Historia Morbi [4]. Anamnesis vitae. Глава 2

[hilsonomania]

Anamnesis vitae
Автор: Creatress
Бета: Sgt. Muck aka Elinberg
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Пейринг: Уилсон/Хаус
Жанр: Drama, Romance
Отказ: Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что, персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл: Historia Morbi [4]
Фандом: House MD
Аннотация: Хаус и Уилсон учатся жить вместе, а у Хауса в кои-то веки раз пациентка, с которой вроде бы все ясно...
Комментарии: Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Anamnesis vitae(лат.) - в точном переводе "Воспоминание о жизни", в истории болезни соответствует разделу "анамнез жизни", совокупность всех сведений о жизни больного в тех ее аспектах, которые могут быть связаны с заболеванием.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Предупреждения: слэш, OOC
Статус: Не закончен

Глава 2

Глава 2

- Привет.
Хаус молча скосил глаза в сторону севшего рядом Уилсона и вернулся к щелканью пультом. Картинка в телевизоре менялась со скоростью и равномерностью секундной стрелки. Уилсон недовольно поморщился, глядя на это. Примерно из-за того же они уже скандалили три дня назад, и повторять не хотелось. Но он все же не удержался от комментария.
- CNN не начнет показывать порнуху, даже если перелистнешь этот канал в сто первый раз.
- Ну а вдруг? – меланхолично возразил Хаус.
- Без шансов. Зато я в палате всего тридцать секунд, а меня уже подташнивает, когда я смотрю.
- А он вот не возражает, - Хаус подбородком указал на законного обитателя палаты, лежащего на соседней койке.
- Конечно, я сам был в составе комиссии, которая признала, что мозг мистера Джексона умер полмесяца назад.
- А лечил его три месяца назад тоже ты?
Уилсону сразу захотелось поговорить о чем-нибудь совсем-совсем другом.
- Хаус, что это было сегодня ночью?
- Это…
- … называется сексом. Я знаю, спасибо, - перебил Уилсон, надеясь слегка обломать очередную попытку позабавится за его счет.
Хаус только пожал плечами, возвращаясь к пульту.
- Зачем тогда спрашиваешь?
- Хаус… - Уилсон помедлил, - это же не было попыткой разнообразить нашу сексуальную жизнь?
Хаус, повернулся и посмотрел на него с преувеличенно-комичным удивлением.
- Ты не ценишь? Что ж в следующий раз мне придется купить чулки в сеточку и заячий хвостик.
Уилсон аж головой замотал, пытаясь отогнать этот устрашающий образ.
Хаус, прищурившись, посмотрел на него.
- Не для себя, - пояснил он. – И, Уилсон, если ты сейчас заикнешься о каких-нибудь причмочках из секс-шопа или Камасутре «для людей с ограниченными возможностями», я тебя не просто спихну с койки, но и придушу твоим же галстуком.
- Ладно. Дело было не в сексе. Хорошо.
Уилсон замолк и сделал вид, что его очень интересует информация о предстоящих выборах в муниципальном округе. Иногда Хауса удавалось разговорить, перестав спрашивать.
- Тебе не кажется это странным, - действительно заговорил Хаус, - когда двое людей вдруг начинают спать в одной кровати… всегда… вместе. Вместе завтракать… и ужинать. И жить все время вдвоем… И… короче, когда они перестают быть просто «людьми» и становятся «парой»?
- Не знаю, - пожал плечами Уилсон. – Такова реальность.
- Реальность? Что такое реальность, Уилсон? – спросил Хаус, доставая из кармана чужого белого халата двадцатипенсовую монетку и крутя ее в пальцах. – Монета реальна, рука – тоже, - он быстро сжал кулак, а когда раскрыл – монета исчезла. – А фокус? Фокус реален, Уилсон?
- Я думаю, - ответил тот, придирчиво вертя руку Хауса, рассматривая с разных сторон, - что пока в фокус верят – он реален.
- А если фокусник не верит? Он-то знает точно, - с этими словами Хаус достал монетку из узла галстука Уилсона.
- Если фокусник не верит, то никто другой и подавно не поверит, - пожал плечами Уилсон. – И тот четвертак был штата Пенсильвания.
- Ну ты все равно его больше не увидишь.
Уилсон вздохнул и встал, глядя на Хауса, снова уставившегося в телевизор.
- Зачем ты опять все усложняешь? Слушай, тебе ли не знать, что в жизни неприятности прекрасно находят нас сами – неужели надо создавать их специально из-за собственного характера?
