О чем невозможно говорить, о том следует молчать
Anamnesis vitae
Автор: Creatress
Бета: Sgt. Muck aka Elinberg
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [4]
Фандом: House MD
Аннотация: Хаус и Уилсон учатся жить вместе, а у Хауса в кои-то веки раз пациентка, с которой вроде бы все ясно...
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Anamnesis vitae(лат.) - в точном переводе "Воспоминание о жизни", в истории болезни соответствует разделу "анамнез жизни", совокупность всех сведений о жизни больного в тех ее аспектах, которые могут быть связаны с заболеванием.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен
Глава 1
Глава 1
В принципе, вечера бывают разные.
Бывает, что Хаус сидит преувеличено прямо и кусая губы, потому что боль сегодня разыгралась не на шутку, и единственное, чего ему хочется, это оказаться уже спящим, чтобы скорее настало утро, и, возможно, следующий день будет немного лучше. Разумеется, ему не хочется, чтобы Уилсон об этом узнал. Или, правильнее сказать, у него нет желания замечать, что Уилсон об этом знает, потому что тот, конечно, знает, и поглядывает на Хауса украдкой. Когда нет возможности облегчить состояние Грега, а на пустое сочувствие тот реагирует вполне определенно и неблагосклонно, Уилсон, тем не менее, пытается просигнализировать, что он все понимает и вообще он – рядом. Как и всегда.
А бывает, что Уилсон задумчив и молчалив. Он готовит ужин, накрывает на стол, убирает, отвечает на вопросы, не выныривая из своих размышлений, и Хаус как никогда понимает, что имели в виду обе миссис Уилсон, бывшие миссис Уилсон, говоря, что Джеймс может исчезнуть, физически еще оставаясь рядом. И Хаус, который просто не может допустить, чтобы Уилсон вот так растворился, задевает его и насмешничает, издевается и дразнит до тех пор, пока тот не вернется целиком и полностью в реальность, где Грег требует его внимания. Каждый раз таким вечером Хаусу кажется, что он как бы провел битву за Уилсона. И выиграл. На этот раз.
А еще случается, что у Уилсона звонит телефон, и вечер проходит под знаком Консультации Страждущих, Немощных или Болящих. Пациенты или друзья, но люди звонят Уилсону за сочувствием, которое и получают. Всегда. Хаус же, который считает, что сочувствию, на худой конец, и, в любом случае, Уилсону можно найти лучшее применение, дуется как мышь на крупу и комментирует каждую фразу, сказанную Джимом своему собеседнику. И так до тех пор, пока Уилсон не обожжет его неодобрительным взглядом и не уйдет в ванную, чтобы продолжать разговор, включив воду.
Впрочем, вечера, когда Уилсон читает книгу, а Хаус терзает гитару, или Хаус играет на пианино, а Уилсон слушает, или они вместе смотрят телевизор, не в обнимку, но соприкасаясь, плечами, руками, бедрами, тоже нередки и определенно приятнее.
Сегодня как раз такой, и Уилсон, лежа на диване с газетой, прикидывал, как бы уговорить Грега сыграть что-нибудь на заказ, когда вдруг зазвонил телефон, и Хаус, недовольно поморщившись, взял трубку.
Уилсон взмолился мысленно, чтобы звонок был адресован именно Хаусу. И не только потому, что подсознательно переживал по поводу одиночества своего друга.
Хаус сказал пару ничего не значащих фраз в трубку, пока Уилсон гадал, кто звонит, а потом протянул телефон.
- Джим, слезай с проститутки, тебе мама звонит.
Уилсон вскочил с дивана так, будто злосчастный предмет мебели его укусил и выхватил трубку.
- Придурок! – приглушенно, но энергично рявкнул он на ухмыляющегося Хауса. – Алло, привет… нет-нет, ты что… Нет, это просто Хаус. Он опять накурился, - мстительно заметил Уилсон, глядя на строящего оскорбленную невинность Грега.
Он проговорил минут пятнадцать, а когда вернулся в гостиную, Хаус наигрывал Штрауса. Это, видимо, он так извинялся, спохватившись и вспомнив, что уже довольно поздно и скоро надо отправляться в постель.
- Мама звонила. Приглашала приехать на их с отцом годовщину через месяц.
- Давай-давай. У них соберутся сливки дома престарелых – ты отлично повеселишься.
- Они, конечно, зовут и тебя.
- Неужели мне не хочется ехать на вечеринку, где не будет шанса напиться, склеить девицу в баре и придется спать с тобой на разных этажах? Как странно.
-Я думаю, что в моей комнате найдется место для двоих. Особенно, если ты не будешь раскладываться по всей ширине кровати.
- Шокировать старичков? Нет, я не против – будет весело, но ты не простишь, если у кого-нибудь окажется больное сердце…
- Они знают.
Хаус перестал играть, резко опустив руки на клавиши.
- Они – что?
- Они знают.
- Знаешь, на секунду мне послышалось, что ты сказал, будто доложил о нас родителям.
- Хаус, ты же не мальчишка, которого я подцепил в баре вечерком, - пожал плечами Уилсон. – Я знаю тебя двенадцать лет. Черт, мои родители знают тебя лет десять.
- О, ты знаешь счет! – восхитился Хаус ехидно, но как-то по инерции, погруженный в свои мысли.
В семейных отношениях есть вещи, которые понять легко. Например, если вокруг всей стоящей на полках дребедени видны пыльные ободки – значит, вытирал Хаус, объезжая тряпкой вокруг. А если полка девственно чиста – значит, это был Уилсон. Если тарелки стоят в стопке по величине – посуду мыл Уилсон, а если в разнобой – Хаус. Если Уилсон ворчит, нервничает и огрызается, когда утром они опаздывают на работу, значит, Хаус что-то выкинул за завтраком. А если краснеет, отводит взгляд и улыбается – значит, они просто поздно встали.
Или вот еще:
Шар-рах! Дзынь! Звяк!
- Хаус! Какого черта?! Ты в своем уме? Сколько раз я просил тебя не швырять ключи на стол?
- А как ты тогда поймешь, что я дома? – спросил Хаус с невинным и искренним взглядом голубых глаз.
- Я стою напротив тебя! Уж разберусь как-нибудь!
- Какая поразительная сообразительность! – воодушевленно откликнулся тот. – Я не зря всегда верил в тебя, Джим.
Но есть вещи, которые понять не так просто. Например, с какого момента все летит к черту.
*
Если считать, что из каждой неудачи человек извлекает бесценную жемчужину, в широких кругах известную как опыт, то Уилсон по поводу семейной жизни жемчуга мог набрать на целое шикарное ожерелье. Это, впрочем, не меняет того факта, что, в отличие от жемчужного ожерелья, с которым все понятно, опыту еще надо найти достойное применение. В противном случае он будет балластом на тонущем корабле.
Как уже неоднократно упоминалось, знакомы они с Хаусом были весьма и весьма давно, достаточно давно, чтобы Уилсон удивился, насколько много он все же не знал о Хаусе, просто потому что раньше это не имело никакого значения.
Не имело никакого значения, что у Хауса есть привычка перетягивать на себя одеяло, причем не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. То, что как минимум раз в неделю Грега мучает ночная боль, от которой тот предпочитает спасаться, играя на пианино, тоже раньше большого значения не имело. Не то, чтобы Уилсон не любил музыку, но не в три часа ночи точно. И уж конечно, он не мог знать о том, что Хаусу для спокойного сна жизненно необходимо укладывать голову на грудь Уилсона, а если зазеваться, то и пристроить заодно на него же половину конечностей.
Ну а то, что раз в неделю Уилсон настаивает на овощном дне, шокировало Хауса до самой глубины души.
Хаусу нравится пересматривать старые фильмы. Он не слишком-то любит сюрпризы. Уилсон тщательно упаковывает и прячет подарки к каждому празднику и устраивает Хаусу жуткий разнос после того, как тот тщательно обыскивает квартиру, отыскивает и разворачивает предназначенные ему презенты. Не говоря уже о том, что подменяет подарки, приготовленные для других, и только благодаря бдительности Уилсона Кадди не получает на день рождения картонного младенца.
