Автор: Creatress
Бета: Моя бабушка
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [5]
Фандом: House MD
Аннотация: Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.
Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.
Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.
Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен
"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.
Глава 6
Доктор Магнер, как раз укладывала последнюю ерунду в большую сумку мятой кожи, когда в дверь постучали.
- На свой страх и риск, - крикнула она, не поднимая глаз.
Вошел Уилсон.
- Привет.
- Здравствуй, Джеймс, - откликнулась она, наполовину обрадованная его приходом, наполовину полная подозрений.
Он присел на край стола, глядя за ее сборами, и взял фотографию со стола.
- Это Рик так вырос? Сколько ему сейчас?
- Шестнадцать исполнилось в ноябре. Проклятый скорпион. Это все Майкл – я хотела подождать с ребенком до мая, был бы нейтральный телец.
- А сколько ему было, когда ты мне сказала, что не замужем и уехала со мной на уикенд?
Она села назад в кресло и усмехнулась.
- Ты не сможешь меня этим шантажировать Джеймс. Просто не сможешь. Во-первых, тебе не позволит совесть. Во-вторых, Майкл про тебя знает – я ему сказала. Я всегда ему говорю.
Джеймс тоже рассмеялся, и атмосфера слегка разрядилась. То есть она оставалась напряженной, но скорее такой напряженной, какая бывает, когда мужчина и женщина, бывшие в свое время любовниками, остаюсь вдвоем в полутемной комнате в полупустом здании.
- Не смогу, конечно, даже и не собирался. Послушай, Камала, ты же знаешь, зачем я здесь.
- Могу догадаться, - склонила она голову на бок, внимательно глядя на него. – Хаус, разумеется.
- Разумеется.
- Хорошо, что ты пришел. Я все равно хотела узнать, твой Хаус - псих, как все психи, или такой, что может подкрасться сзади на автостоянке и раскроить череп бейсбольной битой? Меня Карлос забирает обычно, не хочу, чтобы ему пришлось отмывать машину.
Уилсон пододвинул стул и сел нормально, а потом положил ладонь на ее смуглую руку.
- Послушай, я в курсе, что он редкий козел, черт, да никто в больнице не знает этого лучше, чем я. Но он бьется сейчас как может, чтобы вытащить эту пациентку.
- О господи, Джеймс! – воскликнула она, резко выпрямляясь в кресле и отдергивая руку. – Ты же у нас правилен и принципиален. «Нет» – это значит «нет» и ничего кроме «нет»! Конечно, Хаус – козел. Большинство врачей тут козлы. Я не потому отказываю в биопсии пациентке, что ее лечащий врач придурок, а потому что тромбоцитов у нее пятьдесят. Это слишком большой риск. Я не люблю рисковать. Ничего личного. Ничего. Я в отпуске на Рождество, но скажи ему, что если им удастся поднять тромбоциты, пусть свяжутся со мной. Я специально выйду на работу и сделаю эту чертову биопсию. Но это все, Джеймс. Все, понимаешь?
- Понимаю, конечно, - он вздохнул и улыбнулся. – Я просто должен был прийти. Не потому, что рассчитывал тебя уговорить… да и не ради пациентки.
- Ради Хауса, разумеется, - раздраженно перебила она, поднимаясь на ноги и возвращаясь к сборам.
- Разумеется, - ответил Уилсон, уходя.
Ее рука застыла, не донеся чехол с телефоном до сумки.
- Джеймс! – окликнула Магнер, и он обернулся. – Ему очень повезло. На самом деле не нужно иметь двух мужиков. Достаточно одного, который пойдет на безнадежное ради тебя.
Уилсону почудилась какая-то нотка в ее голосе, но он не стал заострять на этом внимание, а только кивнул и вышел. Он не очень доверял собственному состраданию.
Во всех смыслах.
*
В идеале, конечно, больные должны выздоравливать. В реальности, если вы не хирург и не инфекционист, они не выздоравливают никогда, поэтому правильнее сказать, что им должно становиться лучше. Однако вряд ли существуют более беспомощные определения, чем «лучше» или «хуже». Пациент с тяжелой астмой не протянет и года. Пациент с тяжелой астмой и терапией гормонами проживет лет десять, разумеется, с тяжелым поражением кожи, сердечно-сосудистой системы, эндокринной системы и желудочно-кишечного тракта. Это хуже или лучше? Десять лет – это много или мало? Это, разумеется, лучше, чем пять лет, или год, или вообще ничего. Но с другой стороны, это, несомненно, хуже, чем двадцать лет или тридцать или сорок. Иногда десять лет – это безусловный провал терапии, а иногда и год – это великая победа доктора, вырванная им у болезни. Никто и никогда, кроме другого врача, не может оценить трудность поставленной задачи и адекватность ее выполнения.