- Это риторический вопрос. Он не требует ответа.
Уилсон медленно выдохнул, стараясь успокоиться.
- Как хочешь. Наслаждаешься тем, что ведешь себя как сволочь со мной – пожалуйста.
- Я всегда этим наслаждался. А тебе теперь следует быть терпимее со мной, раз уж у нас «любовь».
Уилсон наклонился и внезапно сильно сдавил плечо Хауса и выдохнул:
- Нет. Любовь, она не терпима. Это тебе наврали. Она требовательна.
Он выпрямился и направился к выходу, уже с порога заметив:
- Уже половина двенадцатого, ступай в клинику. Кадди тебя уже обыскалась.
*
Кадди и в самом деле встретила Хауса не слишком ласково. Если она и была признательна за то, что он пришел, то умело это скрыла.
- Хаус, сколько времени?
- Ну, раз я пришел на работу, то логично предположить, что девять, - заявил Хаус, старательно игнорируя доносящийся из радио двенадцатичасовой сигнал.
Кадди вздохнула и покачала головой.
- Ты пропустил свою смену в клинике.
- Я безутешен.
- Мне надо, чтобы ты заменил доктора Стюарта.
- Нейрохирурга? – Хаус вскинул бровь. – Нет, мне, конечно, нравится копаться в чужих мозгах, но ты уверена, что у нас достаточно лишних пациентов, чтобы я смог как следует набить руку?
- Не на операции! Стюарт должен был выступать врачом-консультантом на заседании комиссии по подтверждению лицензий, но привезли экстренную пациентку, и вряд ли он теперь освободится следующие несколько часов.
- Заседание комиссии? Ты меня ни с кем не спутала?
- Они сегодня решают вопрос с Уилсоном, - невзначай добавила Кадди.
- Я буду счастлив тебе помочь, - тут же переменил мнение Хаус, как ни в чем ни бывало. – На благо родной больницы – все, что угодно.
*
Уилсон улыбнулся председателю комиссии, делая вид, что все в порядке и украдкой поглядывая на часы. Стюарт опаздывал. Внезапно дверь распахнулась, но с губ Уилсона не успел сорваться вздох облегчения, потому что он увидел, кто именно вошел.
- Бедолага никак не может отмыть руки от мозгов очередного несчастного, так что мне придется его заменить. Всем привет, - сообщил Хаус, прохромав вдоль ряда стульев и садясь рядом с Уилсоном.
- Что ты здесь делаешь? – сквозь зубы шепотом прошипел ему Уилсон. – Где Стюарт?
- Мне пора начинать ревновать? – ехидно спросил в ответ тот вполголоса.
- Коллеги, - пошевелился наконец в кресле председатель, - начнем заседание.
При некоторых условиях, например, когда вопрос о подтверждении лицензии касается врача с двадцатилетним стажем, заведующего отделением и занимающегося в основном административной работой, существует только одна вещь, которая может быть скучнее, чем председательствовать в такой комиссии – это быть тем самым врачом. Однако именно эту комиссию Уилсон никак не назвал бы скучной. Он сидел как на иголках, словно рядом с ним в кресле не развалился со скучающим видом Хаус, а лежала небольшая симпатичная бомба с часовым механизмом. Или даже скорее непредсказуемая мина-лягушка.
- Кроме того, в мои непосредственные обязанности входит ведение медицинской документации отделения, - докладывал Уилсон, - и я преобразовал систему учета медицинских карт.
- А, - понимающе пояснил Хаус, - это те разноцветные красивые ярлычки. Они очень украсили полки в ординаторской. Уилсон сортирует их каждый раз, когда снова страдает клинической депрессией. То есть регулярно.
Председатель с большим вниманием выслушал это, видимо чувствуя, что у него есть шанс в этот раз слегка поразвлечься на комиссии.
- Я уделяю много внимания психологической поддержке пациентов, вы понимаете. В том числе, я стараюсь наладить с каждым пациентом личный контакт.
- Да, - вставил Хаус, - он старается. Иногда это правда очень, прямо-таки слишком, личный контакт. Особенно с пациентками.
Председатель ухмыльнулся в усы. Уилсон переплел пальцы, сжимая их изо всех сил.
- Вы много работали на тему междисциплинарных команд, доктор Уилсон, - решил, очевидно, помочь ему слегка председатель комиссии.