Уилсону нравится гулять. Когда не слишком жарко летом, впрочем, в Нью-Джерси на особую жару обычно жаловаться не приходится, или по отчетливой прохладе поздней осени, когда землю прихватывает инеем, а иногда и под весенним моросящим дождиком, теплым и коротким. Или зимой, когда вдруг выпадает пушистый снег и слегка искрит, будто присыпанный сахаром.
В хорошие дни прогулки с Хаусом ограничиваются парой кругов по ближайшему парку.
В плохие дни с помощью Уилсона Хаус с трудом добирается до скамейки в пресловутом парке. Тогда они сидят, глядя на нагло-зеленую траву, ошалевшую от щедрого летнего солнца, на прыгающие по глади пруда солнечные блики, на весьма и весьма отъевшуюся на дармовых угощениях от гуляющих белку, скачущую к корням родного дерева. Вернее, это Уилсон смотрит, а Хаус рассматривает его, исподтишка, готовый в любой момент сделать вид, что безумно заинтересован пушистым хвостом белки, еще не привыкший, что можно смотреть в открытую.
Хаусу нравятся поездки на автомобиле, а у Уилсона по летней жаре уже через час начинается жуткая головная боль и тошнота.
Это все не было проблемой раньше. Совсем нет. И полгода назад Уилсон был готов поклясться, что, учитывая все через что они прошли, такие мелочи и не могут стать проблемой для них.
Хотя время неплохо лечит подобные заблуждения. Мелочей не бывает, в силу их повторяемости. Первые сто раз ты смеешься над тем, что зубная паста опять не закручена, а на сто первый обнаруживаешь, что готов в глотку другому забить этот самый тюбик. Если бы Уилсон поразмыслил, то решил бы, что тут виновато чувство обреченности. На сто первый раз тебе в голову заползают предательские мыслишки, что следующие сто тысяч раз тоже ничего не изменится.
Впрочем, времени подумать у него особо нет.
Форс-мажоры бывали разные. Пропавшие наркотики с отделения, неожиданно скончавшийся на операции больной, Хаус, потерявший любимый мячик. Или Хаус, обнаруживший среди вещей Уилсона статуэтку «Лучший врач года». Последнее особенно странно, потому что Джеймс может поклясться – Хаус ее уже видел год назад. Собственно, Хаус даже был на вручении. А еще Хаус не мог не видеть ее месяц назад, потому что во время уборки уронил ее, отбив уголок, и устроил Уилсону нагоняй по поводу «разложенного по полкам барахла», хотя сам Уилсон был уверен, что в этот раз сердиться должен он сам, а не наоборот.
Так что в чем причина того, что Хаус был так зол, увидев ее сейчас – оставалось для Уилсона загадкой.
- Почему мы должны хранить дома эту треснувшую хрень?
- Потому что кто-то не в состоянии убрать вещи с полки прежде, чем размахивать тряпкой, - пожал плечами Уилсон, заталкивая в духовку поднос с курицей.
- Почему бы тебе не принести домой новую и целую?
- Хаус, - нахмурился Уилсон, выпрямляясь и по привычке одергивая передник, словно белый халат, - она же не набор суши из ближайшей лавочки. Я даже не номинировался в этом году.
- Почему?
- Потому, - огрызнулся Уилсон, отворачиваясь к холодильнику, но Хаус и сам уже все понял.
Весной, когда положено было делать публикации и подавать проекты, Уилсон как сумасшедший мотался между Плейнсборо и клиникой Сент-Джордж, а по вечерам создавал ужасающие счета за телефонные разговоры, беседуя с Хаусом. Очевидно, волнение за благополучие любовника не могло служить Уилсону вдохновением для общения с комитетом.
- Какого хрена? Я тебя ни о чем таком не просил!
- Если бы я всегда ждал, пока ты меня попросишь, то мы с тобой не протянули бы и пары месяцев, - заметил Уилсон, впихивая в руки Хаусу стопку грязной посуды.
Тот, не церемонясь, свалил ее в раковину под жалобный звон.
- Знаешь, Уилсон, - заметил он резко, - я думаю, тебе стоит сделать эту чертову статуэтку любимой постельной игрушкой, потому что ты не получишь больше другой такой никогда!
Уилсон, понявший по его тону, что ситуация неожиданно перестала быть дружеской перепалкой, внимательно посмотрел на Хауса.
- Я не говорил, что жалею. В любом случае, мне не слишком нравится дизайн стекла и металла, если ты понимаешь, о чем я.
- Отлично, - хмыкнул Хаус, беря трость, - тогда можешь, моя посуду, свести близкое знакомство с фарфором.
Когда Уилсон ложился спать, Хаус уже лежал на своей половине кровати. В темноте Уилсон потянул свой край одеяла, что-то завернутое в него вывалилось, грохнулось об пол и разлетелось вдребезги. Уилсон зажег лампу, глядя на севшего на постели Хауса, глядящего на него слегка ошеломленно, и присмотрелся к осколкам.
Его почти не удивило, что это оказалась пресловутая статуэтка.
Он медленно сел, снял тапочки, аккуратно поставил их на осколки, забрался под одеяло и погасил лампу.
- Завтра ты все уберешь, ясно?
- Как скажете, сэр, - откликнулся Хаус, устраиваясь рядом. – Спокойной ночи, Уилсон.
- А с каких это пор я - Уилсон? – вдруг спросил Уилсон, глядя в темноте на едва угадывающийся потолок.
- Точно не знаю, - раздумчиво ответил Хаус, - наверное, с рождения, но ты лучше уточни у мамы.
- Хаус…
- Или ты намекаешь, что как честный человек я обязан дать тебе свою фамилию?
- Просто у меня есть имя.
- Я так долго звал тебя по фамилии, что твое имя просто выветрилось из моей памяти.
- Ага, - согласился Уилсон, а потом фыркнул, - вообще-то предыдущие два месяца ты упрямо звал меня только по имени. Это слегка раздражало.
Он усмехнулся, а Хаус сделал вид, что уже спит.
***
- Господи, я был уверен, что у тебя, по меньшей мере, тут собрался бордель из медсестричек! – воскликнул Хаус, заходя к Уилсону поздно вечером.
- С чего бы это? – спросил тот, погруженный в изучение каких-то бумаг.
- Должна была быть какая-то причина того, что ты все еще у себя в кабинете в одиннадцатом часу вечера.
- Много документов накопилось и пришли новые протоколы Американской Онкологической Ассоциации. Я скоро заканчиваю. А что ты тут делаешь? Я же сказал, чтобы ты ехал домой без меня.
Хаус пожал плечами и сел, отодвинув кресло так, чтобы свет лампы не бил в глаза.
- Тебе новую кушетку поставили?
- Да, - отозвался Уилсон, машинально скосившись на этот предмет мебели. Его даже не удивило, что Хаус заметил ее за ширмой. Хаус умел быть очень наблюдательным, когда хотел. – Сегодня принесли, но не знаю, оставлю ли я ее. Мне теперь редко приходится осматривать больных прямо в кабинете.
- Пациентки предпочитают, чтобы ты осматривал их в номерах отелей или на квартире?
- Знаешь, - задумчиво сообщил Уилсон, - с некоторого времени твои сексуальные инсинуации перестали меня доставать… как ни странно.
- Знаю. Просто не придумал пока ничего другого. Но я над этим работаю.
- Я подожду, - великодушно согласился Уилсон.
- Идет. Тебе не кажется странным , что мы живем вместе… и спим вместе – и весьма неплохо, кстати, и ты даже пытаешься воспитывать мою крысу, что очень хорошо, потому что иначе у него не начал бы развиваться Эдипов комплекс – но когда нас спрашивают, мы оба отвечаем, что свободны?
- Нет, не кажется. Потому что лично я отвечаю, что занят. А когда спрашивают незнакомые, я отвечаю, что женат – так проще, чем вдаваться в подробности, - рассеянно отозвался Уилсон.
- Ну да. А про кольцо отвечаешь, что оно принадлежало королю Поликрату и теперь в желудке у рыбины вместе с сальмонеллами?
- Про это меня не спрашивают… - Уилсон задумался на секунду, очевидно слегка обескураженный этим фактом, а потом пожал плечами и убрал бумаги в стол. – Теперь, если ты поднапряжешься и вернешь мне ключи от машины, то мы и вправду сможем уехать домой.
