсон, - ты наслаждался, да. А потом твои движения стали механическими… тебе стало все равно. Что случилось?
- Ничего, - на этот раз резко ответил Хаус.
Он лежал навзничь рядом и смотрел своими светлыми глазами в потолок, а теперь отвернулся слегка, чтобы Уилсон не видел его лица.
- Нет, не ничего, - упрямо сказал Уилсон. Он даже ни о чем не спрашивал – и так все было понятно. – Кто теперь думает о пациенте дома?
- Я не думаю.
- Думаешь, - без малейшего сомнения ответил Уилсон.
Он разумеется догадывался, к чем они идут, и был почти рад этому. Возможно спор, ссора, скандал утомит их достаточно, чтобы можно было забыть всех своих пациентов, уже умерших и только умирающих, и, наконец заснуть.
- Думаешь, - повторил он, - думаешь, что она умрет. Скоро. И тебе ничего с этим не сделать.
Внезапно Хаус рывком сел, явно намереваясь что-то сказать, но вместо этого его лицо исказилось гримасой боли, и он вцепился ногтями в собственное бедро. Уилсон поднял голову с подушки, обеспокоенно всматриваясь в него, готовый уже пойти за лекарствами, но через несколько минут Хаус все же разжал пальцы, конвульсивно стиснувшие простыню.
- Что тебе надо, Уилсон? Чтобы я сказал, что теперь я – слабак?
- Ты просто человек, - тихо ответил Уилсон не то ему, не то себе, - как и все мы.
- Тебя это радует?
- Немного, - признался Уилсон, осторожно укладывая Хауса рядом с собой.
- А меня нет.
Самомнения Хауса, подумал Уилсон, поглаживая его плечо, ощущая его ладонь на собственном животе, наверняка хватило бы, чтобы хотеть быть богом, который может распоряжаться жизнью и смертью и не испытывать боли – и речь сейчас не только о ноге. Однако Хаус неправ – там были бы свои рамки и своя боль, в этом Уилсон уверен. И быть человеком совсем не так уж плохо.
Только вот…
Зачем все-таки надо было делать коникотомию?
Уилсон обреченно закрыл глаза.
* * *
В целом по жизни, если не брать во внимание исключительно сексуальную ее сторону, Уилсон, пожалуй, предпочитал женщин мужчинам. То есть он не имел предубежденности против пола, совсем нет, но… но тем не менее, женщина куда чаще была для него объектом восхищения и некоторого изумления. По меньшей мере, Уилсон не встречал еще ни одного мужчину, моложе тридцати лет, который мог бы одним только взглядом произвести впечатление, будто ему одному известна какая-то тайна, не доступная больше никому. А вот женщины, владеющие такой способностью, если это можно назвать способностью, Уилсону несколько раз встречались.
В их число входила и доктор Стефани Гарсиа, одна из дерматологов Принстон Плейнсборо. Вопреки своему имени она была натуральной блондинкой, очень светлой – светлее Уилсону не приходилось видеть никогда, причем сейчас, стриженные очень коротко, почти под корень, ее волосы выглядели еще более льняными. Глаза же у нее были голубые или серые, до странности бледные, почти прозрачные, и навсегда хранили это выражение глубочайшей сосредоточенности, погруженности в себя, в свою тайну. Уилсон был полностью уверен, что их выражение не поменялось и сейчас, хотя на девушке были черные очки, крупные, темные, зрительно подавляющие ее бледное маленькое лицо с острыми чертами.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, Джеймс, но я говорила не совсем об этом. Новые технологии – это прекрасно, но мне кажется, что мы временами начинаем так полагаться на них, что упускаем из вида те, которые веками были основополагающими.
Сейчас очень пригодился бы тот самый взгляд из-под тяжелых век, и Уилсон от души пожелал, чтобы ей как можно скорее удалось бы снять эти очки.
- В конце концов, еще наши учителя могли перкуссией определить под какой из ножек стола лежит монетка, а мы сейчас говорим студентам, что перкуссионно очаг пневмонии найти удается не всегда.