Однако врачи имеют тенденцию переставать быть врачами и становиться в большей степени бюрократами, как только они оказываются на лечебно-контрольной комиссии – по правильную сторону стола, разумеется. И с какой стороны ни посмотри, но нельзя сказать, что больному стало лучше – что бы это ни значило – если он умер во время трахеотомии.
Уилсон не мог сказать, волновался ли он по поводу комиссии. В принципе, он мог бы поклясться, ему не смогут задать более неприятных и тяжелых вопросов, чем те, которыми он сам себя мучил последние дни. С другой стороны, контрольные комиссии не раз доказывали свой редкий талант в этом деле.
- Сколько вы лечили его, доктор Уилсон? – спросил высокий, лысоватый онколог из комитета, с уставшими глазами и нечистым цветом лица.
- Чуть больше двух лет.
- И вы, конечно, знали, что у него опухоль трахеи? – глубоким голосом с южными тягучими интонациям уточнил доктор Хазе, бессменный председатель комиссий последних лет.
Уилсон был хорошо с ним знаком, в конце концов, он сам входил в состав всех комиссий как независимый эксперт от больницы Плейнсборо. Хотя Уилсон, конечно, не мог быть экспертом на своей собственной комиссии, поэтому по левую руку от Кадди сидел доктор Стюарт.
- Конечно, - ответил Уилсон и весь внутренне подобрался, ловя взгляд черных проницательных глаз.
«Ну, давай же», - подумал он, - «спроси меня, зачем я делал коникотомию». Он был готов, ждал, почти предвкушал этот вопрос. Доктор Хазе быстро соображал, точно оценивал и не умел ни прощать, ни миловать.
Однако председатель лишь равнодушно кивнул, подперев подбородок кулаком, так что очень дорогие золотые часы сдержанно блеснули.
- У доктора Леммон есть что-нибудь добавить к отчету? – коротко поинтересовался комитетский онколог.
- Нет, ничего, - тут же откликнулась женщина и ободряюще улыбнулась Уилсону.
- Тогда у меня больше нет вопросов, а у вас, сэр?
Доктор Хазе лишь отрицательно покачал головой, не меняя положения, не глядя на Уилсона и не говоря ни слова.
- Очень хорошо, доктор Уилсон, вы свободны, пока комиссия будет совещаться.
Уилсон вышел коридор, все больше ощущая, что комиссия сводится к какому-то фарсу. Все разбирательство заняло едва ли десять минут. Вслед за ним вышли и остальные врачи, которые должны были отчитаться по этому случаю перед комиссией: дежурный реаниматолог, специалист по эндоскопии, патологоанатом.
Салливан подошла к Уилсону поближе.
- Доктор, вы не обидитесь, если я не стану дожидаться решения и пойду? Я уверена, что все будет в порядке, а я фактически одна сейчас из врачей на отделении.
- Ну, конечно, - кивнул Уилсон, - спасибо, что пришли.
Она слегка склонила голову, показывая, что явно не стоит благодарности, а потом, поколебавшись, добавила:
- Вы ведь слышали, что с Уэлш?
- Подозрение на герпес-гепатит, - ответил Уилсон. – Хаус мне рассказывал.
- Не сомневаюсь, - вскользь заметила Салливан. – Вы можете ему кое-что передать? Скажите, мне жаль, что все так получилось с этой девочкой. И что я с удовольствием бы помогла, если только это было бы в моих силах.
Это просто отлично, подумал Уилсон. Это больше, чем быть парой, больше, чем быть женатыми. Принстон сам слил нас в единое целое, а теперь, кажется, еще и обвенчал.
- Я уверен, - вслух сказал он, - что Хаус это знает. Но скорее даст разрубить себя на куски, чем признается.
- Не надо рубить на куски, - улыбнулась Пейдж, - без него это будет просто еще одна скучная больница.
- Вы вернетесь в приемный покой? – спросил вдруг Уилсон.
Салливан отвела глаза.