- Уилсон… а что если ты не поедешь сегодня домой?
Джеймс сразу сел назад в свое кресло.
- Ты хочешь, чтобы я не ночевал дома? Я хочу знать все и сразу – ты уже был дома и поджег нашу квартиру? Я ведь все равно это замечу, даже если ты сейчас же рванешь туда и всю ночь будешь приводить ее в порядок.
Хаус вздохнул.
- А что если я не поеду туда?
- Ты хочешь ночевать не дома? Я все еще хочу знать сразу, но возможно не все…
Хаус закатил глаза. Очевидно, сегодня тупость окружающих его особенно удручала.
- А что если мы оба останемся ночевать здесь, а ты, наконец, начнешь меня понимать?!
- Ночевать здесь? – Уилсон снова глянул в сторону кушетки и неумолимо задал следующий вопрос: - Зачем?
- Уилсон, вопросы и ответы – это моя прерогатива! А ты обещал выполнять мои прихоти.
- Нет, это ты ослышался. Я обещал держать тебя в рамках и работать твоей совестью и здравым смыслом. К сожалению ни одного дурака на эту работу не нашлось
- Почему же? – резонно возразил Хаус. – Один нашелся.
- Что ж ты его не нанял?
- Именно что нанял.
По всему выходило, что Уилсон и есть тот самый дурак.
- И вообще, - нахмурился Хаус, - я знал двоих – она вечно отказывалась выполнять то, что он хотел…
- Ну конечно. И они расстались, - перебил его Уилсон.
- Расстались? Нет. Он ее убил.
Уилсон откинулся в кресле, потер шею и демонстративно зевнул.
- Как их звали?
- Гарри и Салли.
- Где они жили?
- Уилсон… как раз где они жили, я не помню.
- Как неудачно, - покачал головой Уилсон. – Почему бы тебе не выдумать их местожительство, как ты выдумал все остальное?
Он посмотрел на Хауса внимательнее, пока тот говорил что-то несуразное и язвительное в ответ. Однако взгляд светлых глаз был совершенно непроницаемым.
С другой стороны, чутье, развитое у Уилсона на Хауса, подсказывало, что что-то не в порядке.
Знать бы еще что.
- Если мы останемся ночевать здесь, ты будешь доволен?
- Нет. Но возможно, я начну ненавидеть окружающий мир чуть меньше. С другой стороны, я доволен, когда ненавижу окружающий мир…
Уилсон молча встал. Что бы там ни придумал Хаус, он действительно ничего такого не обещал, но иногда, иногда, возможно, стоило пойти навстречу и уступить в мелочах, пусть даже таких странных. Хотя бы для того, чтобы потом, в серьезных вещах, с чистой совестью пустить в ход тяжелую артиллерию.
- Как ты себе представляешь? Разобьем палатку у меня в кабинете?
- Идея мне нравится. Палатка, гитара, костер… Жаль, палатки нет.
- У меня в машине есть, - неохотно сознался Уилсон.
Хаус с преувеличенным вниманием на него посмотрел.
- У тебя…?
- Да. И не спрашивай зачем.
- Ладно… В любом случае, я отогнал твою машину за три квартала отсюда, чтобы сымитировать достовернее свой отъезд.
- Ты за этим украл мои ключи?
- Нет, ключи я украл просто из смазанных клептоманских побуждений, а мысль отогнать машину мне пришла в голову позже. Так что будет достаточно, если ты просто выйдешь отсюда и попрощаешься с медсестрами, как будто уезжаешь домой.
- Ага, понятно. А сам по-пластунски проползу назад сюда? В черной маске из чулка.
Хаус задумался, но покачал головой.
- Я бы глянул, но боюсь, ползя, ты привлечешь к себе еще больше внимания. Вот маска – это пожалуйста, если тебе так удобнее.
Уилсон вздохнул, взял портфель и пошел имитировать прощание с медсестрами. У него было чувство, как будто он соглашается на какую-то игру, чтобы порадовать ребенка. В каком-то смысле, возможно, так и было. Конечно, обычные люди в возрасте Хауса уже не могут считаться детьми, любящими игры, но Хаус-то обычным не был. И в любом случае, Уилсон не против был его порадовать.
Когда он вернулся, Хаус уже умудрился устроиться на кушетке и даже откопал откуда-то стерильную простынь, которая очевидно призвана была сыграть роль одеяла. Уилсон покачал головой и повысил температуру у кондиционера.
- Хаус, ты ненормальный, - вздохнул он, запер дверь, опустил жалюзи и выключил свет.
Ну, с этим Хаус никогда и не спорил.
- А если нас здесь застанут, ты об этом думал? – напомнил ему Уилсон, чтобы не расслаблялся.
- Опасность тебя не заводит? – уточнил Хаус, закидывая руки за голову.
- Эксгибиционист… В колледже не перебесился?
Хаус притворно вздохнул.
- Ты знаешь, в отличие от большинства окружающих меня врачей, я в колледже изучал медицину. Я понимаю, что…
Уилсон, нашедший на ощупь знакомое горячее тело, скользнул руками по сухой коже, приподнял голову Хауса и поцеловал обветренные от жары губы, думая отстраненно, что надо заставить Хауса обработать каким-нибудь бальзамом, пока не начали трескаться.
В кабинете было странно темно, несмотря на то, что из-под двери пробивалась полоска света из коридора. Уилсон едва угадывал очертания тела Хауса, блеск глаз, когда на его щеку легла пылающая ладонь, и Хаус еле слышно хмыкнул.
На этаже было так тихо, как будто все кругом вымерло, и остались только они в тишине и темноте пустого кабинета, в маленьком ограниченном пространстве за ширмой, словно в норе, в убежище.
Уилсон хотел лечь рядом, уткнуться в плечо Хауса, сжать их мирок еще больше, до размеров объятий, но Хаус его остановил.
Хаус всегда его останавливал.
Кроме тех случаев, конечно, когда он сам останавливал Хауса, готового вот-вот раствориться в невероятной широте окружающего его простора.
Все честно.
- Куда это ты намылился? Время детское, чтобы спать.
Слова могли показаться двусмысленными, а вот губы двусмысленными не были. Они были горячими, жадными и настойчивыми. Требующими вполне определенного.
- Хаус… - заставил себя оторваться Уилсон, - Хаус… ты… - он замолчал и вернулся к поцелуям. Это все могло и подождать.
Кушетка была такой высокой, что их лица были почти на одном уровне, несмотря на то, что Хаус сидел, а Уилсон стоял. В принципе, Уилсон считал, что это один из лучших вариантов, учитывая вечную угрозу, что на утро после их милых игр, требующих определенного физического усилия, Хаус не сможет подняться на ноги.
Хаус привлек его ближе, заставляя встать между своими разведенными бедрами. Темнота, тишина и духота кабинета сгустились, окутали их плотным коконом. Вдоль позвоночника бежали, щекоча, капельки пота, проскальзывая по пояснице и ниже. Сильные руки прижали Уилсона вплотную, он вздрогнул, ощутив, как они соприкасаются, и в низ живота упирается горячая твердая плоть, и по чужому телу прошла ответная дрожь. Он последний раз поцеловал его в уголок рта и поднял голову.
- У тебя вообще…хоть что-то… есть?
Шепот прозвучал сорвано и хрипло.
- Уилсон, это у тебя должна быть предусмотрительная заначка где-нибудь в кабинете.
Хаус пытался говорить спокойно и язвительно, но дыхание, тяжелое от вожделения, прерывалось.
- Я не храню презервативы на работе! – возмутился Уилсон.
- Брось. Сейчас не тот момент, чтобы разыгрывать невинность.
- Я правда не храню!
Хаус обреченно вздохнул.
- Купил собаку и охрип от лая. Все приходится делать самому.
Он выудил откуда-то собственные джинсы, достал из кармана несколько белых квадратных упаковок и сунул в руку Уилсону.
- Что это?
- Уилсон, это называется «презерватив», «кондом» или «резинка». Нужно открыть упаковку, зажать спермоприемник, и, когда…
- Хаус, я спрашиваю, откуда это?
- Почему тогда ты говоришь…
- Хаус. Откуда?