Хотя Уилсон не мог не заметить комплимента, который ему сделала девушка, сравняв его учителей со своими – во всяком случае он надеялся, что это можно расценивать как комплимент – однако внимание его легко ускользнуло от темы разговора к собственным мыслям. Не потому, что его не интересовал высокий смысл физикальных методов обследования, а потому что ему было о чем подумать.
Любой здравомыслящий врач испытывает ужас при мысли о том, что убьет пациента. И дело не в эвтаназии – она отдельная, особая этическая проблема – а в той ситуации, когда действия, направленные на то, чтобы спасти, приводят к гибели.
«Я все сделал по правилам», - сказал Уилсон сам себе.
«Я поступил правильно», - повторил он, встряхивая слегка головой, стараясь выбросить навязчивые мысли и вернуться к разговору, тем более, что через кафетерий к ним пробирался Хаус, который умел читать по лицу Уилсона как никто.
- Или вот, например, вчера меня вызывали хирурги диагностировать герпес. Это просто смешно! В конце концов, герпес-то они должны уметь определить сами. Мы, врачи, бываем такими непоследовательными…
- Ты к ним не относишься, - перебил ее Хаус, берясь за спинку стула девушки, - тебе следовало бы сказать «эти врачи». Или еще лучше даже «эти взрослые врачи».
- Мне, пожалуй, пора, - ответила она, поднимаясь.
- Это точно, - подтвердил Хаус.
Гарсиа послала весьма бледную улыбку поочередно Уилсону и Хаусу и ушла.
По ощущениям Уилсона улыбка, которую удалось выдавить ему, была ничуть не лучше. Хаус сел на освободившееся место, и Уилсон пододвинул ему свой сэндвич.
- Уилсон, так я не играю. Ты должен пытаться спрятать сэндвич – ты что, правила забыл? Так я мог бы и сам его себе купить.
- Ешь, я все равно не хочу.
Хаус посмотрел на него внимательнее.
- Это что-то новенькое, раньше ты аппетита не терял.
«Но раньше я и пациента никогда не убивал», - хотел ответить Уилсон, но смолчал.
- А что это наша бледная моль сегодня в очках? – спросил Хаус, запуская зубы в сэндвич. – В следующий раз бери с острым соусом, а не с майонезом. Она решила заделаться стрекозой… бледной стрекозой?
Уилсон оглянулся по сторонам и, понизив голос, сказал:
- У нее острый лейкоз. Она прошла уже три курса химиотерапии.
Хаус присвистнул. Уилсон решил считать, что сочувственно.
- Уверен? Я имею в виду, уверен, что из-за этого? Может, это мода такая новая… среди насекомых.
Уилсон кивнул.
- Абсолютно. У нее красивые глаза. Поверь мне на слово, ни одна женщина из-за моды не будет закрывать то, что считает красивым.
Хаус медленно положил недоеденный сэндвич на стол, встал и вышел из столовой. Уилсон подтянул сэндвич к себе. Бог весть, что именно из сказанного осенило Хауса, но зато у Уилсона появился какой-никакой аппетит.
Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен
"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.
Глава 4Глава 4
- Ей не лучше? – без особой нужды спросила доктор Салливан, глядя на лежащую в палате интенсивной терапии Кэрри Уэлш.
Хаус ее ответом не удостоил, подразумевая, что надо быть совсем полудурком, чтобы не догадаться – больного, которому становится лучше, в реанимацию не переводят.
Вместо него ответил Форман.
- Ей намного хуже. Трансаминазы и билирубин выросли в десятки раз с момента поступления. Она в прекоматозном состоянии. Чейз сегодня провел с ней всю ночь, под утро пошел на перитонеальный диализ, но от этого было не так много толка.