- Да, - благодарно улыбнулся тот, - у нас налаженная система взаимной работы и помощи с коллегами с других отделений.
- И не говорите, - подтвердил Хаус, - он постоянно приходит за помощью. С каждым трудным случаем. Вообще почти с каждым случаем. Просто сплачивает весь наш коллектив.
Председатель не сумел удержаться от улыбки. Обычно врач-консультант от больницы лишь поддерживает своего коллегу, и председатель бы дорого отдал, чтобы узнать, за что же эти двое друг друга так ненавидят.
- Ну что ж, полагаю, этого достаточно, доктор Уилсон, можете быть свободны.
Уилсон кивнул и вышел, уже на пороге краем уха услышав, как Хаус что-то рассказывает достопочтенной комиссии, как много времени он, Уилсон, посвящает работе, особенно после третьего развода.
*
Уилсона не было в его кабинете, не было в кабинете Хауса, не было в кафетерии, в морге, в реанимации, в комнатах отдыха. В лаборатории Эдвин Гарнер лишь покрутил пальцем у виска, на онкологическом отделении сестры смерили его злобными взглядами, и в конце концов Хаус, сдавшись, отправился искать Уилсона туда, куда хотелось меньше всего.
- Кадди, мы с Уилсоном играем в прятки, и если он выиграет, мне придется купить ему обед – а я не могу так рисковать своим имиджем. Короче, где он?
Женщина подняла на Хауса красивые глаза и пожала плечами.
- С чего ты взял, что я знаю?
- Брось. В больнице его нет, а я ни за что не поверю, что он в рабочее время свалил, не предупредив тебя.
- Ладно, поставим вопрос по-другому: с чего ты взял, что я тебе скажу?
- Потому что иначе я буду доставать тебя до конца рабочего дня.
- Ты и так будешь. Ну же, Хаус, ты знаешь, что я хочу услышать.
- Я подам на тебя в суд за хараcсмент.
- Хаус.
- Я отработаю свою смену в клинике, - неохотно согласился он.
- И?
- И пропущенную сегодня тоже.
- И?
- И не опоздаю.
Кадди оперлась локтями о стол, представив свое декольте в лучшем виде
- Просто слушала бы и слушала.
*
Уилсон обнаружился в небольшом скверике рядом с церковью, сидящим на скамейке и смотрящим на слегка облупившиеся кирпичные стены старой кладки, которые увивал плющ. Он лишь скосил слегка глаза, когда Хаус плюхнулся рядом, но ничего не сказал.
- У меня хорошие новости – лицензия у тебя в кармане. Председатель сказал, что ему давно не было так интересно.
- Он давно так не смеялся, ты хочешь сказать?
- Председатели не умеют смеяться, Уилсон, у них нет чувства юмора.
Уилсон, однако, даже не улыбнулся.
- Зачем, Хаус? За что?
- Брось. Ничего же не произошло. Ты же знаешь, что они продлили бы твои лицензию, даже если бы я сказал, что ты пожираешь младенцев. Они продлили ее, даже когда я сказал, что ты сидишь на антидепрессантах.
- Что ты сказал?!
- А, этого ты не слышал… Это я сказал, когда ты уже ушел.
- Ты что, издеваешься?
- Есть немного. Слушай, да кому вообще есть дело, что о тебе думают!
- Мне есть дело, - запальчиво огрызнулся Уилсон.
- Да, - задумчиво откликнулся Хаус. – Есть. Это-то и печально. Только вот это ведь все было правдой. Все, что я сказал.
- А говорить было обязательно?
Хаус пожал плечами, опершись сцепленными пальцами на рукоять трости, а подбородком на пальцы.
Уилсон снова отвернулся.
- Почему ты тут сидишь? – заговорил Хаус.
- Я часто тут бываю.
- Ты – еврей.
- Мне нравится сквер. Ну и церковь вообще-то тоже. И я часто думаю, что святой Томас – покровительствует как раз… таким исследователям. Как ты.
- Пантелеимон, - машинально поправил Хаус, - покровитель врачей.
- Не врачей, - покачал головой Уилсон. – Томас – тот, кто сомневается. Тот, кому надо засунуть свои пальцы в чужую рану просто чтобы проверить, существует ли она на самом деле.
- Всегда есть место сомнению, - согласился Хаус.
- Да… - Уилсон поднял глаза к небу, словно проверяя, не пойдет ли дождь, но на небе не было даже дымки. – Мне нет дела, что они там думают. Мне есть дело, что ты говоришь. Особенно теперь.