- Свистнул из отделения гинекологии…
- Дальше.
- … кондомы для влагалищных УЗИ датчиков, - закончил Хаус.
Уилсон смотрел на него с пару секунду, игнорируя тянущую теплоту внизу живота, а потом не выдержал и расхохотался, уткнувшись-таки в горячее и мокрое плечо Хауса.
- Доктор Гонзалес тебя убьет.
- Она не узнает.
- Я ей расскажу.
- А я тогда расскажу ей, зачем они мне понадобились.
Уилсон хмыкнул и снова его поцеловал.
- Не расскажешь. Тебе это слишком нравится.
Хаус и тут хотел что-то ответить, но вместо этого подавил стон, когда Уилсон коснулся его, и откинулся назад на локти, силясь дышать ровно и смотреть на ласкающие его руки. Крупные, мягкие руки Уилсона с аккуратно подстриженными ногтями касались чужой кожи, поглаживая, массируя. Пальцы скользнули по напряженному животу, потом ниже, обхватили член. Уилсон сосредоточенно провел ладонью вниз-вверх, большим пальцем размазал выступившие капельки по головке, снова скользнул ниже, массируя точку в самом основании, ощущая, как горячая плоть напрягается еще сильнее под его прикосновениями.
Обстановка, кушетка, послушный и тихий Хаус – все вызывало какое-то странное чувство, и Уилсон ласкал вдумчиво, следя за реакцией, за выражением лица, как делает хороший врач во время пальпации. Хаус смотрел за его действиями внимательно и неотрывно, и только тяжелое дыхание, вздымающее грудь, выдавало его состояние. Когда он откинулся и заметался головой по кушетке, резкими движениями сбивая простыню, и потянулся перехватить ласкающую руку, Уилсон оставил его в покое и между поцелуями спросил:
- Ты… как ты…?
В обычное время Хаус не преминул прокомментировать возможности его словарного запаса, но сейчас очевидно его сарказм все же взял ненадолго перерыв.
- Иди сюда, - он нетерпеливо потянул Уилсона еще ближе, заставляя склониться, чуть ли не лечь сверху.
Уислон устроил его удобнее, радуясь высоте пресловутой кушетки. Эта поза, когда вы можете смотреть в глаза друг другу, безусловно, весьма романтичная, но не самая удобная из всех возможных.
Но сейчас можно было сполна насладиться тем, как Хаус закусывает нижнюю губу, задавив стон, как пытается вскинуться навстречу, как крупные капли выступают на бледном в темноте лбу, и пот стекает по напряженной шее.
Хаус с тяжелым судорожным вдохом схватился за предплечья Уилсона, стискивая, как будто пытаясь удержать.
Или удержаться самому.
Как всегда.
Идеально.
Уилсону вряд ли удалось бы толком поспать на этой узкой высокой и жесткой кушетке, даже не принимая во внимание тот факт, что еще существовал Хаус, стремящийся устроиться спать не столько на кушетке, сколько на самом Уилсоне. Очевидно, ему казалось, что так будет мягче. Дыхание Хауса было ровным, и лежал он удивительно спокойно, не ворочаясь и не пытаясь свалиться с края самому или спихнуть Уилсона, так что Джеймс решил принять за рабочую гипотезу, что Хаус действительно спит.
Сам он лежал, подремывая, уже довольно долго, слушая чужое сопение и чувствуя, как голова Хауса прижимается горячей, колючей от щетины щекой к его груди. Будить его не хотелось, но стрелки неумолимо показывали, что утро уже в разгаре, так что Уилсон пошевелился и шепотом позвал спящего. Хаус даже во сне умудрился саркастически хмыкнуть и прижался крепче всем своим жестким горячим телом, втискивая Уилсона в кушетку. Тот позвал его погромче и потрепал заодно по плечу, а потом, не удержавшись, скользнул рукой ниже, легко провел кончиками пальцев по позвонкам, круговыми движениями обвел крестец, положил ладонь ниже, осторожно сжимая. Хаус слегка потерся об него в ответ, скользя вдоль бедра горячей тяжелой плотью. Уилсон приподнял голову, второй рукой невесомо перебрав темные волосы на макушке, и встретился глазами с совершенно очевидно не спящим Хаусом.
- Я проснулся, - сообщил тот без нужды.
- Вижу. И чувствую. С добрым утром.
Чужие губы все такие же сухие и теплые, а утренние поцелуи ленивые и мягкие. Уилсон отстранился.
- Пора вставать, - сказал он, пытаясь спихнуть с себя Хауса и сесть.
- Брось, - по-детски сморщил нос Хаус и потянул его назад. – Возвращайся сюда. Нам же даже ехать никуда не надо. Времени вагон.
Отрывистые, рваные фразы, тяжелое дыхание, блеск в глазах Хауса – на Уилсона все это действовало безотказно. Хаус давно в своей неподражаемой манере объяснил, что Уилсона заводит, когда его хотят, и сейчас наверняка был не против повторить свою лекцию, так что Джеймс предпочел для верности снова заткнуть ему рот поцелуем. Как недавно выяснилось, несмотря на всю свою гениальность, даже Хаус мог делать языком не больше одной вещи за раз.
Зато он мог обхватить Уилсона за шею и лечь сверху, целуя губы, щеки, шею. Уилсон заставил его вытянуть руки и опуститься на него всем весом.
Джеймс слегка подавался бедрами наверх в ответ на каждый поцелуй, заставляя их члены соприкасаться и скользить.
Кушетка явно была не рассчитана на такие игры, так что Уилсон счел за благо протянуть руку и упереться о тумбочку, когда Хаус наконец оказался лежащим сзади на боку и толкнулся внутрь. Слишком резко, но не настолько чтобы не приносить удовольствие. Уилсон закусил губу, слегка прогибаясь в позвоночнике, откидывая голову Хаусу на плечо и зажмуривая глаза. Он сдерживал стоны, готовые сорваться с губ, дышал тяжело, резкими выдохами сквозь зубы на каждый толчок, от которого тянущее ощущение прокатывалось по всему телу.
Хаус прижимался губами к его затылку, то целуя волосы, то бормоча что-то неразборчивое, явно сам с трудом справляясь с собственным дыханием. Он обнял Уилсона, подтягивая ближе к себе, сжимая соски, слегка покручивая их, скользя рукой ниже, чтобы провести ладонью по тяжелому подрагивающему члену.
Уилсон вытянулся всем телом, чтобы полнее ощущать каждое движение партнера. Дыхание его становилось все чаще, пока наконец он не захлебнулся воздухом, подрагивая в судорожно сжатых объятиях Хауса. Тот уже не в силах сдерживаться задвигался еще резче, и Уилсон приглушенно зашипел сквозь зубы.
Уилсон завязывал запасной галстук, заботливо хранимый в шкафу, на случай какой-нибудь неожиданности (то есть если Хаус выкинет очередную шутку), Хаус надевал футболку, которая выглядела после пребывания всю ночь на полу точно также, как и раньше – то есть мятой до невозможности. Уилсон свернул одну когда-то стерильную простыню, запрятал ее в пакет на утилизацию, и начал скручивать вторую, когда Хаус его остановил. На простыне отчетливо виднелись несколько смазанных пятнышек крови.
- Это твое?
- Хаус…
- Это я сделал?
Внезапно Уилсон почувствовал раздражение от того, что ровным счетом ничего не понимал насчет этой замечательной, но сумбурной ночи, того нелепого вечера и сегодняшнего неловкого утра.
- Черт, Хаус, не начинай! Ты делаешь из мухи слона! Объяснить тебе строение слизистой? Такое бывает.
- У тебя как-то не бывает.
Уилсон вздохнул, почувствовав себя неловко.
- Эта кушетка не была самым удобным местом, особенно для… в общем, я все понимаю…
- О? Спасибо, что делаешь мне скидку как инвалиду, а то с тех пор как в нашем супермаркете мне отменили бесплатную парковку, я чувствую себя униженным.
Хаус хлопнул дверью, игнорируя оклик Уилсона.
Джеймс пару секунд смотрел на закрытую дверь, а потом яростно скомкал оставшуюся простынь, затолкал ее в пакет и швырнул в корзину.