Пейдж только головой покачала – диагностическое отделение к ней, конечно, отношения не имело, а вот интенсивная терапия, учитывая, что именно сюда ее отправили на подмену ушедших в рождественский отпуск сотрудников, была зоной ее ответственности, а общая картина складывалась так, что именно тут Кэрри Уэлш и будет умирать. Не то, чтобы доктор Салливан была от этого в восторге – она, откровенно говоря, предпочла бы, чтобы мисс Уэлш и скончалась на диагностическом отделении раз уж это неизбежно – потому что, видит Бог, в интенсивной терапии хватает своих потенциальных покойников – но сказать это вслух она не решилась. Доктор Хаус и без этого выглядел так, словно вот-вот убьет кого-нибудь.
Хаус напряженно размышлял, эта невероятно быстро прогрессирующая печеночная недостаточность казалась ему странной. Да, у двух предыдущих сестер симптомы тоже нарастали быстро, но тут было что-то совсем необычное. Хаус поморщился. Ему отчетливо не хватало мячика или йо-йо, или хотя бы родной белой доски – хотелось занять чем-нибудь руки и упереться куда-нибудь взглядом, палата интенсивной терапии и пациентка только отвлекали, однако он должен был дать хоть какие-то рекомендации по смене терапии перед тем, как уйти из реанимации.
- Какая доза кортикоидов?
Форман назвал суточную дозу, и она была максимальной.
- Иммуносупрессоры?
- Уже ввели в схему. Иммуносупрессия развивается, но титр антипеченочных антител все еще очень высокий, а клиническая картина и вовсе ничуть не улучшилась от вторичного иммунодефицита.
Хаус снова посмотрел на больную. Упрямо продолжавшая красится, пока еще оставалась в сознании, то есть до вчерашнего дня, она, со своим выбеленным лицом и черными кругами вокруг глаз, выглядела уже покойницей. Врач стиснул зубы. Аутоиммунный гепатит, конечно, адская штука, но в этот раз он отступит. Эту пациентку Хаус твердо решил вытащить. Он уже и не помнил, когда в последний раз его так захватывала непреодолимая потребность спасти больного. Это, в итоге, только мешало, сбивая мысли.
Хаус раздраженно стукнул тростью о пол. За всю свою жизнь он так и не научился думать непосредственно при обследовании больного, а теперь и вовсе поздно переучиваться. Уже многое слишком поздно. Он развернулся, собираясь уходить, когда Форман остановил его.
- Что мы будем делать?
- Ну, - задумчиво отозвался Хаус, - Утенок пусть преданно ухаживает за больной, а добрый дядя доктор пойдет к трансплантологам.
Стоило ему покинуть отделение, как доктор Салливан уточнила:
- Скажи, пожалуйста, Утенок – это я, что ли?
- Нет, - крайне мрачно ответил Форман, - Утенок – это я.
Пейдж окинула его взглядом: бритая голова, хмурое лицо, бицепсы, отчетливо обрисованные даже под рукавами халата – и кивнула.
- Как скажешь, - преувеличенно мягко сказала она.
*
Временами Хаус гадал, куда девается большинство врачей со всех отделений, стоит только оленю Рудольфу ткнуться в мир своим красным носом, с ринофимой или без нее. Теперь он знал наверняка: все они попадают на отделение трансплантологии. По крайней мере, так ему показалось с первого взгляда. На отделении царила суматоха, которую Хаус мог бы принять за предпраздничную, когда врачи заканчивают дела перед отпусками, если бы он не бывал тут раньше и не видел, что это обычная их рабочая обстановка. Люди сновали туда-сюда, с контейнерами, аппаратами, многочисленными бумагами, и все были облачены в белые халаты, все только врачи или в лучшем случае медсестры, ни одного пациента в поле зрения не было. Здесь составляли акты, подписывали протоколы, укладывали органы в нужные растворы, замораживали забранный материал; здесь работали с донорами, с частями тел тех, кто уже умер совсем, или же тех, у кого умер мозг, что на взгляд Хауса было не лучше. Где-то за всем этим, конечно, маячил потенциальный больной, но довольно далеко. Если в большинстве случаев пациент служит главным персонажем, будь сама пьеса комедией или трагедией, то тут он явно был на уровне списка «и другие».
