Автор: Creatеress
Бета: M_Litta
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [6]
Фандом: House MD
Аннотация: Проводится расследование случая гибели пациентки Хауса.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Epicrisis(лат.) - эпикриз. Раздел истории болезни, где формулируются представления о состоянии больного, о диагнозе, причинах возникновения и развитии болезни, об обосновании и результатах лечения. Завершает историю болезни.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен
"Больная, 32 лет, поступила с жалобами на острые боли в животе. Возможность беременности категорически отрицает.(...)
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.
Диагноз "скорой помощи": Острый гастроэнтероколит(?)
Диагноз приемного покоя: Беременность 40 нед.
Диагноз заключительный: Роды I срочные."
Из истории болезни.
Глава 7.1
Глава 7.1
Хаус встал сегодня первым и так, что Уилсон этого даже не заметил, проснувшись через пятнадцать минут после будильника с чувством, будто он не спал всю ночь или начинает заболевать. Глаза слипались, голова была тяжелой и все тело ломило.
Время величина очень непостоянная - пятнадцать минут, когда у тебя остались только они от законного перерыва, чтобы сходить в кафе за углом и выпить кофе, это очень мало; но если ты встаешь рабочим утром на пятнадцать минут позже будильника – это почему-то очень много.
В результате Уилсон пытался одной рукой бриться, второй чистить зубы и одновременно завязывать галстук, что закончилось, конечно, предсказуемо: на галстуке расплывалось бело-зеленое пенистое пятно, а у Уилсона на щеке ближе к краю челюсти красовался вульгарнейший порез. Уилсон бросился в комнату, на ходу сдергивая новый галстук с подхвата на дверце шкафа, и, разумеется, раздался треск и вырванный «с мясом» подхват рухнул, взметнув многоцветным шелковым хвостом из галстуков. Беззвучно выругавшись, Уилсон подхватил всю мешанину с пола и, не разбираясь, швырнул на кровать. Завязывая галстук на ходу, он едва не получил дверью по лбу, когда в спальню заглянул Хаус.
- Чем ты тут занимаешься?
- Хаус, я опаздываю!
- Верю, но ты тратишь на эту суету еще больше времени. Не спеши так.
Уилсон знал, что Хаус прав – он вообще раздражающе часто бывал прав, но…
- Что поделаешь? Я неврастеник!
- Ну, уж нет, - с абсолютной убежденностью в голосе возразил Хаус, и снова был, конечно, прав.
Хотя Уилсон готов был поспорить, что нервы у него расшатались здорово за последние дни. Сердце защемило нехорошей болью, от которой вздох застрял в груди.
Хаусу он еще со вчерашнего вечера приготовил и с грехом пополам выглаженную рубашку, и заранее завязанный галстук, но господин Не-Признаю-Правил вместо них напялил какую-то футболку с принтом в виде козлиноподобной рожи.
- Ты идешь? – риторически спросил Уилсон, хватая ключи с крючка.
Однако к его удивлению Хаус только головой покачал.
- Нет, поезжай. Я буду к началу комиссии. В двенадцать, да?
- В одиннадцать. Хаус!
- Прости, оговорился. Я буду к тому моменту, когда комиссия закончит толочь воду в ступе и делать вид, что выясняет все мнения, и перейдет к своей настоящей работе –начнет рвать всех в клочья. Я даже лучшие трусы сегодня одел.
- Хаус.
- В одиннадцать, я понял.
На самом деле, он появился в больнице раньше, и Салливан, подходя вместе с Хаусом к лифту, негромко, так чтобы слышал только сам диагност, говорила:
- Хаус, вам надо обратиться к терапевту – я не могу вечно по-тихому давать вам клофелин. Я давала вам его вчера после вечеринки, позавчера, в воскресенье – а давление все равно зашкаливает. Если не назначить нормальную регулярную терапию, это может плохо кончится.
- До свидания, - с нажимом выговорил Хаус, зайдя в лифт, за мгновенье до того, как дверцы захлопнулись.
Магнер, против обыкновения в «партикулярном» платье, сидела около дверей в зал, где собиралась комиссия. На этот раз народу собралось гораздо больше, чем обычно: кроме непосредственных участников на открытое заседание пришли ведущие врачи почти всех отделений.
- И ни одного пустого места, - заметила хирург, отодвигая себе стул.
- Одно есть, - возразил Хаус, садясь рядом с Магнер в первом ряду. – Справа наверху сидит Гарсиа. Она дерматолог.
- Хаус, - тихо сказала женщина, пока собственно комиссия не началась, поймала его взгляд и продолжила: - Ничего личного.