Автор: Creatress
Бета: Sgt. Muck aka Elinberg
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [4]
Фандом: House MD
Аннотация: Хаус и Уилсон учатся жить вместе, а у Хауса в кои-то веки раз пациентка, с которой вроде бы все ясно...
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Anamnesis vitae(лат.) - в точном переводе "Воспоминание о жизни", в истории болезни соответствует разделу "анамнез жизни", совокупность всех сведений о жизни больного в тех ее аспектах, которые могут быть связаны с заболеванием.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен
Глава 1
Глава 1
В принципе, вечера бывают разные.
Бывает, что Хаус сидит преувеличено прямо и кусая губы, потому что боль сегодня разыгралась не на шутку, и единственное, чего ему хочется, это оказаться уже спящим, чтобы скорее настало утро, и, возможно, следующий день будет немного лучше. Разумеется, ему не хочется, чтобы Уилсон об этом узнал. Или, правильнее сказать, у него нет желания замечать, что Уилсон об этом знает, потому что тот, конечно, знает, и поглядывает на Хауса украдкой. Когда нет возможности облегчить состояние Грега, а на пустое сочувствие тот реагирует вполне определенно и неблагосклонно, Уилсон, тем не менее, пытается просигнализировать, что он все понимает и вообще он – рядом. Как и всегда.
А бывает, что Уилсон задумчив и молчалив. Он готовит ужин, накрывает на стол, убирает, отвечает на вопросы, не выныривая из своих размышлений, и Хаус как никогда понимает, что имели в виду обе миссис Уилсон, бывшие миссис Уилсон, говоря, что Джеймс может исчезнуть, физически еще оставаясь рядом. И Хаус, который просто не может допустить, чтобы Уилсон вот так растворился, задевает его и насмешничает, издевается и дразнит до тех пор, пока тот не вернется целиком и полностью в реальность, где Грег требует его внимания. Каждый раз таким вечером Хаусу кажется, что он как бы провел битву за Уилсона. И выиграл. На этот раз.
А еще случается, что у Уилсона звонит телефон, и вечер проходит под знаком Консультации Страждущих, Немощных или Болящих. Пациенты или друзья, но люди звонят Уилсону за сочувствием, которое и получают. Всегда. Хаус же, который считает, что сочувствию, на худой конец, и, в любом случае, Уилсону можно найти лучшее применение, дуется как мышь на крупу и комментирует каждую фразу, сказанную Джимом своему собеседнику. И так до тех пор, пока Уилсон не обожжет его неодобрительным взглядом и не уйдет в ванную, чтобы продолжать разговор, включив воду.
Впрочем, вечера, когда Уилсон читает книгу, а Хаус терзает гитару, или Хаус играет на пианино, а Уилсон слушает, или они вместе смотрят телевизор, не в обнимку, но соприкасаясь, плечами, руками, бедрами, тоже нередки и определенно приятнее.
Сегодня как раз такой, и Уилсон, лежа на диване с газетой, прикидывал, как бы уговорить Грега сыграть что-нибудь на заказ, когда вдруг зазвонил телефон, и Хаус, недовольно поморщившись, взял трубку.
Уилсон взмолился мысленно, чтобы звонок был адресован именно Хаусу. И не только потому, что подсознательно переживал по поводу одиночества своего друга.
Хаус сказал пару ничего не значащих фраз в трубку, пока Уилсон гадал, кто звонит, а потом протянул телефон.
- Джим, слезай с проститутки, тебе мама звонит.
Уилсон вскочил с дивана так, будто злосчастный предмет мебели его укусил и выхватил трубку.
- Придурок! – приглушенно, но энергично рявкнул он на ухмыляющегося Хауса. – Алло, привет… нет-нет, ты что… Нет, это просто Хаус. Он опять накурился, - мстительно заметил Уилсон, глядя на строящего оскорбленную невинность Грега.
Он проговорил минут пятнадцать, а когда вернулся в гостиную, Хаус наигрывал Штрауса. Это, видимо, он так извинялся, спохватившись и вспомнив, что уже довольно поздно и скоро надо отправляться в постель.
- Мама звонила. Приглашала приехать на их с отцом годовщину через месяц.
- Давай-давай. У них соберутся сливки дома престарелых – ты отлично повеселишься.
- Они, конечно, зовут и тебя.
- Неужели мне не хочется ехать на вечеринку, где не будет шанса напиться, склеить девицу в баре и придется спать с тобой на разных этажах? Как странно.
-Я думаю, что в моей комнате найдется место для двоих. Особенно, если ты не будешь раскладываться по всей ширине кровати.
- Шокировать старичков? Нет, я не против – будет весело, но ты не простишь, если у кого-нибудь окажется больное сердце…
- Они знают.
Хаус перестал играть, резко опустив руки на клавиши.
- Они – что?
- Они знают.
- Знаешь, на секунду мне послышалось, что ты сказал, будто доложил о нас родителям.
- Хаус, ты же не мальчишка, которого я подцепил в баре вечерком, - пожал плечами Уилсон. – Я знаю тебя двенадцать лет. Черт, мои родители знают тебя лет десять.
- О, ты знаешь счет! – восхитился Хаус ехидно, но как-то по инерции, погруженный в свои мысли.
В семейных отношениях есть вещи, которые понять легко. Например, если вокруг всей стоящей на полках дребедени видны пыльные ободки – значит, вытирал Хаус, объезжая тряпкой вокруг. А если полка девственно чиста – значит, это был Уилсон. Если тарелки стоят в стопке по величине – посуду мыл Уилсон, а если в разнобой – Хаус. Если Уилсон ворчит, нервничает и огрызается, когда утром они опаздывают на работу, значит, Хаус что-то выкинул за завтраком. А если краснеет, отводит взгляд и улыбается – значит, они просто поздно встали.
Или вот еще:
Шар-рах! Дзынь! Звяк!
- Хаус! Какого черта?! Ты в своем уме? Сколько раз я просил тебя не швырять ключи на стол?
- А как ты тогда поймешь, что я дома? – спросил Хаус с невинным и искренним взглядом голубых глаз.
- Я стою напротив тебя! Уж разберусь как-нибудь!
- Какая поразительная сообразительность! – воодушевленно откликнулся тот. – Я не зря всегда верил в тебя, Джим.
Но есть вещи, которые понять не так просто. Например, с какого момента все летит к черту.
*
Если считать, что из каждой неудачи человек извлекает бесценную жемчужину, в широких кругах известную как опыт, то Уилсон по поводу семейной жизни жемчуга мог набрать на целое шикарное ожерелье. Это, впрочем, не меняет того факта, что, в отличие от жемчужного ожерелья, с которым все понятно, опыту еще надо найти достойное применение. В противном случае он будет балластом на тонущем корабле.
Как уже неоднократно упоминалось, знакомы они с Хаусом были весьма и весьма давно, достаточно давно, чтобы Уилсон удивился, насколько много он все же не знал о Хаусе, просто потому что раньше это не имело никакого значения.
Не имело никакого значения, что у Хауса есть привычка перетягивать на себя одеяло, причем не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. То, что как минимум раз в неделю Грега мучает ночная боль, от которой тот предпочитает спасаться, играя на пианино, тоже раньше большого значения не имело. Не то, чтобы Уилсон не любил музыку, но не в три часа ночи точно. И уж конечно, он не мог знать о том, что Хаусу для спокойного сна жизненно необходимо укладывать голову на грудь Уилсона, а если зазеваться, то и пристроить заодно на него же половину конечностей.
Ну а то, что раз в неделю Уилсон настаивает на овощном дне, шокировало Хауса до самой глубины души.
Хаусу нравится пересматривать старые фильмы. Он не слишком-то любит сюрпризы. Уилсон тщательно упаковывает и прячет подарки к каждому празднику и устраивает Хаусу жуткий разнос после того, как тот тщательно обыскивает квартиру, отыскивает и разворачивает предназначенные ему презенты. Не говоря уже о том, что подменяет подарки, приготовленные для других, и только благодаря бдительности Уилсона Кадди не получает на день рождения картонного младенца.
Уилсону нравится гулять. Когда не слишком жарко летом, впрочем, в Нью-Джерси на особую жару обычно жаловаться не приходится, или по отчетливой прохладе поздней осени, когда землю прихватывает инеем, а иногда и под весенним моросящим дождиком, теплым и коротким. Или зимой, когда вдруг выпадает пушистый снег и слегка искрит, будто присыпанный сахаром.