Хаус без медицинского костюма сработал примерно как включенная лампа, из-за чего последовательно подлетели три вида мотыльков, которые, узнав, что ему нужен заведующий, улетали с тем, чтобы привести новый вид мотыльков. Когда мотыльков-медсестер последовательно сменили мотыльки-ординаторы, а тех – мотыльки-врачи, информация о том, что Хаусу нужен заведующий, очевидно облетела все отделение. После этого обращать внимание на пришельца перестали. Довольно скоро Хаус понял, что к нему не просто никто не подходит узнать, зачем он здесь, но и вообще его как будто не видят, толкаясь по своим делам. Он стал частью этой системы, и она начала его переваривать.
Пару минут он раздумывал, как бы привлечь внимание публики, однако единственное, что ему удалось придумать требовало пожертвования одной почки, и это даже Хаус уже считал перебором. Тогда он просто отловил ближайшую жертву за рукав и, не удовлетворяясь больше: «Да-да, я немедленно сообщу заведующему, что его ждут», держал, пока звонок не был совершен прямо в его присутствии.
В целом врачи Плейнсборо делились на тех, кто Хауса не знал, и тех, кто Хауса не любил. Предыдущий заведующий относился ко второй категории, теперешний - к первой. Когда он, наконец, возник откуда-то из-под продизенфицированного ламината, на котором не было и следа земли, и представился, то Хаус, чувствующий, что трансплантационная бюрократия действует на него отупляюще, ответил лишь:
- Доктор Хаус.
Тиздейл картинно выгнул бровь:
- Так это вы доктор Хаус?
Примерно шесть человек из десяти при знакомстве задавали этот вопрос, и Хауса все время подмывало ответить «нет», и посмотреть, что они потом будут делать. Однако сейчас он сдержался.
- Постаревший на двадцать минут и набравшийся жизненного опыта, но это все еще я.
Доктор Тиздейл высказал готовность поговорить о порядках на своем отделении, о рождестве, возможно, и о том, как сыграли «Джерсийские дьяволы», но о деле Хауса он даже слушать не пожелал.
- Доктор Хаус, вы что думаете, что у меня тут много лишних ненужных печенок?
С этими словами Тиздейл излишне драматично, на вкус Хауса, взмахнул обеими руками. Между бровей у ведущего врача трансплантационного отделения залегли нерасходящиеся морщинки и от этого казалось, что он все время хмурится.
- Если так, - ответил Хаус, - то мне, пожалуйста, два суповых набора, мозги, сердце, смелость… ну и печень на пересадку, конечно.
Доктор снял свои старомодные крупные очки и начал протирать стекла, которые в этом совсем не нуждались.
- Хаус, если бы я и хотел поставить ее в очередь на пересадку, сомневаюсь, что подходящий орган нашелся бы вовремя.
- У нее есть родственные доноры… в крайнем случае, если никто не подойдет, я готов прислать Чейза – отрежьте печень у него.
- Доктор Хаус, вы не в состоянии уменьшить агрессию ее организма по отношению к собственной печени, несмотря на массивную иммуносупрессивную терапию, и вы хотите, чтобы я в таком случае пересадил ей донорский орган? - резко бросил трансплантолог. - Займитесь сами, если хочется погеройствовать, и можете сразу выкинуть донорскую печень в мусорное ведро – будет меньше возни.
Пару минут Хаус повертел эту мысль, но с некоторым сожалением вынужден был от нее отказаться – маловероятно, что ему удастся воодушевить Чейза настолько, чтобы тот согласился получить специализацию трансплантолога за пару суток… собственно и никого другого тоже. Однако уходить просто так из такого стерильного, такого нового, такого правильного отделения, которое так хорошо отражало лицо медицинской индустрии, или по меньшей мере ту ее часть, которая опирается на новые технологии, но все так же не в состоянии помочь больному – это казалось неправильным, поэтому Хаус пожал плечами и заметил:
- Хреновый из тебя врач, если ты не в курсе, что печень можно выбрасывать только в контейнер для биологических отходов.