Он встал.
- Уилсон, - окликнул его Хаус, пытаясь подняться на ноги, - ты все это знал. Я не из тех, кто будет всегда поддерживать тебя. Ты согласился это принять.
- Всегда есть место сомнению, - невесело усмехнулся Уилсон, подавая ему руку.
* * *
В свое время медицина выросла из боли так же, как экономика из технического прогресса, а литература из народных сказаний. Древнего человека не волновал холестерин в крови и камни в желчном пузыре. Строго говоря, даже инфаркт его не слишком тревожил – если уносил жизнь сразу. Про онкологию и говорить нечего – она не доставляла проблем. Просто не успевала.
Зато его весьма тревожила желчная колика, сломанная кость или воспаленный аппендикс. Ущемленная грыжа, перфорированная язва, ангина, пиелонефрит, радикулит, неврит – список можно продолжать бесконечно. Его объединяет одно общее качество – все это причиняет боль, а она пробуждала первобытный, животный страх. Боль была тем, что гнало людей к лекарю и тем, с чем в первую очередь тот, на заре истории, учился бороться.
Потом пришли инфекционные заболевания, но они будили страх почти мистический – незримые, беспричинные, уносящие миллионы жизней – проходящие неслышно по городам и оставляющие за собой трупы. Почти нереальные.
А боль оставалась. И по-прежнему была вполне реальной.
Более чем реальной, на самом-то деле.
Перевес в войне с инфекциями принесли антибиотики, несмотря ни на что, спасшие больше жизней, чем вся народная медицина вместе взятая за всю свою историю. В процентном соотношении конечно.
Переломным моментом в борьбе с болью был эфир. Тот самый, который открыл дорогу всей хирургии. Усыпляющий газ.
Но теперь врачи и химики ведут бег наперегонки с бактериями, отменяя старые лекарства, придумывая новые, возвращая старые и так далее. В этой битве все размерено, бои предсказаны.
А боль, то первозданное пугало, она остается во всей своей красе. У врачей есть эфир, есть морфины, есть спазмолитики, есть множество наименований разных классов болеутоляющих. Они могут лечить и вылечивать колики, сломанные кости, аппендицит… грыжи, язвы, ангины, пиелонефриты…
Но человеческое тело подчас весьма загадочная вещь, и никто не может объяснить временами, почему оно испытывает боль. И в таких случаях, никто не поручится за благополучный исход для пациента все того же боя, который лекарь ведет со своим самым старым противником с самого начала времен.
*
Уилсон проснулся и в первый момент сам не понял, что его разбудило. Пару секунд он лежал, глядя в потолок, а потом понял, что ему не хватало привычной тяжести и тепла. С другой стороны он обычно не просыпался, когда Хаус вставал… Уилсон повернулся и увидел лежащего рядом Хауса. Глаза у того были закрыты, но дыхание тяжелое и надрывное, совсем не похожее на дыхание спящего.
- Хаус… - шепотом позвал Уилсон, протягивая к нему руку. – Хаус?
Тот открыл глаза, и по лицу его пробежала легкая судорога.
- Что ты не спишь? – хрипло откликнулся он, слегка морщась от собственных слов.
Но Уилсон уже и так все понял.
Это случалось не так, чтобы очень редко, но и не так чтобы очень часто. Хотя в любом случае значительно чаще, чем ему хотелось бы.
- Пойду принесу капсаицин.
- Капсаицин, - болезненно усмехнулся Хаус. - Ты мне еще спой: «у кошечки боли, у собачки боли, дай подую, дай поцелую».
- Я могу, - не стал возражать Уилсон. – В смысле поцеловать. Если ты думаешь, что так станет легче.
- Из нас двоих змеиный яд не в твоей слюне, - возразил Хаус, пока Уилсон выбирался из-под теплого и уютного одеяла.
Он заморгал от резкого перехода, включив свет в коридоре и на кухне, и Стив, тут же проснувшись, встревожено дернул усами. Уилсон, разыскивая тюбик капсаицина, думал, в принципе ли у крыс быстрый переход от сна к бодрствованию, или на них распространяется общее напряжение, когда в доме хронический больной. Удивительно, какая ерунда лезет в голову спросонья, отдернул он сам себя, возвращаясь назад и неудержимо зевая. За его спиной Стив застучал перекладинами колеса.