- Ничего более личного придумать нельзя, - не согласился он.
Больше они не говорили. Хаус рассеянно скользил глазами по сидящим перед ним членам комиссии.
Кадди склонилась к Хазе и что-то говорила ему на ухо, так тихо, что Хаус не мог угадать ни одного звука, как ни старался. Однако сам председатель скрываться не посчитал нужным и, выпрямившись, в голос ответил:
- Не заступайтесь за своих, доктор Кадди, мы сами разберемся. Коллеги, начинаем заседание.
Хауса мало интересовало, что могут сказать о пациентке врачи приемного покоя, равно как и выписки из амбулаторной карты, равно как и короткий сбивчивый рассказ Салливан о печальном пребывании пациентки в реанимации. Что до председателя комиссии, то он либо был пресыщен подобными вступлениями сверх всякой меры, либо был профессионалом в навыке выглядеть до смерти скучающим. Хазе слабо оживился, лишь когда ему представили распечатанные копии анализов из лаборатории, которые следовало сравнить с внесенными в историю болезни. Сравнивать председатель ничего не стал, лишь брезгливо оттолкнул слегка от себя бумаги, утверждая Хауса во мнении, что о подлоге Хазе все уже знал заранее и, более того, хотел как можно меньше заострять внимание на этом факте.
- Доктор Леммон, - сказал Хазе, стоило всем вступительным формальностям закончится, - расскажите, какие дополнительные данные вам удалось выяснить при повторном патологоанатомическом исследовании?
Он не сказал «исследовании трупа» и это было характерно: в медицине удивительным образом избегают подобных слов. Даже на курсе анатомии, как помнилось Хаусу, всегда пользовались изящным эвфемизмом «объект», и восемнадцатилетние студенты украдкой выдвигали одно за другим самые похабные толкования распоряжения профессора «позанимайтесь-ка на объекте».
Онколог Уилсон почти привычно избегал глагола «умереть», пользуясь нейтральным «уйти», по меньшей мере, до тех пор, пока Хаус не извел его вконец требованиями пояснить, когда же «вернется» тот самый парень с обширной меланомой, который вчера «ушел».
Хазе сидел совершенно ровно, и даже его кожа цвета лучшего кофе приобрела какой-то болезненный вид под рассеянным и унылым светом ламп. Совершенно белая шапка курчавых волос, венчающая голову, словно горка сливок, слегка вздрагивала всякий раз, когда Хазе чуть кивал, отмечая следующий пункт в отчете патологоанатома.
Хаус вдруг понял, что маленькая доктор Леммон уже минут пять говорит, резко взмахивая сильной рукой в такт своих выводам, а он не слышал ни одного слова, убаюканный регулярными кивками председателя. Вообще отвлечься и не слушать комиссию оказалось до смешного легко, мысли улетали к совсем другим рассуждениям без малейшего напряжения и напротив, чтобы начать все-таки слушать патолога, Хаусу пришлось сосредоточиться изо всех сил, будто та говорила на иностранно языке.
- …таким образом, мною обнаружено, что биопсийная игла травмировала сосуд среднего калибра. Первичный тромб, очевидно, образовался и закрыл травмированный участок, однако при крайне низком количестве тромбоцитов образование вторичного тромба было невозможным…
- Доктор, пожалуйста, - перебил ее Хазе, - все присутствующие осведомлены о принципах свертывания крови и образовании тромба.
- Да. Таким образом, после вымывания первичного тромба, кровотечение возобновилось с фатальными последствиями.
Она еще несколько минут говорила о признаках смерти от массивной потери крови, но публика слушала уже не слишком внимательно – сомнений в причинах гибели пациентки и так ни у кого не было. История с подменным анализом была известна в подробностях мало кому, однако слухи ходили, и сейчас, когда появилась пусть сдержанная, но определенная информация, по рядам пронесся оживленный шепот.
Хазе поблагодарил патолога и положил бумаги на стол. Какая-то лампа над его головой была неисправна, и монотонное громкое жужжание сверху доводило Хауса до тошноты.
- Доктор Магнер, - меланхолично спросил председатель, - какие меры были предприняты, когда кровотечение началось?
Хирург, поднявшись с места, начала перечислять, однако Хазе по-прежнему смотрел на нее с напряженным вниманием, словно предвкушал что-то.
- Я все жду, - наконец, сказал он, - когда вы скажете о введении взвеси тромбоцитов?
- Мы перелили цельную кровь, тромбоцитарной взвеси не было. Нам привозят тромбоциты только по заказу, а тут мы не видели показаний.