*
Дверь в кабинет Кадди была приоткрыта и, недолго думая, Хаус распахнул ее без стука. Уилсон, сидящий у стола главного врача обернулся на секунду и тут же снова вернулся к разговору.
- Когда одно время мы обсуждали этот вопрос, моя первая жена хотела дать ребенку имя «Джеймс».
- По-моему, это мило, - заметила Кадди, - сын, названный в честь отца.
Уилсон покачал головой.
- Она так хотела назвать только девочку… Думаю, это была первая причина, по которой у нас не было детей. Вторая – то, что мальчика она хотела назвать Элис. Эллоди звонила, - пояснил он для Хауса, - утром она родила сына, снова.
- Счастливая мама, - с почти неуловимым налетом горечи заметила Кадди.
- Крыса удобнее, тише и не попадает в плохие компании, - ответил на это Хаус. – Но я надеюсь, ты не вопросы материнства со мной собралась обсуждать? Потому что я на это не пойду – мои гены слишком уникальны, чтобы разбрасываться ими почем зря. В любом случае не могу это обсуждать, - он понизил голос до заговорщицкого шепота, - при Уилсоне.
Тот едва слышно хмыкнул в ответ на это и заметил, что женщина, желающая нормального ребенка, с большей вероятностью использует гены с планеты Криптон, чем хаусовские.
- Хаус, - прервала их обмен любезностями Кадди, - я тебя звала из-за твоей пациентки. Ее страховка не покрывает дальнейшего пребывания в больнице.
- Ну, я с у довольствием ее выпишу, только ее матери, наверное, будет сложно унести ее вместе с кроватью, кардиомонитором, аппаратом искусственного дыхания и диализа из отделения интенсивной терапии?
- Я совсем не это имела в виду! – поморщилась Кадди. – Может, перерегистрируем ее по квоте хосписа? У них остались детские места.
- Нет, - кратко ответил Хаус, но таким тоном, что Уилсон тут же вмешался:
- А как экстренное жизнеугрожающее состояние ее перерегистрировать не получится?
Кадди вздохнула, машинально поправляя рукой высокую прическу, из которой настойчиво пыталась выбиться вьющаяся прядка.
- Попробую. Сейчас самый конец года – квот почти не осталось ни на что, ты это сам знаешь, Хаус. И кстати, Уилсону я уже подписала три выходных дня на Рождество, а твоего заявления до сих пор так и не видела – если ты думаешь, что сможешь кинуть мне его вечером двадцать третьего и раствориться в неизвестном направлении, то ты очень ошибаешься.
Хаус поднял брови, а Уилсон как-то преувеличенно внимательно стал разглядывать столешницу.
- Это Уилсон у нас легкомысленный мотылек, порхающий туда-сюда и попивающий кофе на конференциях еретиков, - начал Хаус.
- Не думал, что мотыльки так делают, - тихо пробурчал себе под нос Уилсон.
Хаус, все прекрасно услышавший, дернул уголком губ, бросив быстрый взгляд искоса, и продолжил:
- А я, как у меня это заведено, останусь и буду трудиться в поте лица на благо пациентов.
Кадди медленно перевела взгляд с одного на второго.
- Вы слишком много стали перенимать друг у друга.
- И не говори, - ответил за обоих Хаус, - и на мой взгляд, с этим пора завязывать! Особенно учитывая, что никаких «в болезни и здравии, горе и радости» тут не предусмотрено.
Кадди посмотрела на него внимательнее, но лицо Хауса было непроницаемо.
* * *
Коникотомия предписывается врачу, не имеющему специальной подготовки или не обладающему необходимыми инструментами, потому что это одна из самых простых и легких в исполнении операций, которая может быть проведена даже с помощью канцелярского ножа и корпуса шариковой ручки. Однако несколько минут она, тем не менее, занимает и, в принципе, даже по меркам экстренной медицины, это не так уж много.