Хаус лежал навзничь, крепко стиснув зубы и зажмурившись. Уилсон зажег ночник и откинул одеяло так, чтобы открыть исполосованную старыми и достаточно новыми шрамами ногу. Поцеловать не решился – Хаус хоть и привык к их близости, такие нежности вряд ли одобрил бы – так что просто проследил кончиками пальцев светлые и темные рубцы.
- Мажь уже, - поморщился Хаус, - любуется еще.
Он старался лежать спокойно и, тем не менее, Уилсон чувствовал, как каждый раз под его прикосновениями мышцы напрягаются, словно Хаус пытается вжать ногу в кровать посильнее и уйти от касания.
Силясь держать глаза открытыми, Уилсон дошел до ванной, чтобы стереть остатки капсаицина с рук.
- Он не жжет, - вдруг сказал с постели Хаус.
- Везет тебе, - мрачновато откликнулся Уилсон, чувствуя жжение где-то в районе запястья, и вернулся назад, чтобы снова обработать руки.
Однако он, как и Хаус, понимал, что капсаицин не жжет, когда не действует. Так и оказалось.
Уилсон лег рядом, не выключая ночника и не накрывая Хауса одеялом – в этот момент даже такое прикосновение могло приносить боль. Уснуть он не мог, так что просто лежал, полуприкрыв глаза, слушая тяжкое дыхание Хауса и изредка еле слышное надрывное постанывание на выдохе. На лбу у больного выступил холодный пот. Хауса бросало то в жар, то в холод, и он соответственно то тянул к себе одеяло, то резким движением откидывал его, и Уилсон всякий раз, вздрагивая, выныривал из дремоты. Через три четверти часа, когда стало очевидно, что капсаицин не действует, Уилсон встал, включил верхний свет, принес все необходимое для инъекций и начал делать футлярную анестезию. Хаус, измученный болью, никак не реагировал, когда игла раз за разом вонзалась в кожу. Появилось распирающее чувство онемения. Уилсону хватило сил отнести блюдце с инъекционными принадлежностями на кухню и оставить там, клятвенно пообещав себе, что завтра же утром он все уберет.
Как ни парадоксально, онемение вовсе не означает исчезновение боли. Где-то глубоко внутри, под верхним онемевшим слоем мышц, она продолжала вгрызаться в тело так же сильно, но еще более противоестественно.
Еще через два часа Уилсон встал, чтобы дать Хаусу болеутоляющее, а заодно подогреть молока им обоим. Свою порцию он выпил не без удовольствия, но Хаус едва сумел сделать пару глотков сквозь плотно стиснутые зубы. Пальцы его вцепились в простыни чуть ли не до треска, а когда Уилсон положил ладонь на его покалеченное бедро, почувствовал мелкие судорожные подрагивания мышц. Он вздохнул, снова вставая на ноги. От усталости Уилсона слегка пошатывало.
- Я дам тебе спазмолитики.
- Не надо, - раздраженно и капризно огрызнулся Хаус. – Все равно не помогает ничего!
Уилсон лег назад, ощущая головокружение, даже когда лежал, и закрыл глаза, слушая напряженное чужое дыхание. Всякий раз, когда вздох Хауса становился хоть чуть-чуть громче, Уилсон с тревогой смотрел на него. Еще через час Хаус не выдержал.
- Уилсон, сделай же что-нибудь, в конце концов!..
Невысказанное «Я больше не могу» повисло в воздухе. Уилсон протянул руку и как мог успокаивающе погладил Хауса по мокрому от пота плечу. Оставалось только смириться и вызвать скорую с морфиноидами. Дома они ничего такого не держали.
- Давай подождем еще два часа, ладно? Если лучше не станет, я… позвоню.
Хаус хотел, было, что-то сказать, но лишь обессилено вздохнул и пожал плечами. Уилсон лег чуть ближе, осторожно взял горячие сухие пальцы Хауса в свои, позволяя сжимать, когда становится уж слишком больно.
К половине седьмого утра боль, наконец, слегка отступила, и Хаус провалился в глубокий сон. Уилсон отключил будильник и пошел варить себе кофе, изо всех сил стараясь не шуметь, чтобы не дай бог не разбудить Хауса.
К половине девятого он был на работе и, объяснив Кадди, что Хауса сегодня не будет, отправился к себе на отделение.