В хорошие дни прогулки с Хаусом ограничиваются парой кругов по ближайшему парку.
В плохие дни с помощью Уилсона Хаус с трудом добирается до скамейки в пресловутом парке. Тогда они сидят, глядя на нагло-зеленую траву, ошалевшую от щедрого летнего солнца, на прыгающие по глади пруда солнечные блики, на весьма и весьма отъевшуюся на дармовых угощениях от гуляющих белку, скачущую к корням родного дерева. Вернее, это Уилсон смотрит, а Хаус рассматривает его, исподтишка, готовый в любой момент сделать вид, что безумно заинтересован пушистым хвостом белки, еще не привыкший, что можно смотреть в открытую.
Хаусу нравятся поездки на автомобиле, а у Уилсона по летней жаре уже через час начинается жуткая головная боль и тошнота.
Это все не было проблемой раньше. Совсем нет. И полгода назад Уилсон был готов поклясться, что, учитывая все через что они прошли, такие мелочи и не могут стать проблемой для них.
Хотя время неплохо лечит подобные заблуждения. Мелочей не бывает, в силу их повторяемости. Первые сто раз ты смеешься над тем, что зубная паста опять не закручена, а на сто первый обнаруживаешь, что готов в глотку другому забить этот самый тюбик. Если бы Уилсон поразмыслил, то решил бы, что тут виновато чувство обреченности. На сто первый раз тебе в голову заползают предательские мыслишки, что следующие сто тысяч раз тоже ничего не изменится.
Впрочем, времени подумать у него особо нет.
Форс-мажоры бывали разные. Пропавшие наркотики с отделения, неожиданно скончавшийся на операции больной, Хаус, потерявший любимый мячик. Или Хаус, обнаруживший среди вещей Уилсона статуэтку «Лучший врач года». Последнее особенно странно, потому что Джеймс может поклясться – Хаус ее уже видел год назад. Собственно, Хаус даже был на вручении. А еще Хаус не мог не видеть ее месяц назад, потому что во время уборки уронил ее, отбив уголок, и устроил Уилсону нагоняй по поводу «разложенного по полкам барахла», хотя сам Уилсон был уверен, что в этот раз сердиться должен он сам, а не наоборот.
Так что в чем причина того, что Хаус был так зол, увидев ее сейчас – оставалось для Уилсона загадкой.
- Почему мы должны хранить дома эту треснувшую хрень?
- Потому что кто-то не в состоянии убрать вещи с полки прежде, чем размахивать тряпкой, - пожал плечами Уилсон, заталкивая в духовку поднос с курицей.
- Почему бы тебе не принести домой новую и целую?
- Хаус, - нахмурился Уилсон, выпрямляясь и по привычке одергивая передник, словно белый халат, - она же не набор суши из ближайшей лавочки. Я даже не номинировался в этом году.
- Почему?
- Потому, - огрызнулся Уилсон, отворачиваясь к холодильнику, но Хаус и сам уже все понял.
Весной, когда положено было делать публикации и подавать проекты, Уилсон как сумасшедший мотался между Плейнсборо и клиникой Сент-Джордж, а по вечерам создавал ужасающие счета за телефонные разговоры, беседуя с Хаусом. Очевидно, волнение за благополучие любовника не могло служить Уилсону вдохновением для общения с комитетом.
- Какого хрена? Я тебя ни о чем таком не просил!
- Если бы я всегда ждал, пока ты меня попросишь, то мы с тобой не протянули бы и пары месяцев, - заметил Уилсон, впихивая в руки Хаусу стопку грязной посуды.
Тот, не церемонясь, свалил ее в раковину под жалобный звон.
- Знаешь, Уилсон, - заметил он резко, - я думаю, тебе стоит сделать эту чертову статуэтку любимой постельной игрушкой, потому что ты не получишь больше другой такой никогда!
Уилсон, понявший по его тону, что ситуация неожиданно перестала быть дружеской перепалкой, внимательно посмотрел на Хауса.
- Я не говорил, что жалею. В любом случае, мне не слишком нравится дизайн стекла и металла, если ты понимаешь, о чем я.
- Отлично, - хмыкнул Хаус, беря трость, - тогда можешь, моя посуду, свести близкое знакомство с фарфором.
Когда Уилсон ложился спать, Хаус уже лежал на своей половине кровати. В темноте Уилсон потянул свой край одеяла, что-то завернутое в него вывалилось, грохнулось об пол и разлетелось вдребезги. Уилсон зажег лампу, глядя на севшего на постели Хауса, глядящего на него слегка ошеломленно, и присмотрелся к осколкам.
Его почти не удивило, что это оказалась пресловутая статуэтка.
Он медленно сел, снял тапочки, аккуратно поставил их на осколки, забрался под одеяло и погасил лампу.
- Завтра ты все уберешь, ясно?
- Как скажете, сэр, - откликнулся Хаус, устраиваясь рядом. – Спокойной ночи, Уилсон.
- А с каких это пор я - Уилсон? – вдруг спросил Уилсон, глядя в темноте на едва угадывающийся потолок.
- Точно не знаю, - раздумчиво ответил Хаус, - наверное, с рождения, но ты лучше уточни у мамы.
- Хаус…
- Или ты намекаешь, что как честный человек я обязан дать тебе свою фамилию?
- Просто у меня есть имя.
- Я так долго звал тебя по фамилии, что твое имя просто выветрилось из моей памяти.
- Ага, - согласился Уилсон, а потом фыркнул, - вообще-то предыдущие два месяца ты упрямо звал меня только по имени. Это слегка раздражало.
Он усмехнулся, а Хаус сделал вид, что уже спит.
***
- Господи, я был уверен, что у тебя, по меньшей мере, тут собрался бордель из медсестричек! – воскликнул Хаус, заходя к Уилсону поздно вечером.
- С чего бы это? – спросил тот, погруженный в изучение каких-то бумаг.
- Должна была быть какая-то причина того, что ты все еще у себя в кабинете в одиннадцатом часу вечера.
- Много документов накопилось и пришли новые протоколы Американской Онкологической Ассоциации. Я скоро заканчиваю. А что ты тут делаешь? Я же сказал, чтобы ты ехал домой без меня.
Хаус пожал плечами и сел, отодвинув кресло так, чтобы свет лампы не бил в глаза.
- Тебе новую кушетку поставили?
- Да, - отозвался Уилсон, машинально скосившись на этот предмет мебели. Его даже не удивило, что Хаус заметил ее за ширмой. Хаус умел быть очень наблюдательным, когда хотел. – Сегодня принесли, но не знаю, оставлю ли я ее. Мне теперь редко приходится осматривать больных прямо в кабинете.
- Пациентки предпочитают, чтобы ты осматривал их в номерах отелей или на квартире?
- Знаешь, - задумчиво сообщил Уилсон, - с некоторого времени твои сексуальные инсинуации перестали меня доставать… как ни странно.
- Знаю. Просто не придумал пока ничего другого. Но я над этим работаю.
- Я подожду, - великодушно согласился Уилсон.
- Идет. Тебе не кажется странным , что мы живем вместе… и спим вместе – и весьма неплохо, кстати, и ты даже пытаешься воспитывать мою крысу, что очень хорошо, потому что иначе у него не начал бы развиваться Эдипов комплекс – но когда нас спрашивают, мы оба отвечаем, что свободны?
- Нет, не кажется. Потому что лично я отвечаю, что занят. А когда спрашивают незнакомые, я отвечаю, что женат – так проще, чем вдаваться в подробности, - рассеянно отозвался Уилсон.
- Ну да. А про кольцо отвечаешь, что оно принадлежало королю Поликрату и теперь в желудке у рыбины вместе с сальмонеллами?
- Про это меня не спрашивают… - Уилсон задумался на секунду, очевидно слегка обескураженный этим фактом, а потом пожал плечами и убрал бумаги в стол. – Теперь, если ты поднапряжешься и вернешь мне ключи от машины, то мы и вправду сможем уехать домой.
- Уилсон… а что если ты не поедешь сегодня домой?
Джеймс сразу сел назад в свое кресло.