Только сердцу мистера Кортиса не хватило как раз этих нескольких минут, потраченных на бесполезную коникотомию. На коникотомию, которую Уилсон сделал выше уровня нахождения опухоли, хотя прекрасно знал, не мог не знать… Зачем?
«Стереотипное мышление», - великодушно подсказал голос Хауса в голове, и Уилсон почувствовал, что если эта крутящаяся в голове, сводящая с ума пластинка немедленно не остановится, то он закричит.
- Что с тобой сегодня? – спросил он вслух, не озаботившись даже понизить голос, прекрасно зная, что Хаус не спит.
При прочих равных, он предпочитал слушать реального Хауса.
- Что? – тут же отозвался тот совершенно не сонным голосом. – Ничего. Все было хорошо.
- Вначале, - ровно заметил Уилсон, - ты наслаждался, да. А потом твои движения стали механическими… тебе стало все равно. Что случилось?
- Ничего, - на этот раз резко ответил Хаус.
Он лежал навзничь рядом и смотрел своими светлыми глазами в потолок, а теперь отвернулся слегка, чтобы Уилсон не видел его лица.
- Нет, не ничего, - упрямо сказал Уилсон. Он даже ни о чем не спрашивал – и так все было понятно. – Кто теперь думает о пациенте дома?
- Я не думаю.
- Думаешь, - без малейшего сомнения ответил Уилсон.
Он разумеется догадывался, к чем они идут, и был почти рад этому. Возможно спор, ссора, скандал утомит их достаточно, чтобы можно было забыть всех своих пациентов, уже умерших и только умирающих, и, наконец заснуть.
- Думаешь, - повторил он, - думаешь, что она умрет. Скоро. И тебе ничего с этим не сделать.
Внезапно Хаус рывком сел, явно намереваясь что-то сказать, но вместо этого его лицо исказилось гримасой боли, и он вцепился ногтями в собственное бедро. Уилсон поднял голову с подушки, обеспокоенно всматриваясь в него, готовый уже пойти за лекарствами, но через несколько минут Хаус все же разжал пальцы, конвульсивно стиснувшие простыню.
- Что тебе надо, Уилсон? Чтобы я сказал, что теперь я – слабак?
- Ты просто человек, - тихо ответил Уилсон не то ему, не то себе, - как и все мы.
- Тебя это радует?
- Немного, - признался Уилсон, осторожно укладывая Хауса рядом с собой.
- А меня нет.
Самомнения Хауса, подумал Уилсон, поглаживая его плечо, ощущая его ладонь на собственном животе, наверняка хватило бы, чтобы хотеть быть богом, который может распоряжаться жизнью и смертью и не испытывать боли – и речь сейчас не только о ноге. Однако Хаус неправ – там были бы свои рамки и своя боль, в этом Уилсон уверен. И быть человеком совсем не так уж плохо.
Только вот…
Зачем все-таки надо было делать коникотомию?
Уилсон обреченно закрыл глаза.
* * *
В целом по жизни, если не брать во внимание исключительно сексуальную ее сторону, Уилсон, пожалуй, предпочитал женщин мужчинам. То есть он не имел предубежденности против пола, совсем нет, но… но тем не менее, женщина куда чаще была для него объектом восхищения и некоторого изумления. По меньшей мере, Уилсон не встречал еще ни одного мужчину, моложе тридцати лет, который мог бы одним только взглядом произвести впечатление, будто ему одному известна какая-то тайна, не доступная больше никому. А вот женщины, владеющие такой способностью, если это можно назвать способностью, Уилсону несколько раз встречались.
В их число входила и доктор Стефани Гарсиа, одна из дерматологов Принстон Плейнсборо. Вопреки своему имени она была натуральной блондинкой, очень светлой – светлее Уилсону не приходилось видеть никогда, причем сейчас, стриженные очень коротко, почти под корень, ее волосы выглядели еще более льняными. Глаза же у нее были голубые или серые, до странности бледные, почти прозрачные, и навсегда хранили это выражение глубочайшей сосредоточенности, погруженности в себя, в свою тайну. Уилсон был полностью уверен, что их выражение не поменялось и сейчас, хотя на девушке были черные очки, крупные, темные, зрительно подавляющие ее бледное маленькое лицо с острыми чертами.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, Джеймс, но я говорила не совсем об этом. Новые технологии – это прекрасно, но мне кажется, что мы временами начинаем так полагаться на них, что упускаем из вида те, которые веками были основополагающими.