Однако, как оказалось, Хауса равно сложно против его воли, как заставить работать, так и заставить не работать. К обеду, очевидно успев выспаться, Хаус уже вовсю шебуршал какими-то бумажками на столе Уилсона, видимо, в поисках очередного компромата. Уилсон, зайдя к себе, остановился на пороге, разглядывая Хауса, который внимательно читал его ежедневник и одновременно откусывал кусок банана.
- Что ты тут делаешь? Тебе надо было остаться сегодня дома.
- Я нормально себя чувствую. Не все ли равно, где ждать следующего приступа тут или дома?
- Тебе лучше было бы отдохнуть, - повторил Уилсон, разыскивая какие-то ключи в карманах.
- Я не устал.
- Круто, - посочувствовал Уилсон с некоторым раздражением, - а я вот устал.
Взгляд его упал на рюкзак Хауса, с характерными округлыми очертаниями.
- Шлем? Ты на мотоцикле? Дождь льет с утра!
- Я это уже на улице обнаружил – не возвращаться же мне было за ключами от машины, - отговорился Хаус.
- Ты промок, замерз, - возмущенно заметил Уилсон, - а что если холод спровоцирует боли, или у тебя будет простуда, а потом миозит…
- …А потом коллапс и смерть, - прервал его Хаус, вдумчиво пережевывающий банан.
Уилсон хотел, было, возмутиться, что если Хаус и умудряется так быстро все забыть, то вот самому Уилсону таких ночей как сегодня хотелось бы как можно реже. Однако он глянул на часы и понял, что безнадежно опаздывает.
- Я уезжаю в комитет, - сказал он вместо всего, что хотел. – Возьми ключи, запри шкаф для документации, пожалуйста, и оставь ключ у меня на столе.
С этими словами он всунул в руку Хауса ключи и оставил того доедать банан.
*
Если говорить о разрушении семейных отношений, то Уилсон просто не мог не создать определенной теории. В отношениях всегда есть точка невозвращения, после которой от вас уже мало что зависит – так или иначе, но после нее все отношения движутся только в одном направлении: к полному и окончательному разрыву. После нее вы можете делать все, что вам угодно – пытаться оживить чувства, поговорить, работать с психологом, это может сделать ваш путь к краху лишь более извитым и длинным, но общее направление движения уже не изменит. Это как та пресловутая соломинка, которая ломает спину верблюду – даже если ее убрать, верблюд все равно уже сдохнет.
К сожалению, в теории Уилсона не было объяснено, как вычислить, что будет этой точкой невозвращения.
*
Хаус не часто подходил к двери встречать Уилсона, но сейчас, когда ключ зашкрябал в замочной скважине, он все равно встал с дивана, чтобы покормить Стива, так что мог себе позволить подойти к входной двери и получить законный вечерний поцелуй. Впрочем, Уилсон на поцелуи был не настроен.
- Ты, придурок… - выдал он с порога.
- Это мы так приветствуем теперь друг друга? - нахмурился Хаус. – Я не совсем это имел в виду, когда говорил об агрессивном сексе, понимаешь?
- Знаешь, Хаус, - продолжил Уилсон явно на взводе, - я привык, что ты ни с кем, в том числе и со мной не считаешься, и к твоим дебильным шуточкам, но это уже полное пренебрежение!
- Да что я сделал-то?
- Ты? Ты? Ты положил мне на стол сегодня шкурку от банана, а ключи выбросил в урну!
Несколько мгновений Хаус просто молча смотрел на него а потом расхохотался.
Бог знает сколько раз он пытался вывести Уилсона из себя, вымысливая самые невообразимые кульбиты в игре на нервах, но, похоже, достал он его в тот единственный раз, когда действительно ошибся случайно.
Уилсон слегка покраснел, резко оттолкнул Хауса с дороги, забыв даже о трости, швырнул свой портфель на кресло, выдернул ключи из замочной скважины, вышел из квартиры и хлопнул дверью.
*
Уилсон вернулся уже очень поздно, уставший и слегка выпивший. В квартире было темно. Хаус очевидно уже спал. Мятая рубашка валялась на диване в гостиной, а джинсы на полу у входа в спальню. Уилсон поднял их, чтобы швырнуть на стул, когда из кармана что-то вывалилось, с громким стуком ударилось об пол, и покатилось в сторону. Уилсон вздрогнул и посмотрел на едва видные в полутьме очертания лежащего Хауса, но тот не проснулся. Или сделал вид, что не проснулся. Уилсон закрыл дверь в спальню, наклонился, пошарил рукой под тумбочкой и достал закатившийся предмет. На ладони у него лежала баночка викодина.