- Ты хочешь, чтобы я не ночевал дома? Я хочу знать все и сразу – ты уже был дома и поджег нашу квартиру? Я ведь все равно это замечу, даже если ты сейчас же рванешь туда и всю ночь будешь приводить ее в порядок.
Хаус вздохнул.
- А что если я не поеду туда?
- Ты хочешь ночевать не дома? Я все еще хочу знать сразу, но возможно не все…
Хаус закатил глаза. Очевидно, сегодня тупость окружающих его особенно удручала.
- А что если мы оба останемся ночевать здесь, а ты, наконец, начнешь меня понимать?!
- Ночевать здесь? – Уилсон снова глянул в сторону кушетки и неумолимо задал следующий вопрос: - Зачем?
- Уилсон, вопросы и ответы – это моя прерогатива! А ты обещал выполнять мои прихоти.
- Нет, это ты ослышался. Я обещал держать тебя в рамках и работать твоей совестью и здравым смыслом. К сожалению ни одного дурака на эту работу не нашлось
- Почему же? – резонно возразил Хаус. – Один нашелся.
- Что ж ты его не нанял?
- Именно что нанял.
По всему выходило, что Уилсон и есть тот самый дурак.
- И вообще, - нахмурился Хаус, - я знал двоих – она вечно отказывалась выполнять то, что он хотел…
- Ну конечно. И они расстались, - перебил его Уилсон.
- Расстались? Нет. Он ее убил.
Уилсон откинулся в кресле, потер шею и демонстративно зевнул.
- Как их звали?
- Гарри и Салли.
- Где они жили?
- Уилсон… как раз где они жили, я не помню.
- Как неудачно, - покачал головой Уилсон. – Почему бы тебе не выдумать их местожительство, как ты выдумал все остальное?
Он посмотрел на Хауса внимательнее, пока тот говорил что-то несуразное и язвительное в ответ. Однако взгляд светлых глаз был совершенно непроницаемым.
С другой стороны, чутье, развитое у Уилсона на Хауса, подсказывало, что что-то не в порядке.
Знать бы еще что.
- Если мы останемся ночевать здесь, ты будешь доволен?
- Нет. Но возможно, я начну ненавидеть окружающий мир чуть меньше. С другой стороны, я доволен, когда ненавижу окружающий мир…
Уилсон молча встал. Что бы там ни придумал Хаус, он действительно ничего такого не обещал, но иногда, иногда, возможно, стоило пойти навстречу и уступить в мелочах, пусть даже таких странных. Хотя бы для того, чтобы потом, в серьезных вещах, с чистой совестью пустить в ход тяжелую артиллерию.
- Как ты себе представляешь? Разобьем палатку у меня в кабинете?
- Идея мне нравится. Палатка, гитара, костер… Жаль, палатки нет.
- У меня в машине есть, - неохотно сознался Уилсон.
Хаус с преувеличенным вниманием на него посмотрел.
- У тебя…?
- Да. И не спрашивай зачем.
- Ладно… В любом случае, я отогнал твою машину за три квартала отсюда, чтобы сымитировать достовернее свой отъезд.
- Ты за этим украл мои ключи?
- Нет, ключи я украл просто из смазанных клептоманских побуждений, а мысль отогнать машину мне пришла в голову позже. Так что будет достаточно, если ты просто выйдешь отсюда и попрощаешься с медсестрами, как будто уезжаешь домой.
- Ага, понятно. А сам по-пластунски проползу назад сюда? В черной маске из чулка.
Хаус задумался, но покачал головой.
- Я бы глянул, но боюсь, ползя, ты привлечешь к себе еще больше внимания. Вот маска – это пожалуйста, если тебе так удобнее.
Уилсон вздохнул, взял портфель и пошел имитировать прощание с медсестрами. У него было чувство, как будто он соглашается на какую-то игру, чтобы порадовать ребенка. В каком-то смысле, возможно, так и было. Конечно, обычные люди в возрасте Хауса уже не могут считаться детьми, любящими игры, но Хаус-то обычным не был. И в любом случае, Уилсон не против был его порадовать.
Когда он вернулся, Хаус уже умудрился устроиться на кушетке и даже откопал откуда-то стерильную простынь, которая очевидно призвана была сыграть роль одеяла. Уилсон покачал головой и повысил температуру у кондиционера.
- Хаус, ты ненормальный, - вздохнул он, запер дверь, опустил жалюзи и выключил свет.
Ну, с этим Хаус никогда и не спорил.
- А если нас здесь застанут, ты об этом думал? – напомнил ему Уилсон, чтобы не расслаблялся.
- Опасность тебя не заводит? – уточнил Хаус, закидывая руки за голову.
- Эксгибиционист… В колледже не перебесился?
Хаус притворно вздохнул.
- Ты знаешь, в отличие от большинства окружающих меня врачей, я в колледже изучал медицину. Я понимаю, что…
Уилсон, нашедший на ощупь знакомое горячее тело, скользнул руками по сухой коже, приподнял голову Хауса и поцеловал обветренные от жары губы, думая отстраненно, что надо заставить Хауса обработать каким-нибудь бальзамом, пока не начали трескаться.
В кабинете было странно темно, несмотря на то, что из-под двери пробивалась полоска света из коридора. Уилсон едва угадывал очертания тела Хауса, блеск глаз, когда на его щеку легла пылающая ладонь, и Хаус еле слышно хмыкнул.
На этаже было так тихо, как будто все кругом вымерло, и остались только они в тишине и темноте пустого кабинета, в маленьком ограниченном пространстве за ширмой, словно в норе, в убежище.
Уилсон хотел лечь рядом, уткнуться в плечо Хауса, сжать их мирок еще больше, до размеров объятий, но Хаус его остановил.
Хаус всегда его останавливал.
Кроме тех случаев, конечно, когда он сам останавливал Хауса, готового вот-вот раствориться в невероятной широте окружающего его простора.
Все честно.
- Куда это ты намылился? Время детское, чтобы спать.
Слова могли показаться двусмысленными, а вот губы двусмысленными не были. Они были горячими, жадными и настойчивыми. Требующими вполне определенного.
- Хаус… - заставил себя оторваться Уилсон, - Хаус… ты… - он замолчал и вернулся к поцелуям. Это все могло и подождать.
Кушетка была такой высокой, что их лица были почти на одном уровне, несмотря на то, что Хаус сидел, а Уилсон стоял. В принципе, Уилсон считал, что это один из лучших вариантов, учитывая вечную угрозу, что на утро после их милых игр, требующих определенного физического усилия, Хаус не сможет подняться на ноги.
Хаус привлек его ближе, заставляя встать между своими разведенными бедрами. Темнота, тишина и духота кабинета сгустились, окутали их плотным коконом. Вдоль позвоночника бежали, щекоча, капельки пота, проскальзывая по пояснице и ниже. Сильные руки прижали Уилсона вплотную, он вздрогнул, ощутив, как они соприкасаются, и в низ живота упирается горячая твердая плоть, и по чужому телу прошла ответная дрожь. Он последний раз поцеловал его в уголок рта и поднял голову.
- У тебя вообще…хоть что-то… есть?
Шепот прозвучал сорвано и хрипло.
- Уилсон, это у тебя должна быть предусмотрительная заначка где-нибудь в кабинете.
Хаус пытался говорить спокойно и язвительно, но дыхание, тяжелое от вожделения, прерывалось.
- Я не храню презервативы на работе! – возмутился Уилсон.
- Брось. Сейчас не тот момент, чтобы разыгрывать невинность.
- Я правда не храню!
Хаус обреченно вздохнул.
- Купил собаку и охрип от лая. Все приходится делать самому.
Он выудил откуда-то собственные джинсы, достал из кармана несколько белых квадратных упаковок и сунул в руку Уилсону.
- Что это?
- Уилсон, это называется «презерватив», «кондом» или «резинка». Нужно открыть упаковку, зажать спермоприемник, и, когда…
- Хаус, я спрашиваю, откуда это?
- Почему тогда ты говоришь…
- Хаус. Откуда?
- Свистнул из отделения гинекологии…
- Дальше.
- … кондомы для влагалищных УЗИ датчиков, - закончил Хаус.