- Я не знаю, доктор. Возможно. Говорят, приемник – это самое тяжелое место работы, но как-то реанимация оказалась не по мне. Понимаете, в приемнике пациенты проходящи. Там много потерь и тоже приходится быстро соображать, но как только ты сообразил – ты отправляешь пациента туда, куда нужно и все. Ты не приходишь раз за разом, ты не смотришь за ним днями, ты не наблюдаешь исход… ну, как правило.
- Комиссия закончила, прошу пройти назад!
Салливан кинула быстрый взгляд за спину Уилсона и быстро пожала онкологу руку.
- Ну, все, удачи вам.
Уилсон вернулся и сел в то же кресло.
Доктор Хазе встал, все так же не глядя на Уилсона. И смотря на его высокую, плотную фигуру, на короткие, очень густые, совершенно седые волосы, резко контрастирующие с черной кожей, онколог вдруг подумал, что раньше никогда этого не замечал – не замечал этой привычки отводить взгляд от проходящего комиссию. Это раздражало.
- Проанализировав все данные и учтя все сведения о характере заболевания, анамнезе и обстоятельствах происшествия, комиссия вынесла решение, что данный эпизод следует считать трагической случайностью, лежащей за пределами влияния врача. Комиссия выражает свои соболезнования доктору Уилсону и благодарит остальных врачей за предоставленную информацию. Заседание закрыто.
И так оно и было.
Очевидно, после окончания комиссии Хазе признал за Уилсоном право именоваться человеческой особью, потому что не просто по обыкновению обсудил с ним результаты последних матчей – он был завзятым болельщиком – а даже смотрел ему в лицо. Как всегда. Как будто не было комиссии.
Не было комиссии. Не было коникотомии. И мистер Кортис не лежит, голый, холодный и застывший, в морге.
Уилсон пожалел вдруг, что летит сегодня на конференцию без Хауса – иначе можно было бы напиться в самолете.
Он заглянул напоследок на свое отделение и уже собирался уходить, когда его окликнули. Около лифтов стояла Кадди, как всегда элегантная, красивая и безукоризненная, как будто только-только долго и тщательно приводила себя в порядок, а не закончила тяжелый трудовой день.
- Я подумала, что мы могли бы выпить вместе кофе? В конце концов, скоро праздники.
Праздники, конечно, были скоро, но Уилсону не очень-то верилось, что Кадди его позвала только из-за этого. Он, было, подумал даже, не хочет ли она обсудить комиссию, и если да – то любопытство или изощренный центр наказаний в головном мозгу тянет его все же это услышать?
В кофейне горели свечи для создания романтичной обстановки, в углах клубками свернулся полумрак, тени на стенах приняли уж совсем причудливые очертания, и отчего-то сильно пахло елью, хотя в поле зрения Уилсона ни одна елка не попадала.
Кадди, повесив жакет на спинку стула и сев, сказала:
- Я надеюсь, ты не волновался по поводу комиссии? Чистая профанация, конечно, но так уж положено.
Уилсон неопределенно пожал плечами и углубился в меню, чтобы не вдаваться в подробности своих переживаний. Он заказал просто черный, а Кадди мокко, но она не столько пила, сколько просто грела ладони о чашку. На улице сильно похолодало, по утрам все искрило сахаристым инеем, а к вечеру он расплывался влажным холодом, чтобы за ночь снова быть прихваченным морозом.
- Удивительно, что Хаус не пришел. Я почти ожидала, как он подсыплет Стюарту слабительного, чтобы заменить его, - заметила женщина, словно мимоходом, склонив голову к плечу, подчеркнуто глядя только в свою чашку.
- Удивительно, - согласился Уилсон. – Но он сейчас сам не свой.
- Да, - кивнула женщина, - та девочка… - она помолчала немного, а потом словно решившись, сказала: - Хаус тяжело переживает такие ситуации, я знаю…
Уилсон вздохнул. Победы и поражения неизбежны в медицине, но, конечно, только для заурядных врачей. Гениев они касаться не должны.
- Ему придется это пережить. Я помогу, конечно, но я же не волшебник.
Будь он волшебником, все, разумеется, было бы проще: никаких аутоиммунных гепатитов, никаких герпесов, да и коникотомия…
- Что ты думаешь о вашем с Хаусом будущем? – вдруг напрямую спросила Кадди, глядя на Уилсона умными глубокими глазами.