- Что-то вы многого не видели, - хмуро заметил Хазе, - мне вот, например, отчетливо видится, что 15 тромбоцитов – это определенно показание. Оставим в стороне, почему диагност передал вам ошибочный анализ, но почему вы-то не перепроверили клинический анализ крови перед тем, как начинать оперативное вмешательство?
Магнер могла сказать очень многое: что было рождественское утро, и она торопилась закончить все побыстрее, а экстренный анализ надо чем-то обосновать. В медицине хирург часто оказывается в роли работника конвейера, когда все предварительные исследования, как и конечное лечение, перекладывается на другие службы, а его задача ограничивается выполнением собственно манипуляции. А еще страховая служба давно настолько ограничила время, которое позволено потратить на пациента, что сбор анализов на отделении стал непозволительной роскошью. Проблема была в том, что все это и так всем известно и принимается как правила игры, но только до тех пор, пока все в порядке. Когда происходит катастрофа, ничто не может служить оправданием.
- Я привыкла доверять данным, которые мне передают коллеги, - только сказала она.
Хазе мрачно скривил губы.
- Вот так доверяя коллегам, вы и оказываетесь с мертвой пациенткой.¬¬ Доктор Хаус, не поделитесь с нами соображениями, которыми вы руководствовались, отправляя пациентку с тяжелой тромбоцитопенией на выполнение противопоказанной ей биопсии? Можете не вставать.
- А я и не собирался, - негромко заметил Хаус, по счастью мимо микрофона, так что его услышала только сидящая рядом Магнер.
Уилсон сидел по другую руку от председателя и услышать, конечно, ничего не мог, однако, видимо, угадал примерно фразу Хауса и бросил на него обеспокоенный взгляд.
Впрочем, Хаус доложил случай практически идеально без шуток, без попыток поиздеваться над комиссией или представить произошедшее веселым приколом.
- Доктор, какое последнее значение тромбоцитов вы получили из лаборатории перед тем, как отправить пациентку на биопсию?
Хаус почти неосознанно кинул взгляд на Уилсона, но вопрос был поставлен так, что уйти от него было сложно.
- Пятнадцать.
- Вы способны трактовать этот анализ?
Небольшие запасы терпения Хауса, предназначенные для общения с власть предержащими, очевидно, дошли до предела.
- Если бы я не был способен трактовать анализы, моя работа свелась бы к тому, чтобы тыкать в список лекарств из нужной главы фармакологического справочника. Дешевле было бы взять на мое место шимпанзе.
- То есть вы осознаете, что у пациентки была тромбоцитопения? Это хорошо. А вы вообще в курсе, что низкое количество тромбоцитов - это противопоказание для того, чтобы колоть пациента большой иглой в печень? Прошу прощения за подобные вопросы, но нужно разобраться, что вообще произошло, потому что пока я колеблюсь между приступом внезапного умопомешательства и сознательным вредительством.
Даже легчайший шепот в зале стих, внимание слушателей сосредоточилось полностью и, хотя председатель говорил очень спокойно, нервозность почувствовали все, даже те, кто недолюбливал Хауса.
- Я в курсе, - подтвердил Хаус. – Биопсия была единственным способом поставить точный диагноз и выбрать правильное лечение. Улучшить работу печени до постановки диагноза было невозможно, и не было времени, чтобы пробовать разные варианты лечения. Из этого был единственный выход…
- Крайне незамысловатый, - перебил Хазе, - спровоцировать ситуацию, когда наиболее точным диагнозом стали слова «Массивная кровопотеря». Доктор, что за фиксация на диагнозе? Хочу вам напомнить, что ваши предшественники веками лечили различные болезни, не зная, что именно послужило им причиной. Вы не знали диагноз – так лечили бы синдроматически.
Лист бумаги, который председатель крутил в толстых пальцах со светлыми крупными ногтями, взблеснул зеленоватой белизной под тяжким светом искусственных ламп.
- Во-первых, подозреваю, что у моих предшественников пациенты мерли ещё чаще, - огрызнулся Хаус. – Во-вторых, я вообще не завсегдатай таких комиссий – они всегда плохо понимают родную речь или это только сегодня так случилось? Когда я говорю «единственный вариант» - вам что, слышится «один из десятков вариантов»? Если бы я мог справиться с этим, не вмешивая других, я бы сделал это. Мне… мне жаль, что так получилось…
Он посмотрел на Магнер, которая упорно глядела прямо перед собой, и только приоткрывшиеся в судорожном вздохе губы указывали на то, что она вообще слышала Хауса. Он снова повернулся к комиссии.