Уилсон смотрел на него с пару секунду, игнорируя тянущую теплоту внизу живота, а потом не выдержал и расхохотался, уткнувшись-таки в горячее и мокрое плечо Хауса.
- Доктор Гонзалес тебя убьет.
- Она не узнает.
- Я ей расскажу.
- А я тогда расскажу ей, зачем они мне понадобились.
Уилсон хмыкнул и снова его поцеловал.
- Не расскажешь. Тебе это слишком нравится.
Хаус и тут хотел что-то ответить, но вместо этого подавил стон, когда Уилсон коснулся его, и откинулся назад на локти, силясь дышать ровно и смотреть на ласкающие его руки. Крупные, мягкие руки Уилсона с аккуратно подстриженными ногтями касались чужой кожи, поглаживая, массируя. Пальцы скользнули по напряженному животу, потом ниже, обхватили член. Уилсон сосредоточенно провел ладонью вниз-вверх, большим пальцем размазал выступившие капельки по головке, снова скользнул ниже, массируя точку в самом основании, ощущая, как горячая плоть напрягается еще сильнее под его прикосновениями.
Обстановка, кушетка, послушный и тихий Хаус – все вызывало какое-то странное чувство, и Уилсон ласкал вдумчиво, следя за реакцией, за выражением лица, как делает хороший врач во время пальпации. Хаус смотрел за его действиями внимательно и неотрывно, и только тяжелое дыхание, вздымающее грудь, выдавало его состояние. Когда он откинулся и заметался головой по кушетке, резкими движениями сбивая простыню, и потянулся перехватить ласкающую руку, Уилсон оставил его в покое и между поцелуями спросил:
- Ты… как ты…?
В обычное время Хаус не преминул прокомментировать возможности его словарного запаса, но сейчас очевидно его сарказм все же взял ненадолго перерыв.
- Иди сюда, - он нетерпеливо потянул Уилсона еще ближе, заставляя склониться, чуть ли не лечь сверху.
Уислон устроил его удобнее, радуясь высоте пресловутой кушетки. Эта поза, когда вы можете смотреть в глаза друг другу, безусловно, весьма романтичная, но не самая удобная из всех возможных.
Но сейчас можно было сполна насладиться тем, как Хаус закусывает нижнюю губу, задавив стон, как пытается вскинуться навстречу, как крупные капли выступают на бледном в темноте лбу, и пот стекает по напряженной шее.
Хаус с тяжелым судорожным вдохом схватился за предплечья Уилсона, стискивая, как будто пытаясь удержать.
Или удержаться самому.
Как всегда.
Идеально.
Уилсону вряд ли удалось бы толком поспать на этой узкой высокой и жесткой кушетке, даже не принимая во внимание тот факт, что еще существовал Хаус, стремящийся устроиться спать не столько на кушетке, сколько на самом Уилсоне. Очевидно, ему казалось, что так будет мягче. Дыхание Хауса было ровным, и лежал он удивительно спокойно, не ворочаясь и не пытаясь свалиться с края самому или спихнуть Уилсона, так что Джеймс решил принять за рабочую гипотезу, что Хаус действительно спит.
Сам он лежал, подремывая, уже довольно долго, слушая чужое сопение и чувствуя, как голова Хауса прижимается горячей, колючей от щетины щекой к его груди. Будить его не хотелось, но стрелки неумолимо показывали, что утро уже в разгаре, так что Уилсон пошевелился и шепотом позвал спящего. Хаус даже во сне умудрился саркастически хмыкнуть и прижался крепче всем своим жестким горячим телом, втискивая Уилсона в кушетку. Тот позвал его погромче и потрепал заодно по плечу, а потом, не удержавшись, скользнул рукой ниже, легко провел кончиками пальцев по позвонкам, круговыми движениями обвел крестец, положил ладонь ниже, осторожно сжимая. Хаус слегка потерся об него в ответ, скользя вдоль бедра горячей тяжелой плотью. Уилсон приподнял голову, второй рукой невесомо перебрав темные волосы на макушке, и встретился глазами с совершенно очевидно не спящим Хаусом.
- Я проснулся, - сообщил тот без нужды.
- Вижу. И чувствую. С добрым утром.
Чужие губы все такие же сухие и теплые, а утренние поцелуи ленивые и мягкие. Уилсон отстранился.
- Пора вставать, - сказал он, пытаясь спихнуть с себя Хауса и сесть.
- Брось, - по-детски сморщил нос Хаус и потянул его назад. – Возвращайся сюда. Нам же даже ехать никуда не надо. Времени вагон.
Отрывистые, рваные фразы, тяжелое дыхание, блеск в глазах Хауса – на Уилсона все это действовало безотказно. Хаус давно в своей неподражаемой манере объяснил, что Уилсона заводит, когда его хотят, и сейчас наверняка был не против повторить свою лекцию, так что Джеймс предпочел для верности снова заткнуть ему рот поцелуем. Как недавно выяснилось, несмотря на всю свою гениальность, даже Хаус мог делать языком не больше одной вещи за раз.
Зато он мог обхватить Уилсона за шею и лечь сверху, целуя губы, щеки, шею. Уилсон заставил его вытянуть руки и опуститься на него всем весом.
Джеймс слегка подавался бедрами наверх в ответ на каждый поцелуй, заставляя их члены соприкасаться и скользить.
Кушетка явно была не рассчитана на такие игры, так что Уилсон счел за благо протянуть руку и упереться о тумбочку, когда Хаус наконец оказался лежащим сзади на боку и толкнулся внутрь. Слишком резко, но не настолько чтобы не приносить удовольствие. Уилсон закусил губу, слегка прогибаясь в позвоночнике, откидывая голову Хаусу на плечо и зажмуривая глаза. Он сдерживал стоны, готовые сорваться с губ, дышал тяжело, резкими выдохами сквозь зубы на каждый толчок, от которого тянущее ощущение прокатывалось по всему телу.
Хаус прижимался губами к его затылку, то целуя волосы, то бормоча что-то неразборчивое, явно сам с трудом справляясь с собственным дыханием. Он обнял Уилсона, подтягивая ближе к себе, сжимая соски, слегка покручивая их, скользя рукой ниже, чтобы провести ладонью по тяжелому подрагивающему члену.
Уилсон вытянулся всем телом, чтобы полнее ощущать каждое движение партнера. Дыхание его становилось все чаще, пока наконец он не захлебнулся воздухом, подрагивая в судорожно сжатых объятиях Хауса. Тот уже не в силах сдерживаться задвигался еще резче, и Уилсон приглушенно зашипел сквозь зубы.
Уилсон завязывал запасной галстук, заботливо хранимый в шкафу, на случай какой-нибудь неожиданности (то есть если Хаус выкинет очередную шутку), Хаус надевал футболку, которая выглядела после пребывания всю ночь на полу точно также, как и раньше – то есть мятой до невозможности. Уилсон свернул одну когда-то стерильную простыню, запрятал ее в пакет на утилизацию, и начал скручивать вторую, когда Хаус его остановил. На простыне отчетливо виднелись несколько смазанных пятнышек крови.
- Это твое?
- Хаус…
- Это я сделал?
Внезапно Уилсон почувствовал раздражение от того, что ровным счетом ничего не понимал насчет этой замечательной, но сумбурной ночи, того нелепого вечера и сегодняшнего неловкого утра.
- Черт, Хаус, не начинай! Ты делаешь из мухи слона! Объяснить тебе строение слизистой? Такое бывает.
- У тебя как-то не бывает.
Уилсон вздохнул, почувствовав себя неловко.
- Эта кушетка не была самым удобным местом, особенно для… в общем, я все понимаю…
- О? Спасибо, что делаешь мне скидку как инвалиду, а то с тех пор как в нашем супермаркете мне отменили бесплатную парковку, я чувствую себя униженным.
Хаус хлопнул дверью, игнорируя оклик Уилсона.
Джеймс пару секунд смотрел на закрытую дверь, а потом яростно скомкал оставшуюся простынь, затолкал ее в пакет и швырнул в корзину.
@темы: Доктор Хаус, Доктор Уилсон, Фанфик, NC-17, Слэш
-
-
24.07.2011 в 08:37спасибо, это как всегда было прекрасно!
-
-
27.07.2011 в 14:36