Уилсон отпил еще кофе, размышляя, как женщинам удается с такой легкостью создавать впечатление, будто заглядывают они тебе прямо в душу. Ну не может быть, что этот эффект достигается только парой взмахов кисточкой с тушью, какой бы там сумасшедший результат «длиннее и объемнее на 37,056%» ни обещала реклама (и, кажется, он слишком часто смотрит с Хаусом «мыло»). Не может быть, потому что знал он как-то одну женщину шестидесяти лет…
Впрочем, Кадди было очень далеко до шестидесяти, а она ждала его ответа.
- Будущее с Хаусом еще совсем недавно вовсе было из области фантастики. Я только-только привыкаю к тому, что оно вообще есть, что я живу теперь не на вулкане, готовом взорваться и смести все вокруг и самого себя, а всего-навсего на гейзере из гениальных и безумных идей. Я очень счастлив, что у нас просто появилось будущее.
- Это все прекрасно, Джеймс, - сказала Кадди, слегка поджимая губы, явно раздумывая над каждым своим словом. - Но ты же отлично знаешь, что под этим всем Хаус жуткий консерватор и собственник.
Да, а еще они поразительным образом не устают друг от друга, то есть иногда Уилсону хочется Хауса придушить за его выходки, но никогда за разъедающую рутину. Они знакомы много лет, они любовники полгода, и они все еще могут отработав в одной больнице смену, поужинать вместе, посмотреть фильм, лечь в постель и ощутить, что им есть еще о чем поговорить или помолчать вместе. В принципе, это ли не идеально?.
Хотя будущее тут, разумеется, не причем.
- Если бы он мог, - продолжала Кадди, - он бы с удовольствием пристегнул тебя к поле пиджака, и так и ходил бы. Он и тогда от тебя не устал бы. И кстати, мне так было бы спокойнее за его безопасность.
- Нет, - твердо отказался от подобной чести Уилсон, - если бы мне пришлось беспрерывно любоваться на этот мятый пиджак, то опасность Хаусу исходила бы уже от меня.
- Джеймс, - ответила на это Кадди, с очень серьезным и участливым видом кладя ладонь на его руку, - вы собираетесь связать свои отношения как-то официально?
От такого вопроса у Уилсона аж все мысли о коникотомии вылетели из головы, так что по-своему он был Кадди благодарен. Правда, от неожиданности он глотнул слишком много слишком горячего кофе – и, кажется, это уж чересчур часто случается с ним последнее время.
- В смысле… пожениться?
К его радости Кадди тоже выглядела так, словно ей неловко.
- Ну… да. Я осознаю, что это непростой шаг, но мне кажется, что так Хаусу будет… ну спокойнее, что ли. А, согласись, спокойный Хаус все-таки несколько более выносим, чем обеспокоенный Хаус.
- Подожди-подожди, - перебил ее Уилсон, пока ситуация не стала совсем уж сюрреалистичной, - я, конечно, целиком и полностью за более выносимого Хауса, но насколько я помню из своего прошлого опыта, чтобы эта процедура могла именоваться браком, она должна быть добровольной с обеих сторон. В противном случае она называется принуждением, и, если мне не изменяет память, является не просто незаконной, но и уголовно наказуемой.
- Джеймс, я не буду делать вид, будто не понимаю, о чем ты. Наверное, ни один нормальный человек не мог бы хотеть брака с ним. Хаус может быть настоящим чудовищем, и лично я определенно не выдержала бы такой совместной жизни. Я могу только восхищаться твоей любовью к нему, и тем, как ты и прощаешь ему все, и заставляешь меняться одновременно… Но согласись, что и он много делает и возможно заслуживает…
- Лиза, - снова перебил Уилсон, - это не я против брака, это Хаус отказался.
Голубые глаза Кадди расширились от изумления, которое она не в силах была скрыть. Даже интересно, но она все-таки не могла окончательно привыкнуть, что поведение Хауса никогда не оказывается таким, какого от него можно было бы ожидать.
- Ты предлагал? – наконец, спросила она.
- Дважды, - кивнул Уилсон. – Ты же знаешь – я люблю жениться.
- И он отказался?
Уилсон пожал плечами.
- Ну, на мой взгляд, когда над человеком полчаса ржут, а потом советуют не быть ослом, то он может считать, что от его предложения отказались. Хотя я готов послушать другие толкования.