Сейчас очень пригодился бы тот самый взгляд из-под тяжелых век, и Уилсон от души пожелал, чтобы ей как можно скорее удалось бы снять эти очки.
- В конце концов, еще наши учителя могли перкуссией определить под какой из ножек стола лежит монетка, а мы сейчас говорим студентам, что перкуссионно очаг пневмонии найти удается не всегда.
Хотя Уилсон не мог не заметить комплимента, который ему сделала девушка, сравняв его учителей со своими – во всяком случае он надеялся, что это можно расценивать как комплимент – однако внимание его легко ускользнуло от темы разговора к собственным мыслям. Не потому, что его не интересовал высокий смысл физикальных методов обследования, а потому что ему было о чем подумать.
Любой здравомыслящий врач испытывает ужас при мысли о том, что убьет пациента. И дело не в эвтаназии – она отдельная, особая этическая проблема – а в той ситуации, когда действия, направленные на то, чтобы спасти, приводят к гибели.
«Я все сделал по правилам», - сказал Уилсон сам себе.
«Я поступил правильно», - повторил он, встряхивая слегка головой, стараясь выбросить навязчивые мысли и вернуться к разговору, тем более, что через кафетерий к ним пробирался Хаус, который умел читать по лицу Уилсона как никто.
- Или вот, например, вчера меня вызывали хирурги диагностировать герпес. Это просто смешно! В конце концов, герпес-то они должны уметь определить сами. Мы, врачи, бываем такими непоследовательными…
- Ты к ним не относишься, - перебил ее Хаус, берясь за спинку стула девушки, - тебе следовало бы сказать «эти врачи». Или еще лучше даже «эти взрослые врачи».
- Мне, пожалуй, пора, - ответила она, поднимаясь.
- Это точно, - подтвердил Хаус.
Гарсиа послала весьма бледную улыбку поочередно Уилсону и Хаусу и ушла.
По ощущениям Уилсона улыбка, которую удалось выдавить ему, была ничуть не лучше. Хаус сел на освободившееся место, и Уилсон пододвинул ему свой сэндвич.
- Уилсон, так я не играю. Ты должен пытаться спрятать сэндвич – ты что, правила забыл? Так я мог бы и сам его себе купить.
- Ешь, я все равно не хочу.
Хаус посмотрел на него внимательнее.
- Это что-то новенькое, раньше ты аппетита не терял.
«Но раньше я и пациента никогда не убивал», - хотел ответить Уилсон, но смолчал.
- А что это наша бледная моль сегодня в очках? – спросил Хаус, запуская зубы в сэндвич. – В следующий раз бери с острым соусом, а не с майонезом. Она решила заделаться стрекозой… бледной стрекозой?
Уилсон оглянулся по сторонам и, понизив голос, сказал:
- У нее острый лейкоз. Она прошла уже три курса химиотерапии.
Хаус присвистнул. Уилсон решил считать, что сочувственно.
- Уверен? Я имею в виду, уверен, что из-за этого? Может, это мода такая новая… среди насекомых.
Уилсон кивнул.
- Абсолютно. У нее красивые глаза. Поверь мне на слово, ни одна женщина из-за моды не будет закрывать то, что считает красивым.
Хаус медленно положил недоеденный сэндвич на стол, встал и вышел из столовой. Уилсон подтянул сэндвич к себе. Бог весть, что именно из сказанного осенило Хауса, но зато у Уилсона появился какой-никакой аппетит.
@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, R, Слэш
-
-
03.05.2012 в 13:44Диалоги по-прежнему восхитительны
Утенок – это я.
-
-
03.05.2012 в 15:16