- Но мне нужно было любой ценой узнать, что на самом деле происходило в ее печени. Ничто не указывало на то, какой вариант лечения будет верным, и ее состояние ухудшалось так быстро, что у меня не было бы возможности его сменить, выбери мы наугад не то направление лечения…
- Любой ценой – это ценой жизни пациентки? – шелковым голосом уточнил председатель. – Вы нашли прекрасный, радикальный способ выйти из этой ситуации – вы просто убили эту девочку, и, не буду спорить, всякая необходимость выбирать метод лечения, соответственно, отпала. Отличный выход, мне нравится. Вот только… - он крутанул взблеснувший стакан, - вы уверены, что вам доверяли достаточно для принятия таких рискованных решений?
- Мне кажется, - быстро выговорил Уилсон, просто чтобы помешать заговорить Хаусу, - если после смерти двух дочерей мать привезла третью к доктору Хаусу, это как нельзя лучше доказывает, что ее доверие к нему как к врачу было неограниченным.
Ему казалось, он бормотал почти истерически, понимая, что они в полушаге от катастрофы, потому что стоит Хаусу сейчас открыть рот, и спасти уже ничего будет нельзя.
На самом деле, голос его прозвучал абсолютно спокойно, разве что чуть глуше обычного. Уилсон сознательно отвлек внимание на себя, но все же невольно поежился, оказавшись под перекрестным огнем взглядов. Взгляд Хауса был при этом самым мрачным и наименее благодарным.
- Доктор Уилсон, - сказал неторопливо председатель, - а что вы думаете о произошедшем? Дайте свою этическую оценку случившегося.
- Я? Я предпочел бы воздержаться. Я не вел эту пациентку и не видел…
- Доктор Уилсон, пожалуйста, сегодня новый год – у всех собравшихся, уверен, полно дел, и я надеюсь еще попасть на праздник в школу к внуку. Не задерживайте нас. Вы вышли на комиссию врачом-экспертом. Вы способны дать экспертное заключение?
Уилсон покосился на Хауса, но вопрос был поставлен так, что увильнуть не вышло бы в любом случае.
Уилсон положил на стол заключение патолога, которое он уже полчаса как крутил в пальцах, чтобы занять хоть чем-то руки, и встал.
- Я вынужден сказать, что поступок доктора Хауса был по отношению к его коллегам, по меньшей мере, непрофессиональным, а, учитывая результат, являлся ошибкой, причем ошибкой непростительной, - он перевел дыхание. Продуманные в общих чертах заранее, слова застревали в горле. – Однако я хотел бы оговорить, что это было результатом не легкомысленного риска, а, напротив, попытки сыграть слишком «безопасно». Выбирать лечение наугад было риском, при котором ошибочное решение означало смерть пациентки. Мы часто встаем перед подобным выбором, и все мы знаем, что риск и ответственность – это часть нашей профессии. Однако это легко говорить, стоя здесь на кафедре, но трудно так поступать, когда у тебя на руках погибает человек и между ним и смертью стоит только твое решение. Меня поймет любой, кто отказывался в подобной ситуации.
Это был меткий удар, потому что кроме него самого в комиссию не входило ни единого врача, который занимался бы клинической медициной, ни одного, кто лечил бы больных.
- Попытка избежать риска оказалась непоправимой, преступной оплошностью, - он не смотрел на Хауса, он вообще ни на кого не смотрел, - однако, продиктована она была той беспомощностью и тем отчаянием, которые всегда овладевают врачом, когда он понимает, что пациент, молодой пациент, обречен.
Он все же поднял взгляд и встретился глазами с Магнер.
- Что же касается действий хирурга, то, хоть я и не вижу других вариантов в заданных условиях, но не могу не сказать, что все мы всегда можем найти причины, почему в катастрофе виноват кто-то другой. Не реаниматологи, а хирурги, не хирурги, а терапевты, не терапевты, а приемный покой, не приемный покой – так «скорая помощь». Чистка своей статистки – это все та же попытка играть безопасно. Однако чужая вина не дает морального права складывать ответственность с себя.
Уилсон понял, что напрочь забыл следующий абзац, не помнил даже слов, с которых тот должен был начинаться, в голове была такая гулкая пустота, какая бывает только, когда вдруг останавливаешься посередине заученной речи и теряешь мысль. Однако речь его была определенно не заучена. Да и, в конце концов, вряд ли он мог сказать что-то большее.
- Вполне удовлетворительно, - отозвался председатель, - спасибо, доктор. Коллеги, комиссия будет совещаться.