Кадди откинулась на спинку кресла с задумчивым видом. Ее тонкие брови были нахмурены, она явно напряженно размышляла о происходящем, а учитывая, что Уилсон был высокого мнения об уме Кадди, то он весьма интересовался результатом ее размышлений.
- Но это странно… - наконец, пробормотала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к нему.
Уилсон снова пожал плечами. Для него, разумеется, ничего странного тут не было. Никто не может знать, что происходит с информацией в мозгу Хауса – на нее явно воздействует сильнейшая ментальная радиация, вызывающая необратимые, причудливые мутации – и есть смысл действовать только исходя из того результата, который Хаус уже выдал. Если они станут рассуждать о том, каким образом такой результат был получен, тогда Уилсон точно опоздает на самолет.
- Джеймс, - вдруг сказала Кадди, очевидно, пришедшая к какому-то выводу, - а вы говорили о детях?
Вот тут Уилсон порадовался, что уже решил все реплики выслушивать, держа чашку от губ подальше, потому что иначе сейчас бы он точно подавился.
- Каких детях?
Кадди вздохнула, как вздыхают женщины, когда им приходится объяснять мужчинам слишком очевидные вещи, например, чем эта пара коричневых туфель за 20 долларов отличается от той за 500.
- Ваших.
- Чьих?!
В принципе Уилсон был готов допустить, что у Хауса есть от него секреты. Например, тот так до сих пор и не сознался, зачем держит молоко длительного хранения в холодильнике, а где Хаус впервые набрался опыта в отношениях между мужчинами, Уилсон все еще не решился спросить. Но всему должен быть предел, и такие откровения от Кадди его определенно превышали.
Кадди закатила глаза, словно за обычной невежественностью последовало что-то уж совсем непотребное: например, вопрос, зачем брать в трехдневную поездку четыре вида крема.
- Джеймс, мы же в прогрессивном штате живем.
В принципе, с этим Уилсон мог поспорить: он был убежден, что Нью-Джерси – штат настолько упертых и неуступчивых козлов, что просто назло всеобщему убеждению они ведут себя прогрессивно.
- Вы можете попросить суррогатную мать… или просто усыновить ребенка, - тише закончила Кадди. – В принципе, так делают… но ты же понимаешь, учитывая все обстоятельства, Хаусу разрешение на усыновление не дадут… Я понимаю, что это глупо и что он был бы прекрасным отцом, - Кадди мягко улыбнулась.
На это у Уилсона тоже нашлось бы, что сказать. Он был, совершенно напротив, уверен, что Хаус был бы отвратительным отцом – слишком уж дорожит он своей ролью enfant terrible.
- И значит, ты тоже потеряешь эту возможность, если ваш брак будет оформлен. Хаус, конечно, эгоист, но ты же знаешь, сколько значишь для него и…
Уилсон снова почувствовал, что безнадежно отстал от ее мыслей.
- Подожди, но я не собираюсь усыновлять никаких детей! Возможно, я странный, но мне вполне хватает одного гения, крысы и племянников. Ну и собаку я бы еще хотел завести. Но этого достаточно.
- А Хаус об этом знает?
- Ну ясное дело, ведь…
И тут Уилсон осекся, потому что ему вдруг пришло в голову, а, в самом деле, знает ли об этом Хаус? Кажется, временами он уж слишком привык к тому, что его друг узнает все сам, в том числе и то, что ему никто не говорил, но ведь, черт возьми, они и вправду ничего такого никогда не обсуждали! И Уилсон никогда не давал поводов думать, что он хочет детей… Или давал? Ему вдруг пришли в память события последнего времени, когда дети и младенцы всплывали в их разговорах навязчивым лейтмотивом. По чистой случайности, понятно, но тем не менее…
Но тем не менее, Хаус был непревзойденным специалистом в ведении диалогов вот таким способом: когда вторая сторона и не подозревает, что ее опрашивают и тщательно изучают ответы. Уилсон думал, с годами на него это перестало действовать, но это только еще раз доказывало, что новым трюкам собака никогда не выучивается.
Кадди посмотрела в его изменившееся лицо и удовлетворенно кивнула. Все так, как она и думала.
- Поговори с ним, Джеймс.
Уилсон покорно кивнул.
Но где-то на грани подсознания у него мелькнула мысль, что именно поэтому он и разводился. Когда Хаус выставлял его тугодумом, это можно было перенести, потому что Хаус был гением. Но среднестатистическая женщина делает это походя, не отвлекаясь даже на изощренно-гениальную логику.